— Господь! — чуть слышно шепнула Кали-Даруга.
Она стремительно упала пред лежащим Творцом на колени, и, обвив его голову руками, низко склонившись, принялась целовать мгновенно потрескавшиеся сухие губы Бога. Вдыхая в приоткрытую щель рта те малые искорки, что составляли ее сущность. Лобызая ноздри, облизывая поверхность губ своим влажным вторым языком. Наконец тело старшего Димурга самую малость вздрогнуло, точно он вздохнул, и серость кожи на скулах приобрела едва заметную голубизну, а немного погодя марность. Однако даже после этого демоница не перестала целовать уста Бога.
— Прекратите, рани Темная Кали-Даруга! — тревожно вскрикнула Трясца-не-всипуха.
Старшая бесиц-трясавиц только сейчас оглянувшаяся, узрела и состояние Бога, и перекачку в него сил демоницей. Она торопливо обежала лежащее тело Господа, и Подрожью, да заскочив за спину рани вельми крепко ухватила ее за плечи, с силой дернув на себя, при сем на удивление мощно встряхнув и не менее строго крикнув:
— Рани Темная Кали-Даруга, что вы делаете? Вы убьете себя! Грозница, Сухея помогите мне, — весьма властно дыхнула она в направление своих соплеменниц, верно в этих условиях токмо Трясца-не-всипуха сохранила ясность ума.
Бесицы-трясавицы не мешкая подскочили к демонице и подхватили ее под руки. Ибо Трясца-не-всипуха, несмотря на прилагаемые усилия, не могла справиться с Кали-Даругой уже вновь припавшей к лицу Першего, прямо с нависающей на ее плечах старшей бесицей-трясавиц. Впрочем, втроем им удалось оттащить от Димурга, определенно ничего не соображающую демоницу, и усадить ее на пол. И поколь Подрожья ощупывала руки и лицо Першего, осязая его кожу зараз шестью перстами кончики оных едва засеребрились, бесицы-трясавицы дюже энергично встряхнули рани Черных Каликамов. А после Трясца-не-всипуха, в мгновение ока, оказавшись поперед сидящих, и, опустившись пред демоницей на присядки, сунула ей в нос тот самый пальчатый, зеленый лист, дотоль пристроенный на крюке и сорванный в спешке, да вельми вкрадчиво зашептала:
— Успокойтесь. Успокойтесь рани Темная Кали-Даруга. Что вы делаете? Вы убьете себя, и так как Господь Перший надломлен не кому будет создать вашу новую плоть. И тогда вы погибнете безвозвратно. Успокойтесь! Господь Перший жив… Жив! сие просто коматозное состояние. Надо срочно его переместить в дольнюю комнату. Возьмите себя тотчас в руки и вызовите Зиждителя Небо. У вас есть на это силы? Силы есть? Прошу вас успокойтесь, подумайте о наших Творцах, о Господе Крушеце.
Трясца-не-всипуха сызнова пихнула под нос демонице зеленый листок, и беспокойно заглянула своим одним глазом в ее лицо, пройдясь дымчато-серым столбом света, выскочившим из его недр. Кали-Даруга глубоко вогнала трепещущие лепестки листка вглубь собственных ноздрей, и тем сменила цвет на нем с зеленого на бурый, да разком пришла сама в чувства. Потому как допрежь много поблекшая ее кожа вновь приобрела свой положенный голубой цвет. Кали-Даруга теперь и глянула много осмысленней, на сидящих подле нее бесиц-трясавиц, крепко удерживающих ее руки, да внезапно стремительно поднялась на ноги.
Грозница и Сухея не ожидающие того скорого движения демоницы лишь судорожно вздев вверх руки соскользнули вниз, словно комки снега плюхнувшись на пол. Однако также энергично, как и их старшая, обе бесицы-трясавицы вскочили на ноги, и, застыв подле рани, наново ухватили ее за плечи, воззрившись на преграждающую доступ, своим маломощным тельцем к лежащему Богу, Трясцу-не-всипуху.
— Рани, как вы…как? — взволнованно прохрумстела Трясца-не-всипуха, в том волнении даже позабыв правильное величание демоницы. — Как вы себя чувствуете? — дымчато-серый столб света, выскользнувший из ее глаза, наново прошелся по лицу Кали-Даруги. — Вы в состоянии вызвать Зиждителя Небо? Или надобно мне с ним связаться? — Голос старшей бесицы-трясавицы звучал вельми вкрадчиво, и единожды в нем было столько теплоты, нежности, любви… Всего того, что каждому из творений закладывали сыны Першего в отношении столь дорогой им Кали-Даруги.
Грозница и Сухея, вероятно, тоже токмо сейчас обретшие себя, принялись ласково оглаживать оголенные до плеч руки демоницы, нежно подсвечивая кожу на них своими чуть красноватыми небольшими бугорками в навершие перст.
— Все хорошо. Прекрати светить мне в лицо, — наконец, отозвалась Кали-Даруга, и дрогнул не только ее голос, но и каждый изгиб прекрасного и столь близкого всем живым существам лица.
Трясца-не — всипуха немедля потушила дымчатый столб в собственном единственном глазу, и он рассеявшись, пропал. Черный зрачок, дотоль растянувшийся по бокам и принявший форму многогранника, также скоро уменьшился в размерах и вновь стал квадратным.
— У меня хватит сил вызвать Зиждителя Небо, вы только замолчите, — отметила Кали-Даруга, впрочем, голос ее звучал ноне без присущей ему строгости, а наоборот отличался особой благодушностью, будто она беседовала со своими мальчиками.
Бесицы-трясавицы зараз застыли, убрав от рани руки, и даже замерла Трясца-не-всипуха, скинув вниз и вовсе почерневший листок, зримо даровавший бодрости. Право молвить, старшая бесиц-трясавиц все поколь не отступила от демоницы, как это сделали ее соплеменницы, а продолжила неотступно смотреть на нее, в том воочью проявляя свои врачебные признаки.
Кали-Даруга стремительно прикрыла два глаза, понеже третий, может на счастье всем находящимся в кирке созданием, так и не открыла, и на малеша окаменела. И незамедлительно вторя тому окаменению, ярко замерцали в ее венце, возвышающимся на голове, синие сапфиры, оттеняя цвет и самих тончайших переплетений золотых, платиновых нитей, что украшая, увивали округлый гребень со скошенными рубежами.
Прошло и вовсе не больше минуты, когда помещение гулко сотряслось и единожды густо заколыхалась завеса в стене, пойдя небольшой такой круговертью. А миг спустя в кирку вошел Небо, в своем величественном венце и при обычном, божественном росте. Старший Рас беспокойно глянул на лежащих на кушетках телах рао, одном мертвом, а другом, подле головы оного суетилась Лидиха однозначно живом, и также скоро перевел взгляд и обозрел недвижно замершего на полу старшего брата. Все с той же горячностью, обобщенно не присущей его печище, Бог торопливо шагнул к телу Першего и присев подле, махом провел перстами по коже его лица, имеющего несколько марно-серый оттенок.
— Что? — взволнованно вопросил Небо у такой маленькой в сравнении с ним Подрожьи сидевшей напротив.
— Зиждитель Небо, — обаче, отозвалась Трясца-не-всипуха, и теперь развернувшись, подступила к своему Творцу, да также опустившись на корточки, провела перстами по конечностям Бога. — Срочно доставьте Господа Першего в дольнюю комнату. Предупредите Родителя о том, что Господь впал в коматозное состояние и доложите, что с лучицей все благополучно. — И так как старший Рас не двигался, растеряно уставившись на лицо старшего брата, добавила много повелительней, — да не тяните, ей-же-ей, Зиждитель Небо. Разве не видно Господь пожертвовал последними силами, абы не допустить гибели лучицы. Поторопитесь!
Небо не мешкая подхватил на руки все еще одеревеневшее тело брата, где не гнулись ни ноги, ни руки и прижав к груди, поелику оно, будучи малого роста, было много меньше его, стремительно поднялся. Однако прежде чем двинуться с места старший Рас кинул тревожный взгляд на замерше — стоящую с закрытыми глазами Кали-Даругу, сапфиры в венце которой блистали так лучисто, что освещая придавали особую густо-синюю марность ее поблекшей голубой коже. Бог еще мгновение медлил, а после, повертавшись, в три шага преодолел расстояние до завесы, и пропал в ней… Оставив позади себя странные застывше-замершие создания и два одноприродных, идентичных человеческих тела. Одно из которых, оплетенное ажурными сетями было живо, а другое, обливаясь остатками крови уже остывало.
Глава сорок вторая
В безбрежной, вроде не имеющей стен, свода дольней комнате плыла сине-марная космическая даль. В ней порой кружили многоцветные облака, вихрились крупные сгустки пежин, полосы аль блики… Порой они соприкасались поверхностями… соединялись в нечто единое, иль вспять медлительно разделялись, и тогда вдруг зримо появлялись малые треугольники, более значимые круги, овалы, а то и вовсе громадные квадраты. Также почасту фигуры меняли свои цвета, становясь розовыми, желтоватыми, лимонными, голубыми, или напротив багряными, золотыми, зекрыми, синими. В том безграничном пространстве, на слегка вспучившемся дымчатом облаке, величаемом вырь, возлежал старший Димург. Он при помощи брата уже обрел свой положенный рост, и, кажется, вместе с ним вернул привычный коричневый цвет кожи. Одначе ни золотого сияния, ни как таковой жизни в самом Господе не ощущалось. Перший так и продолжал лежать с сомкнутыми очами, под тонкой его кожей вже хоть и проступили нитевидные сосуды, мышцы, нервы, впрочем, они зрелись какими-то туго натянутыми, точно собирались прямо сейчас лопнуть на мельчайшие верешки.
Подле Першего на пухлом белом облаке свесив вниз ноги, сидела Кали-Даруга, без венца, в голубом мятом сарафане, где сама понева была покрыта множественными полосами, и похоже, усеяна крупными серо-синими пежинами. Облако почти касалось пузырчатым своим боком поверхности выря, и посему демоница находилась в непосредственной близи от лица своего Творца, оное она нежно голубила перстами и порой… вельми редко целовала в крылья носа.
Неспешно, будто появившись враз и ни откуда, а вернее выступив из более мглистой марности, где ноне кружил, то сжимая, то разжимая свои края ярко зеленый круг, выступил Небо. Он, подойдя к вырю, остановившись, с мягкостью воззрился на брата, а чуть-чуть погодя негромко сказал:
— Мальчик пробудился. Трясца молвила, поколь он чувствует слабость в конечностях, но это временное состояние. Крушец, однако, очень встревожен, не увидев подле тебя и Отца. Он, судя по всему, слышал, что произошло в кирке. Потому выкидывает не только сияние, но и боль в мальчика. Я пытался с ним поговорить, но он потребовал, чтобы его отнесли к Отцу. Надобно будет его принести сюда, как только Отец придет в себя.
— Мой Господь… Господь, — чуть слышно продышала Кали-Даруга и гулко хлюпнула носом. — Как я не справедлива к вам, Господь… Как порой бываю строга, жёстка в словах, мой дражайший… дражайший Господь.
Демоница низко склонила голову, и ее плечи судорожно затряслись. Еще мгновение и из глаз, сразу трех, потекли крупные, вязкие капли слез. Голубо-прозрачные они падали на щеку Першего и точно насыщая своей влажностью, придавали коже мягкость. Они скатывались вниз, и, стекая, улетали вниз в дымчатые облака. Кали-Даруга теперь и вовсе захлюпала носом и днесь не только плечи, но и вся ее плоть судорожно заколыхалась, а трепетавшие в такт второму языку губы лихорадочно зашептали:
— Никто, никто вас Господь не жалеет. Ни ваши сыны, ни братья, ни Родитель. Всем только давай… давай, а ноне когда вы так надломлены и я… Я туда же… Потерпите, потерпите. А выходит не могли терпеть. Все, все до последней капли перекачали этому неслуху Господу Крушецу, а он теперь тревожится. А, что тревожится коли чуть не погубил… Не погубил своей неразумностью основу… Основу всей этой Вселенной, моего дражайшего, дорогого Господа Першего.
Небо с нежностью смотревший на брата также по теплому обозрел и демоницу, а засим протянул к ней руки. Все также резво он поднял с плывущего облака рани, и, приткнув к своей груди, крепко обнял. Старший Рас принялся ласково гладить Кали-Даругу по черным, вьющимся волосам, плотно усыпающим ее спину, и целовать в макушку… так, как когда-то… много тысячелетий назад, по меркам землян, целовал маленькую девочку Владелину.
— Все будет хорошо, — проронил Небо и его бас-баритон зазвенел столь высоко, словно жаждая поддержать демоницу в ее рыданиях. — Не надобно плакать наша драгость… Наша драгоценная Кали-Даруга, милая наша девочка. Самое чудесное создание моего старшего брата… Самое удивительное и неповторимое творение во всем Всевышнем.
Рани Черных Каликамов надрывно хлюпнула носом и сразу прекратив рюмить и сотрясаться всей плотью, очень тихо произнесла, и та молвь плюхнула прямо в плечо Бога к коему тулилось ее лицо:
— Что вы такое говорите Зиждитель Небо. Какое я такое неповторимое творение, такое и говорить предосудительно.
Кали-Даруга совсем на немного отстранилась от плеча старшего Раса и заглянула в глубины… бездонные глубины его голубых очей, так схожих с чистотой раскинувшегося над Землей небосвода, с морской гладью, где легкой зябью али кудлатым взгривком пенится волна, с плоскими, точно блюдца горными озерами, схоронившимися в дальних разломах скальных гряд. Она медлила еще самую малость, а после нежно просияла Расу. И это впервые за такой бесконечно долгий срок измеряемый человеком, каковой пролег полосой разлома с того самого мига, когда космический диптер Светыча, вернее маймыра, уже растерявшего не только внешние признаки Богов, но и саму их суть, своей мощью уничтожил Родитель.
— Милая моя девочка, — ласково прошептал Небо, и теперь дрогнули его полные губы, так туго дрыгнув, что единожды затряслись все золотые волоски прикрывающие их. — Прости меня за Светыча, прости. Эта боль, она негасимая во мне, не прекращающаяся.
— Ничего, это надобно пережить, и ступать дальше. Сие все в прошлом, — чуть слышно отозвалась Кали-Даруга и из глаз ее сызнова заструились вязкими потоками слезы, дотоль смолкшие, принявшиеся заливать не только очи, щеки, уста, нос, но и второй язык на подбородке. — Светыч, наш милый мальчик в прошлом… А в будущем, в грядущем так на него похожий Господь Крушец.
— Прости… прости, — еще кажется тише… ниже… больнее… выдохнул Небо и стеклянностью взора блеснули переполнившиеся слезами его небесные очи.
А призрачные полосы, фигуры соединяясь своими гранями, скрещивались в единую махонистую призму и переливали по своей темной, как и все пространство кругом, марной поверхности зримые радужные блики света. Они поигрывали тонкими лучами и вились в дивные, крученые узлы. И в дольней комнате чанди плыл, перемешивая звуки космического шороха и густой тишины, легкий наигрыш капелей о воду, перешептывание листов в глухую ночь, гул стонущей от движения пластов почвы и отрывистый плач какой-то малой предвечерней пташки.
— Живица, — послышался глухим стоном бас-баритон Першего.
И оба творения, одно лишь Бога, а другое самого Родителя, будучи зависимыми от своего Отца встрепенулись. Рани торопко обернулась, и Небо также спешно спустил ее с рук на плывущее подле головы Димурга облако.
— Господь. Господь Перший, — тревожно прошептала демоница, обнимая руками лицо Бога и прижимая свои уста к его ноздрям. — Как вы себя чувствуете, мой дражайший Господь?
— Словно меня помяли, — медленно произнес старший Димург и только сейчас раскрыв глаза, глянул с теплотой на рани и младшего брата. — Или кто-то посидел. И это явно был не земной слон, а, по-видимому, тот самый Аспид, коего милый малецык Темряй поселил в Галактике Уветливый Сувой, в одной из систем.
— Ты хочешь сказать Отец, что Аспид, с которым малецык не смог справится когда-то на Лесном Чело, — проговорил Небо, и голос его слышимо наполнился радостью. — Днесь обитает в Уветливом Сувое?
Перший слегка изогнул губы, определенно, тем демонстрируя улыбку и с невыразимой теплотой посмотрел на брата, а после с не меньшей на демоницу и много мягче вопросил:
— Как, наш Крушец? И мальчик?
— Жаждут вас увидеть, — торопко проронила рани Черных Каликамов, нескрываемо полюбовно заглядывая в большие с темно-коричневой радужкой очи Димурга и нежно голубя его кожу на лице.
— Я пойду, принесу мальчика, — также приглушенно, как говорил брат и демоница, молвил Небо, понимая, что этим двоим надобно побыть вместе. — Трясца-не-всипуха уже переместила Ярушку с кирки на маковку. — Он повернулся и было уже сделал шаг вперед, но, потом резко оглянувшись, добавил, — Отец, ты только не позволяй Кали-Даруге себя лобызать. Трясца-не-всипуха сказала, наша милая девочка, себя чуть не погубила, стараясь спасти тебя. Потому ей сейчас нужно хорошее питание, биоаура и отдых.
— Ох! — недовольно дыхнула в сторону пропадающего в мареве темного света Небо, демоница, и, не менее стремительно развернув в его сторону голову, досадливо зыркнула.
Та самая минутная слабость обоих дорогих Першему созданий прошла, и пробуждение его принесло им обоим силы и уверенности.
Принесенный погодя к старшему Димургу Яробор Живко все поколь слабо чувствующий собственные конечности, обдал его таким ярким проблеском сияния, вырвавшемся из головы, что, кажется, ослепил и самого себя. Рао прилег на облако, на котором дотоль плакала Кали-Даруга и повернувшись на левый бок крепко обнял правой рукой Бога за шею, миг спустя уснув… Уснув, абы пробудившись почувствовать, ощутить в полной мере свое новое тело, одноприродный оттиск старого.
Глава сорок третья
Яробор Живко… Точнее новая плоть Яробора Живко, как и было в ней заложено, прожила положенный ей срок в тридцать лет по земным меркам, все то время практически не давая сбоя в плане здоровья. Одноприродность и уникальность ее творения была такова, что не только люди, но даже мозг рао не подметил подмены. Она сохранила в себе не только все положенные выемки, полосы али рубцы, но и все качественные или индивидуальные привычки. И точно, как и положено вообще человеческой плоти, в определенный период времени принялась стареть. Хотя все же оказалась менее подвержена тому процессу, посему на Яробора Живко уже и в летах, все еще можно было сказать, что он выглядит моложаво.
За срок существования новой плоти, рао правил в своем Златграде достаточно спокойно, его жизнь оказалась равномерной и тихой. Он выдал замуж свою дочь Агнию, за махараджу соседней довольно-таки крупной провинции, а после, наконец, обзавелся мужским потомством: тремя чудесными внуками, уже полностью перемешавшими кровь лесиков, влекосил, кыызов и синдхистанцев. Он не просто побаловал себя внуками, но и дождался правнука, которого в честь него назвали, несколько право молвить на местный лад, Сива.