– Чем же Вы объясните свою литературную эволюцию?
– С годами размышление преобладает над чувством; накапливается опыт, утишаются страсти, нервы не тянут прежних нагрузок. Стихи – эссенция страстей в мастерстве условной формы – уступают место прозе; лаконично-многозначный, стилистически напряженный рассказ – переходит в более спокойные, описательные и рассуждающие повесть и роман. Так ищут приключений и открытий в молодости, свершений и достижений в зрелости, покоя и преемников знаний – в старости.
Конкретно же – в двадцать лет я решил, что рассказ как таковой пора завершать. В тридцать я свел каркас купола, венчающего новеллистику, и позднее обшил его полностью. В тридцать два я решил, что основные представления обо всем на свете – что вообще несколько выше литературы – тоже пора завершать. Что и сделал.
– Вопрос от рекламы: Ваш любимый напиток?
– Чай.
– Да нет, спиртной! (Смех в зале).
– Русская водка. Иногда. Когда не работаю.
– Ваше любимое блюдо?
– Мясо. Много. Хорошее. Жареное.
– Сколько раз Вы были женаты?
– А вы? Я не кинозвезда: рост, вес, талия не интересуют?
– Есть мнение, что Ваши произведения излишне усложнены. Предмет литературы – в первую очередь душа человека, так? Не лучше ли без формальных ухищрений просто открыть душу, сказать свое, собственное, сокровенное, затронуть читателя до глубины сердца – чего ж еще? Лучше кого-то или хуже, оригинально или обыкновенно – неважно!.. главное – свое выразить.
– Выражаю свою скорбь: всю жизнь слышу этот смешной вопрос.
Чтобы выразить свое, надо а) иметь свое; б) суметь его выразить. Хрестоматийная истина: всякое искусство условно. Чувства и мысли выражаются условными средствами искусства. Читатель «не замечает, как это сделано», если уровень читательской культуры совпадает с уровнем писательской – т. е. они говорят на одном языке. Иначе – ярлыки «примитив» или «заумь».
Является ли индийская киномелодрама, вышибающая у зрительного зала слезы из слезных желез (или из души, если вам угодно), высоким искусством? Или кинокоммерцией для масс?
Для одного – трагедия, для другого – банальность. Для одного – шедевр, для другого – смутная ерунда.
Школьный тезис: форма и содержание едины: содержание воплощается в форме. Буквы, слова, язык – уже условная форма для выражения информации. Но язык литературы несколько сложнее языка букваря. За фразой «Неважно, какая форма! чтоб и не замечать ее!» обычно подразумевается форма, естественная для высказывающегося – банальная, наиболее легко доступная. Забывают: некогда и такая форма была новаторством, революцией в искусстве, поводом к схваткам. В чем преимущество банальной формы над блестящей?
– Одна – для знатоков; другая – для всех. Почему Ваша беллетристика – для избранных, а Книга – для всех?
– Одно – искусство в его системе эстетических законов; другое – философия, очищенная от шелухи терминов и внутринаучных нагромождений: она задумана именно как проповедь для всех, отмытая и приготовленная к употреблению мысль.
– Оправдывает ли себя оригинальничанье любой ценой?
– В искусстве, как и во всем, остановки нет. Злоупотребление формой – это та часть пути в тени и низине, которую литература неизбежно должна пройти, если хочет выйти на новые вершины. Отказ от поисков новых форм – это лишение литературы перспектив ради сиюминутной прикладной выгоды: денег, рекламирования, успеха.
– А чем плохи старые вершины, чтоб от них уходить?
– А чем плоха молодость, что от нее уходят в старость? Есть один способ не стареть – умереть молодым. Эпигоны создают в литературе юноподобные трупы, которых водят за ниточки наподобие марионеток. Старея, рожают детей: с ними придет молодость.
– Вы приветствуете то, что именуется «модернизм»?
– Нет. Ошибочное не есть новое. Но не ошибается тот, кто не живет. Живая мышь лучше мертвого льва.
Какая бы система символов ни была принята в искусстве, каков бы ни был в нем «коэффициент условности», с которым писатель отражает жизнь, трансформируя изображение через свою творящую личность, – остается понятие, которое я называю «уровень хлеба».
«Уровень хлеба» – это буквальное отображение жизни в формах жизни, с копированием один к одному: это та линия отсчета, от которой развивается искусство и от которой оно не оторвется, как бы ни удалялось. Слезы и смех, счастье юности и скорбь старости, любовная страсть и ужас смерти – изображенные фотографически, безыскусно скопированные с натуры, – всегда будут в общем понятны и окажут какое-то воздействие на человека, даже вовсе темного и неразвитого эстетически.
Жизнь первична, искусство – производная от нее. Натурализм – голая земля, на которой возводятся дворцы искусства: они надстраиваются и совершенствуются, выходят из моды, оставляются и рушатся – сменяясь другими, возводимыми на той же земле.
Достижение литературой натурализма – это познание себя. Возвышение литературы над натурализмом – это совершенствование себя. Натурализм – та печка, от которой танцует литература: приемы меняются, жизнь остается. Натурализм – жив всегда. И нужен.
– Почему Вы тогда не натуралист?
– Потому что по достижении натурализма сущность искусства в том, чтобы преодолевать натурализм условными приемами – обогащающими, изощряющими, осмысляющими его. И пусть художника занесет до ненужных ребусов и наивной пачкотни – но таков путь…
– Вы постоянно противоречите себе?!
– Не более, чем любящая мать, которая наказывает ребенка для его же блага и после плачет от боли за него. Чтобы увидеть и понять предмет во всех его противоречиях, необходима смена ряда точек зрения. Иначе вы уподобляетесь тем трем слепцам, которые пощупали слона за хвост, ногу и хобот и устроили жаркую дискуссию: на что похож слон.
– Так все-таки изощренность и блеск формы мешают содержанию?
– Этот вопрос принадлежит мещанину, узнавшему, что он всю жизнь говорит прозой. А рифма и размер не мешают поэзии? Вот уж условная форма, без которой это искусство не существует. Не кастрируйте прозу до уровня обыденного трафарета.
– Вопрос для нашего еженедельника: Ваше хобби?
– Хобби – для тех, кого не устраивает их работа. Меня моя работа устраивает. Если я люблю женщин и путешествия, это нельзя считать хобби, верно? наверное, я просто люблю жизнь.
– У Вас бывали творческие кризисы?
– Постоянно: я не успеваю отрабатывать и половины замыслов, которые постоянно возникают.
– Вам знаком пресловутый страх перед чистым листом бумаги?
– Бред. Всегда рад его испачкать. Я люблю писать. Не понимаю тех, кто «за уши тащит себя работать». Не хочешь – так и не пиши. Мне всегда приходится за уши оттаскивать себя от работы – чтоб восстановить до завтра силы работать дальше.
– В Вашей бурной биографии, очевидно, Вы почерпнули много сюжетов, идей, случаев; какие наиболее характерно отразились в Вашем творчестве?
– Пустое… Если меня мотало по свету, по разным работам, – это просто жажда жизни. Старая истина: приключения, любовь, творчество – это одна и та же жажда, просто утоляемая разными напитками.
Я никогда не ездил «за материалом», «за сюжетами». Жил, зарабатывал на жизнь, познавал что-то новое. Метод «приехал – увидел – спел» не заслуживает серьезного разговора: я не уважаю импотентов от творчества, чьи мозги неспособны выдать замысел.
Произведение рождается из диалога ума и сердца. Писатель – это блуждающая фаза, обнаженный высоковольтный провод: достаточно малейшего контакта с чем угодно – и вспыхивает дуга. Есть напряжение – годится и щепка, нет его – не поможет и железная гора, один пшик выйдет. А внешние события могут послужить лишь толчком – но никогда не основой той коллизии идей и чувств, которая есть суть произведения. Кроме того, при физической работе в тяжелых условиях интеллект как бы закукливается, притупляется чувствительность, размышления уходят, уступая место действиям.
Вот когда идея, внутреннее построение вещи родились – то ищешь адекватный материал для воплощения идеи в форме. Тут опыт помогает: среди знакомых реалий и находишь землю обетованную, которая становится родиной для твоего произведения.
– Ваши творческие планы?
– Завидую Шекспиру: писал в лучшие свои годы, а после умер на покое достойным частным лицом… Работать надо.
– Традиционный вопрос: почему Вы пишете?
– Это моя форма существования. В этом я нахожу максимальное применение всем силам ума и души. Знаниям. Желаниям. Это удовлетворяет мое честолюбие, в этом я самоутверждаюсь. К этому я, видно, наиболее пригоден. И еще это мне здорово нравится.
– Над чем Вы сейчас работаете?
– Никогда не спрашивайте о трех интимных вещах: с кем он спит, на какие деньги живет и что пишет. Если кто болтает об этом сам – дело его. (Чье-то ржание в зале).
– А как Вы сами оцениваете свое творчество?
– Это один из тех вопросов, на которые не существует верного ответа.
– Критики находят у Вас много недостатков; как Вы к этому относитесь?
– Есть старая цыганская пословица: «Удаль карлика в том, чтобы высоко плюнуть».
4. Оценка
Гудение в кулуарах: дым сигарет, решение вопросов, бар, приветствия, мелькание лиц.
– Видал я высокомерность, но такую…
– Какова самоуверенность! Пророк Господен!
– Для самоуверенности есть другое имя – знание.
– Он в эстетике дикарь! Важно нам вещал букварь.
– Ну, критики дикари точно такие же; тот же уровень…
– Знаем мы это проведение кампании по добыванию Премии… этот у самого черта рога вытянет: умеет обделывать дела.
– …нет ничего в его книгах, по совести-то говоря.
– Просто ловкий шарлатан. Он же смеется над всеми!..
– Венчайте индюка королем – и получите портрет этого парня.
– И умрет он не от скромности.
– А кто от нее умирал?
– Э, сегодня у него День головокружения от успехов; пусть потешится.
– Да он всегда такой – нагл, как фараон.
– Не-е, когда-то он держался таким скромнягой. Тихоня ползучий, где – тихой сапой, а теперь – так просто танком прет. Вовремя его придавить надо было. Хитрюга поганый.
– Я помню, как он втирался к сильным мира сего. Без мыла! Виртуоз! Под-донок…
– Чего ты пыхтишь – он что, чье-то съел? И правильно делал. Теперь он – герой на белом коне, а мы – шавки.
– Меня попрошу с обществом не смешивать.
– Есть какие-то рамки приличий, нет? Одно самолюбование!..
– А, все писатели мнят себя гениями, так этот хоть не лицемерит. От собратьев он отличается лишь честностью. Дает заглянуть в их душу, открывает ее без прикрас и кулис: смотри, знай! В чем его обвинять – в откровенности?
– Знакомство-то полезно, да самообнажение неприлично…
– Привет ханжам и конформистам!
– Интересно, какую жену он благодарил: первую, вторую или третью?
– «Соблазнитель», видите ли… Он основательно предавался изучению описываемого предмета, говорят…
– Ему хорошо… Когда он писал все это – нищета, видите ли! – семью-то кормить не надо было…
– Вот в этом ему можно позавидовать.
– Но что удивительно: умудрился связать воедино все давно известные вещи и создать впрямь новую Библию. Которую читают – все! И черт знает какая мудрость в ней; душу он за нее продал, что ли?..
– Удачлив, сволочь. Только и всего. Где другие всю жизнь пахали – он пришел, копнул в сторонке, и пожалуйста. Дуракам всегда везет.
– Широкий успех – признак банальности общедоступной книги.
– Все понимаю – но почему он? Есть же действительно хорошие, настоящие писатели…
– М-да, не талантом входят в литературу, а пробивной силой…
– А куда входят не пробивной силой?
– А я вот никогда не умел идти по головам! И не хотел!
– Ну так и молчи теперь, чего ты дергаешься.
– Но как он многословен! Покрасовался, болтун. Самоучка.
– Так он ведь к самоучкам и обращался.
– Слишком заумно все это для газеты и читателей.
– Отредактируешь, адаптируешь, причешешь: а ты на что.
5. Кумир
Толпа у входа. Бездельники в жизни – возбуждены страстью престижного зрелища: молодежь, взвинченные женщины, дамы старой полубогемы, пестро и буйновато.
– Как жить?
– Ходить по путям сердца своего: счастливо.
– А что такое счастье?
– Жить в полную силу своей души. Ничего не боясь.
– А Вы чего-нибудь боитесь?
– Нет. Мудрый человек может лишь чего-то хотеть, а чего-то не хотеть.
– Ваш главный жизненный принцип?
– Лучше сделать и раскаяться, чем не сделать и сожалеть.
– Каким должен быть идеал человека?
– Идеал человека – ангел… Наверное – нормальный здоровый человек, уверенный в себе, который хорошо делает все, за что берется, и никогда не хнычет. Вообще я вполне приемлю людей, какие они есть: правда жизни истиннее оценок и схем.
– Тогда почему Вы так высокомерны? (Замирает от дерзости).
– Я был скромен: мне норовили наступить на голову.
– Вы злой! Почему Вы злой? (Пытаются оттащить нахалку).
– Злой лучше работает. Злость помогает выстоять, она – резерв энергии, ищущей выхода. Злость – это запас силы.
– Разве доброта не лучше злости?
– Доброта – умение проникнуться нуждами другого; она позволяет понять другого. В действии она неспособна преодолеть встречное сопротивление, подавить чужой враждебный интерес, не поддавшись ему: это отсутствие сильных страстей и целей, слабость и безразличие души. Доброта – чтобы понять, злость – чтобы совершить.
– Писать ли мне?
– Если вы спрашиваете об этом – то нет.
– А Вы правда все знаете?
– Правда. Я говорю о качественном знании, а не о количественном. Как печь хлеб – расскажет любой пекарь, но смысл и всеобщие связи этого процесса ему неизвестны.
– А не скучно все знать? Не тяжело?
– Отнюдь. Необычайно интересно. Тяжела скорее чужая тупость.
– А Вы бы хотели снова стать молодым?
– Я достаточно уважаю себя, чтобы не желать ничего изменять в своей жизни.
– А в каком возрасте Вы бы остановились, если б пришлось выбирать?
– Тридцать два. Уже все знаешь, еще все можешь и хочешь.
– У Вас есть неисполненные желания?
– Нет. Но постоянно возникают новые.
– Вы во что-нибудь верите?
– В победу.
– Любой ценой?
– А разве бывает победа иной ценой?
– Вы сомневаетесь в себе когда-нибудь?
– Нет. Иногда сомневаются другие. Пусть не сомневаются.
– Как стать великим? Таким, как Вы?
– Кто спрашивает – не станет. Перечтите «Если…» Киплинга.
– Вы что, железный? Без слабостей и привязанностей?
– Да – так и тянет ответить в ваши восторженные глазки. Ерунда это все… Творят кумира, услаждая возбужденное воображение – это доступней и приятней, чем понять просто человека. Я из сплава покрепче, только и всего.
– Вы верите в любовь?
– Только убогий душой не знает ее.
– А что делать от несчастной любви?
– Добиться взаимности. Умереть. Хранить ее. Влюбиться снова. Но никогда не спрашивать совета.
– Вам нравится современная молодежь?
– Мне нравится и не нравится в ней то же, что и в обществе в целом: просто в молодежи все это ярче проявляется.
– А современные моды?
– Природа моды исключает споры: престижный момент, вечное обновление, условность дозволенного; все красиво по-своему.
– У Вас есть враги?
– Я не так ничтожен, чтобы не иметь их – и много.
– Что вы о них скажете?
– Дадим им копоти!
– Прощать ли врагам?
– Не считать их за людей. Давить при надобности и забывать. И обращать их действия себе на пользу.
– А нужно возлюбить врага?
– Сильного и умного врага уважаешь. Понимаешь его. Учишься у него. Можешь ему сочувствовать и даже его любить. Но это не должно помешать переступить через него – а лучше через его труп.
– А друзья у Вас есть?
– Поклонение не дает права на бесцеремонное копание в душе.
– А что, если друг стал врагом?
– Горе побежденным.
– А если побежден ты?
– Не скули и готовь реванш.
– Вы циник! (Настроение толпы меняется – она уязвлена).
– Я просто честен и умен.
– Вы жестоки!
– Я честен и силен.
– Вы эгоист!
– Я обязан делать свое дело. Кроме меня его не сделает никто.
– А кому оно нужно?
– Мне. Но и вам: у нас одна культура и история на всех…
– Ваше самолюбование мерзко.
– Так зачем вы на меня смотрите? Я не стыжусь себя: честно говорю то, что другие ущемленно и спесиво лелеют в тени своих липких душонок, боясь обнажить их хилое уродство.
– Что такое труд?
– Деятельность, имеющая результатом материальные блага.
– Благословите меня!
– Не блажите: рад бы в рай, да грехи не пускают.
– На Вашей совести есть грехи?
– Для начала тут надо иметь совесть… Есть. И много. Я не боюсь их. Хотя для таких, как я, грехи не существуют. Я прагматик. А истина вне морали. Есть лишь суть вещи, действие, следствие и плата.
– Как Вам удалось выстоять?
– Удары сыпались на меня со всех сторон, пока однажды я не обнаружил, что откован в клинок.
– Какой возраст Вы считаете лучшим для писателя?
– Для прозаика – двадцать девять-сорок шесть. Взгляните в мировую литературу: исключения единичны.
6. Свой парень
Дым коромыслом: компания в ресторанчике, куда она перебралась после помпезного банкета: веселый цинизм, хмельная откровенность, дружеские издевки.
– Итак ты велик, богат и знаменит. Комнаты для гостей есть?
– Как обещано. В любое время. Условие одно: никаких умных разговоров.
– Ты не безнадежен: узнаешь старых друзей. (Хлоп по плечу).
– Вся эта никчемная ерунда хороша одним – можешь что-то сделать, доставить удовольствие тем, кому хочешь…
– Ну ты порезвился! Дал им копоти!