— Ты почему, моя бесценность, такой утомленный? — участливо поспрашал старший Господь и губы его капелюшечку колыхнулись, в целом, как и весь он сам. — У вас все хорошо?
— После… После об этом, — довольно-таки озадаченно изрек старший Атеф и наконец выпустив из объятий мальчика, усадил его себе на колени. — Надо будет после потолковать о произошедшем… Так, что не тревожься Отец, у меня есть чем прикрыться от недовольства Родителя. Ибо так удачно совпало случившееся и желание нашей малости меня узреть. Разве я такое мог упустить? И не побыть подле самой большой ценности нашего Всевышнего.
— Что произошло? — единожды тревожно дыхнули Велет и Мор, да не менее торопко перекинулись взглядами.
— Что-то с нашей крохой, малецыком Кручем? — теперь и вовсе явствовала тревога, и бас-баритон Першего, многажды усилившись, зазвучал точно натянутая струна, только издающая не звонкие мотивы, а глухо раскатистые.
— Нет, нет, — спешно откликнулся Асил, уловив беспокойство брата и сынов. Впрочем, при том не смея отказать себе в радости общения с мальчиком тесно прижавшемуся к нему. — С малецыком Кручем все благополучно. Просто сызнова осложнения в Галактике Синее Око. Вновь появилась в центральной ее части заверть, сильного излучения, с малым угловым размером в единение со скачкообразным падением плотности. Несомненно, это выплеск материи, вследствие того, что прохудились стенки самого Синего Око. Нестабильное состояние наблюдается во всей Галактике, от этого несколько вибрируют стенки соседних. Поэтому мне нужна твоя помощь Перший, абы тут надо решать как-то радикально.
— Радикально — это значит уничтожить… Сделать то о чем я уже давно говорю, — вельми задумчиво протянул старший Димург и по его лицу, задевая каждую черточку, каждый изгиб пробежала зябь волнения. — Еще тогда, когда Седми устанавливал в заверти ловушечную поверхность… Так нет же Небо упросил ее коллапсировать, сославшись на то, что это Галактика Седми. Не зачем мне было, тогда уступать… Я так и думал, что все повторится. А теперь, ты малецык, должен тратить силы, чтобы погасить выплески материи и не дать Синему Оку надломиться.
Перший, несомненно, негодовал, что было зримо по бледнеющему сиянию его кожи, точно чахнущему мало-помалу в черноте, медлительно повышающемуся голосу, каковой услыхав, болезненно передернул плечами Яробор Живко, на чуток даже ощутивший слабость в собственной плоти. Асил, коего мальчик обнимал, почувствовал ту самую вялость и мягкотелость, да торопливо провел дланью по его спине. А потом, наклонившись, нежно прикоснулся к макушке головы. Эту слабость мальчика увидел и Перший, и посему, стоило только его брату приголубить кудри юноши, резво качнул головой, тем вроде взмыливая на глади собственной кожи лица и рук сияние, наполнившее нынче и сами черные волосы Господа.
— Когда надобно лететь, мой дорогой, — много ровнее произнес старший Димург.
Однако Перший это не сказал вслух, а послал мысленно, зная наверняка, что не только молвь, но и послание не взволнует мальчика, або будет им не принято, не услышано. Поелику толкование старшей четверки Богов, как было ранее замечено, Крушец не воспринимал.
— Желательно того не откладывать, — также мысленно отозвался Асил, и наново вдохнул в себя волнистые кудерьки волос юноши.
— Ты пахнешь, как Велет, — меж тем молвил Яробор Живко, однозначно говоря слышимо для всех. Он прикоснулся губами к бурой материи сакхи, и засим отпрянув от него, воззрился в лицо Бога. — Никогда не думал, что Боги пахнут. У каждой печищи не только единые признаки цвета кожи, но и оказывается одинаковый дух…запах…
— Потому как запах, необходимый образ, отражение, по которому творение может создать представление себе о самой реальности и восприятии ее как таковой, — пояснил Перший, стараясь в том опередить младшего брата, несколько опешившего от вопроса мальчика.
— Можно, я дотронусь до твоего венца? — чуть слышно спросил Яроборка, и резко обернувшись на сидящего супротив них старшего Господа, не менее просительно ему улыбнулся. Так как тот, в свое время, хоть и в мягкой форме, но не позволил ему дотронуться до венца и змеи, сославшись на то, что сие опасно.
— Дотронься, — тотчас ответил старший Атеф, не до конца поняв просьбу юноши.
— Ярушка хочет дотронуться не до венца, а до древа жизни в нем, — проронил Перший, ноне растолковывая желание мальчика брату и также нежно просиял улыбкой.
— Дотронься до древа жизни, коли хочешь, мой дорогой, — отозвался Асил и серебристые, песенные переливы его голоса зазвучали особо ласковой погудкой, а черты лица стали и вовсе нежными, потеряв всякую дотоль носящую в себе мужественность.
Яробор Живко шибутно поднялся на ноги (словно страшась, что Боги передумают и не позволят ему дотронуться до древа жизни) и, опершись стопами о поверхность бедер Асила, придержавшись за его плечо, протянул в направление деревца руку. Широкий платиновый обод Бога по кругу украшали шесть шестиконечных звезд крепленых меж собой собственными кончиками. Из остриев тех звезд вверх устремлялись прямые тончайшие дуги напоминающие изогнутые корни со множеством боковых, коротких ответвлений из белой платины. Сходясь в навершие, дуги держали на себе платиновое деревце, с небольшим стволом, миниатюрными ветвями, листвой и разноцветными, многообразными по форме плодами из драгоценных камней, понеже зримо переливающихся. На веточках подле плодов также находились набухающие платиновые почки и уже распустившиеся цветы, сбрызнутые многоцветием красок. И все это чудо явно было живым, ибо не только трепетало, росло, набухало и распускалось, но и старея осыпалось к корням — дугам, словно всасываясь в их поверхность.
— Я не знал, что это древо жизни, — молвил юноша и вздрагивающими перстами легохонько провел по платиновой глади самих звезд, степенно подымаясь к корням-дугам. — Лесики сказывают, что древо жизни, это Мировое Древо, которое единит прошлое, настоящее и грядущее. В частности каждый человеческий род, представляя, из себя предков, нынешнее поколение, потомков. Считается, что Древо посажено в начале творения Мира самим Родителем, и опирается оно кореньями на божественную силу, а в кроне ветвей удерживает весь свет. Влекосилы говорят, что Древо Жизни, это ось Земли чрез которую перемещается Солнце создавая Солнечное Коло и тем самым сменяя времена года… А выходит, это навершие твоего венца Асил. Ибо ты есть Творец всей растительности: деревьев, трав, цветов, плодов.
Мальчик трепетно коснулся платинового корня древо жизни, ощутив не только тепло идущее от его поверхности, но и легкую пульсацию, словно дышащего существа, а потом также медлительно прошелся повдоль ребристой поверхности к стволу. И прочертив по нему чуть зримую вогнутую линию, коснулся стыка одной из нижних ветвей, не больно большой, однако купно усыпанной листочками, почками и голубыми цветками. Асил досель заботливо поддерживающий рукой его под спину, чуть слышно шепнул:
— Сорви плод, какой тебе по нраву, — несомненно, встреча с мальчиком и лучицей весьма радовала Бога.
— Не нужно, — одновременно с молвью Асила пролетел голос Першего, не просто услышавшего брата, а уловившего его слова дотоль, как он их сказал. И старший Димург это продышал столь властно, что его указание, пролетев быстрым дуновением, всколыхало не только полотнища облаков в своде, но и черные волосы на голове Атефа, в коих мальчик узрел крошечные пежины белого цвета.
— Пусть…пусть сорвет, — торопливей и много громче произнес Асил и слегка приклонил голову, чтобы ветви древа стали ближе руке юноши. — Сорви, моя любезность, что тебе по нраву, а я после создам из того плода дар для тебя. Абы вельми мало одаривал тебя, мой милый малецык… бесценный мальчик.
Яробор Живко, при резких словах Димурга мгновенно опустивший вниз руку, также скоро вскинул ее вверх, и, оглядев круглые, вытянуто-удлиненные и овальные плоды обхватил перстами грушевидный черно-синий, покрытый мелкими волосками, фрукт, поместившийся прямо в середине древа на одной из довольно-таки крупных ветвей. Мягко-вязкий, будто студенистый, плод, несмотря на то, что мальчик его сжимал в руке, не потерял своей формы, токмо шибутно перекатил собственными боками.
Все также бережно поддерживаемый под спину, Яроборка неспешно опустился на колени к Асилу и протянул ему длань, на которой ноне возлежал, все еще покачивая боками, чудной фрукт. Старший Атеф также медлительно приблизил к нему указательный, правый перст и едва дотронувшись до его враз окаменевшей глади, пояснил:
— Фига, инжир, смоква, винная ягода, смоковница, смирнская ягода. Одно из первых созданных творений. Вельми вкусный и полезный плод, применяется при лечении человеческих заболеваний, а также как источник полезных веществ. И, что же ты, мой мальчик, хочешь, абы я сотворил тебе в дар. Любое вещественное, материальное твое желание, которым ты сможешь владеть и пользоваться.
Яробор Живко, какое-то время, молча, смотрел на фрукт, от коего стоило только убрать палец Богу, как он сызнова принялся покачивать своими боками.
— Хочу, — протянул задумчиво юноша, похоже, перемешивая собственные желаниями с пережитым лучицей. — Когда я жил первую свою жизнь, — впрочем, как благо не отделяя себя от нее, — подле Расов и Кали и меня звали Владелиной… Дажба подарил мне венок, стараясь выделить меня среди людей. Это был плетеный из золотых тонких ветвей обод, где на листочках лежали смарагды. Когда я жил вторую жизнь и был Есиславой. — Мальчик резко качнул головой в сторону замершего на кресле Першего, как и иные Боги не ожидающего того четкого сказа. — Отец здесь… на маковке, в комле одел мне на голову иной венец в форме змеи, которая заглатывала свой хвост. Теперь ты, Асил, как старший третьей печищи Всевышнего должен подарить мне венец. Мне, как рао влекосилов и кыызов. Ибо этого не сделал один ты. Да и это будет последний венец, подаренный мне Богами на Земле. — Ярушка, как-то резко дернул конечностями, едва зримо подкатились его глаза, и чуть одеревеневшие губы, глухо исторгли, — потому как истинный свой венец, я, как Бог, Зиждитель, Господь получу из рук Родителя. — Яробор Живко тотчас стих, и днесь разком ослаб (помягчели его уста, и взор стал значимо более осмысленным), ожидая подтверждения не столько догадок, сколько озвученного Крушецом. Однако в этот раз, воочью им слышимого, пропущенного, очевидно, чрез его мозг. Тем не менее, так и не дождавшись ответа, парень вже сам досказал, — я правильно говорю? — обращая тот вопрос не к Асилу, а уже к Першему.
— Откуда ты знаешь про венцы Владелины и Есиславы? Кто тебе о том рассказал? — беспокойно вопросом на вопрос отозвался старший Димург.
Он единожды с тем поспрашанием послал в сторону мальчика такой мощный взгляд, каковой не просто его прощупал, а словно вытряхнул из него все его мысли, тем самым тягостно качнув. В этот раз Перший действовал не столько грубо, сколько столь властно, встревоженный услышанным, что доставил боль Яробору Живко, ибо он, перекосив лицо, дернув конечностями, тугим, отрешенным голосом отозвался:
— Сон… Сначала я увидел сон, про эти события, а после мне все объяснил Крушец, так как он почасту со мной толкует.
Мальчик наново качнулся, и, припав к груди Бога, сомкнул от слабости очи. Асил немедля склонившись к нему и слегка приподняв его тельце, облобызал лоб и виски, снимая всякое напряжение и боль с плоти.
— Ты, все правильно говоришь, наша драгость, — мягко протянул старший Атеф и вновь усадив юношу на колени, перекинул плод с его ладони на свою. — Как Богу, Зиждителю, Господу, Крушецу подарит венец Родитель, исходя из его способностей и избранной печищи. Потому будет справедливым нынче, мне как старшему Атефской печище, даровать венец тебе… Тебе, мой милый, замечательный мальчик!
— Только, чтобы глядя на тот венец, — торопливо продышал Яробор Живко, прислонив и голову к груди Бога. — Люди сразу понимали, кто мой Отец и чей сын Крушец.
И наново поплыло по залу напряженное безмолвье. Теперь не зная, что сказать, молчали Асил, сыны, но и Перший, тревожно оглядывающий сидящего на коленях брата мальчика, судя по всему желая и единожды не смея прощупать, али прикоснуться к тому, что ноне составляло таковое мудрое его естество.
— Хорошо, мой любезный мальчик, — наконец, произнес Асил, и плотнее обхватив плоть юноши правой рукой, слегка укрыл свободной дланью его голову, точно схоронив отчего.
Степенно он отвел левую руку, в которой держал плод, в сторону, остановив ее движение вне поверхности кресла. И тотчас энергично сжал руку в кулак, тем самым сдавив, спрятав внутри него сорванный Яробором Живко плод.
Черно-синяя вязкая субстанция нежданно медлительно просочилась сквозь оставленные прорехи в длани. Сие студенистое вещество, лениво выбившись из щелей, одновременно словно прилепилось к скосу тыльной стороны ладони, и двумя потоками степенно поползло к его средине стремясь сойтись в единое целое. Вмале две вязкие струи сошлись в одну и образовали небольшой с округлыми гранями обод. Поверхность которого недвижно замерев, перестала не только теребиться, но и истончать свет, сделавшись какой-то серо-черной, словно потухшей, поблекшей, впитавшей насыщенность в сами свои глубины али просто пожравшей его.
Внезапно смуглая кожа руки Асила, и это лишь на руке, не выше локтя насыщенно-желтая, с золотыми полосами сияния, враз поблекла. Днесь не стало более ни смуглого, ни желтого, ни желтовато-коричневого цвета на ней. И она, как плод обвивший кисть по коло, пригасила собственный цвет, и даже золотистый оттенок, приобретя такой же неестественный серо-черный окрас, при том вельми четко проявив оранжевые паутинные кровеносные сосуды и ажурные нити кумачовых мышц, жилок. Еще морг и те мышцы…жилки…сосуды стали не просто четко видны, казалось они вырвались с под кожи, усеяв ее с внешней стороны. Купно покрыв сетью извилин, русел, узбоев. Теперь стали видны не только сами волоконца создающие движение жизни внутри Бога, но и текущие, точнее бегущие по ним малыми, отдельными друг от друга мельчайшими огненными крупиночками капли крови. Казалось юшка была густо красно-желтой, и также ярко полыхала, жаждая вмале возжечь и саму плоть Атефа, распространяя вкруг себя жар. И тот жар был такой мощный, что мальчик его мгновенно ощутил, ибо не только лоб, слегка прикрытый рукой Асила, но и сами щеки зарделись, а по волосам пробежало легкое стрекотание, жаждущее поломать их в труху. Старший Атеф еще плотнее прижал к себе Яробора Живко и одновременно провел перстами по его волосам и лицу, тем самым понижая на них температуру и снимая сам жар, вроде как его впитав в кончики перст.
А на левой руке Бога промеж того жилки, нервы, сосуды медлительно принялись переплетаться с замершим на кисти расползшимся плодом, образуя нечто общее. Не только касаясь ее поверхности, но и проникая в глубины, вылезая из противоположной стороны и там уже опутываясь меж собой. И этим своим смешением созидая общее округлое уплотнение перевитое сухожилиями, мышцами, нервами и сосудами… али быть может растворяясь в его плоти, все такой же серо-черной, растерявшей положенный ей цвет.
Прошла совсем малая толика времени, когда плод перевитый, опутанный сими образованиями превратился в особую едва трепещущуюся субстанцию. И тогда огнистость волоконцев нервов и жилок многажды усилила свой свет, да по тончайшим кровеносным сосудам явственно, проступив, поползли не просто красно-желтые капли юшки, а связывающие их между собой платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы.
Мальчик резко дернулся вперед, на доли минут разрывая связь меж собой и Асилом, да напряг зрение. И в том, вероятно, секундном движение, воочью, разглядел те самые платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы склеенные, окутывающие, удерживающие обок друг друга огненные капли крови, прописывающие не только кодировки живых существ, но и суть самих Богов. Не только Их кровь, но и, как сказали бы люди, соль, нутро, сердцевину творимых ими веществ. Лишь совсем чуть-чуть был зрим сам смысл божественной крови, и ее огнистость, коя степенно напитывала собой некогда бывший плод древа жизни. Она насытила не столько каплями юшки, сколько теми самыми символами, письменами, рунами, литерами, свастикой, ваджерами, буквами, иероглифами, цифрами, знаками, графемами: фигу, инжир, смокву, винную ягоду, смоковницу, смирнскую ягоду, переписывав сущность того, что дотоль было плодом, с тем изменив его естество и внешний облик.
Асил медленно потянул к себе юношу и вновь прижал его к груди. А полыхание на его левой руке как-то резко осело, и вместе с эти вспять стали возвращаться сухожилия, мышцы, нервы, сосуды в исходное состояние, разворачиваясь, расплетаясь и степенно выпуская из своих объятий окрашенный в платиновые полутона обод на кисти. Неспешно возвращаясь в глубины руки Бога, словно просачиваясь сквозь его серо-черную кожу, утопая в медно-желтой плоти. Мало-помалу наполняя саму кожу смуглостью и золотым сиянием.
А старший Атеф уже подносил твореный венец к лицу мальчика, неспешно раскрывая кулак и показывая его во всей красе. Сие был созданный из платины сверкающий серебристыми переливами света обод, достаточно широкий так, что мог не только сокрыть лоб Яробора Живко, но и, очевидно, возвышался над самой макушкой. По верхнему рубежу он был украшен шестью тонкими дугами в виде чешуйчатых змеек, каковые стыковались друг к другу, удерживая в своих раззявленных пастях хвосты соседей. У тех змей четко проступали загнутые белые клыки и таращились темно-синие, сапфировые глазки. Полотно самого обода казалось несколько вдавленным так, чтобы перво-наперво взгляд падал на дуги. Сама поверхность обода была купно расписана, выдавленными на нем золотыми переплетениями растений. На тех отростках поместились всевозможной формы листы, цветы, сидящие на ветках миниатюрные золотые птицы и выглядывающих с под ростков, побегов, трав серебряные головы зверей. И это были не только крупные звери, такие как медведь, лиса, волк, вепрь, но и более мелкие: ящерицы, лягушки, мыши, а также и вовсе едва зримые насекомые, парящие меж ветвей, али притулившиеся к лепесткам цветков.