Мы доехали до парка, заняли столик на открытой террасе кафе, и Гжегож заказал бутылку шампанского. И еще креветки и какое-то мясо по-итальянски, но мне было не до еды, я просто ее не заметила.
Подняв бокал с шампанским, Гжегож улыбнулся мне.
– Несмотря ни на что, давай все-таки отпразднуем нашу встречу. Твое здоровье!
И я вдруг в этот момент почти поверила тому, что для него наша встреча имеет такое же значение, как и для меня.
– И твое! – ответила я, стараясь справиться с волнением.
Помолчали. Мне хотелось знать, что же случилось с его женой, и я напомнила об обещании рассказать.
Гжегож не заставил себя просить.
– И дело-то гроша ломаного не стоит, а вот поди же… Я собирался поработать, предупредил жену, что задержусь в мастерской, но выяснилось, что дома забыл нужный эскиз, ну и вернувшись домой раньше обычного, засел за работу. Дома у меня, как ты догадываешься, тоже есть мастерская. Когда я вернулся, жены еще не было дома. Она приехала позже и не знала, что я уже дома. У нас, кстати, большая вилла, чтобы ты знала. Ждала она меня, ждала, наконец не выдержала и позвонила на работу. И надобно же так случиться, что в тот вечер задержались допоздна в мастерской двое моих молодых сотрудников, парень и девушка. Воспользовались случаем, что они там одни, и пустились во все тяжкие. Дома у них условий не было…
– Дело житейское, – прокомментировала я.
– Ты права. Трубку подняла девушка, запыхавшись произнесла «алло» и еще, идиотка этакая, добавила «Да перестань же, дорогой» или что-то в этом роде. Моей жене многого не требовалось, она, естественно, вообразила, что я остался на работе с очередной девкой и обрабатываю ее, потеряв всякую совесть, прямо у телефона…
– Для этого любое место сгодится, – философски заметила я, задумчиво изучая набор экзотических приправ к мясу по-итальянски.
– Может, ты и права, да меня там не было, а та девица меня совсем не привлекала. Я сидел, работал, даже стука падающего тела не услышал. К счастью, в доме еще находилась приходящая уборщица, она и вызвала врача и ту самую ее кузину. И только когда в доме поднялся шум, я вышел посмотреть, что происходит. Спустился сверху, моя мастерская на третьем этаже, трудно предположить, что я поднялся туда по водосточной трубе. Меня сразу все и увидели. И очень удивились, потому что Луиза успела выкричать свое горе, дескать, я остался на работе и сейчас забавляюсь там с девкой. На другом конце города. Ошибочка произошла. Доктор высказал мне свое сочувствие, это был наш домашний врач, хорошо знал и жену, и меня. Много толку мне от его сочувствия…
– Твое здоровье! – поднимая бокал, произнесла я. – Глупо получилось. Не нравится мне это.
– Думаешь, мне нравится?
– Надеюсь, их ты не уволил? Я имею в виду ту пару.
– Нет, конечно, они чем виноваты? Лишиться хорошей работы только из-за того, что жена их шефа спятила? Да они даже понятия не имеют, что оказались как-то причастны к этому. Но знаешь, я уже находился на последнем издыхании, когда на выставке польской книги вдруг неожиданно увидел твою фотографию. Подействовала на меня как целительный бальзам! Принялся тебя разыскивать, и на самоистязание уже не оставалось времени. Мне просто жизненно необходимо было встретиться с тобой.
– Ну вот, видишь, чем это закончилось. Разыскал, я приехала, какое счастье, да еще с мертвой головой…
– О голове немного позже. Так что там с родничком?
– С каким ро… А, довольно глупая история, и тоже долго рассказывать. Попробую вкратце. Видишь ли, когда рождается младенец, на макушечке у него остается так называемый «родничок», место, где кости черепа еще мягкие и не срослись…
Гжегож перебил меня:
– Об этом явлении мне известно. Давай сразу о сути.
Какое счастье, что не надо ничего разжевывать и можно сразу перейти к главному! При таких условиях мой третий брак вдруг сразу отодвинулся куда-то на третий план, и я разделалась с ним раньше, чем с креветками. Я обошлась без подробностей, хотя некоторые из них могли и насмешить Гжеся, но сейчас времени на мелочи не было.
Наконец мы перешли к голове.
– Не дает мне покоя тот факт, что жертву катастрофы я увидела в неподходящем месте, – призналась я. – Если даже допустить, что она вылетела из машины в момент столкновения, куда, по-твоему, она бы упала? Вперед, в крайнем случае – в сторону. И не могла приползти в то место, где я ее увидела. Ползла по асфальту со скоростью метра в час, а я подъехала к месту катастрофы ну минуты через две после столкновения. За две минуты она бы ни в жизнь не успела проползти восемнадцати метров!
– А если она вылетела из встречной машины?
– Допустим, ехала в кабине грузовика и вылетела из нее, тогда и в самом деле ее могло выбросить на много метров вперед, но ведь по другую сторону шоссе! Сколько я над этим думала, никак не могу понять. Просто прохожая? Да ведь даже у нас никто не расхаживает по скоростным магистралям, ведь не в глухой же деревне было дело!
– По-твоему, оно красное или розовое? – поинтересовался Гжегож.
– Красное.
– Смотри-ка, даже цвет вина одинаково воспринимаем. Ты права, я бы тоже грузовик исключил. Назад она вылететь не могла. Погоди, дай немного подумаю…
Он поглядел в окно, поглядел на официанта, отпил вина и перестал сомневаться.
– Может, это прозвучит совсем неправдоподобно, но, по-моему, такое могло произойти лишь в одном случае, а именно: за секунду до катастрофы женщина или сама выскочила из машины, или ее вытолкнули. Других вариантов не существует. Ты в состоянии такое представить себе?
Хотя наличие мертвой головы в багажнике очень негативно сказалось на состоянии моих умственных способностей, воображение по-прежнему действовало безотказно. И в своем воображении я совершенно отчетливо, как на экране кино, представила мчащийся на полной скорости автомобиль. Вот распахивается дверца, вижу сжавшуюся в комок женскую фигурку на переднем сиденье и водителя, пытающегося ее удержать от прыжка. Одной рукой вцепился в руль, второй в женщину, оглядывается назад, перескакивает на левую полосу, не успевает вернуться на правую, женщина вылетает из машины, он врезается во встречный «фиат», и тут же сцепившиеся машины врубаются в грузовик… Нет, не так, грузовик врубается в сцепившиеся легковые машины… А тот кретин в «фиате», пусть ему земля станет пухом, видел ведь, что машина перед ним едет как-то странно, перескакивает с полосы на полосу, какого черта попытался ее обойти? Минутку, там была еще одна машина, ехала за той, в которой находилась Елена, она почти не пострадала, ткнувшись в месиво из трех машин только бампером, ну, может, немного капот пострадал, фары разбились, а больше ничего…
– Две машины, – доложила я Гжегожу, досматривая кадры на своем внутреннем экране. – Баба вылетела из машины под носом мчавшейся за ними следующей, все тормозили, у нее были шансы остаться в живых. И если уж настраиваться на детективный сюжет, в нем задействованы обе машины, одна сопровождала другую. Елена ехала в первой. У меня получается, что она сама попыталась выскочить на ходу. И это привело к столкновению.
Высказывала свои соображения и чувствовала, как все существо охватывает блаженство, которого хватило бы на всю мою жизнь – и прошлую, и будущую. Ни капельки не сомневалась, что Гжегож понимает меня с полуслова, мы работали на одной волне, какое неимоверное счастье! Ничего не надо ему разжевывать, ничего доказывать с помощью подручных средств, как бестолковой корове на меже.
– И я так думаю, но хотелось, чтобы ты сама пришла к этому выводу. Меня там не было, приходится смотреть на происшедшее твоими глазами.
– Если хочешь, изображу графически.
– Будь добра.
И на салфетке я изобразила нечто напоминающее, ну как бы это поточнее определить… детективный комикс, скажем. Рисовать я всегда умела, а теперь постаралась по возможности точно изобразить объекты и отмерить расстояния. Сделала три наброска, соответствующие трем фазам автокатастрофы. Гжегож последовательно вникал в каждую и понимающе кивал.
– Я точно так же вижу развитие событий и, скажу честно, еще вчера вечером пытался изобразить это графически, получилось похоже. Значит, приходим к выводу: в машине Елена ехала не по собственной воле и попыталась выскочить…
– Выскочила! – поправила я его. – Сумела-таки выскочить.
– Правильно, согласен, выскочила. До этого момента дедуцировать было нетрудно, помогали законы физики, вот дальше будет потруднее.
– Ты прав. А теперь помолчи, ведь это я специалист по детективам, а не ты. Сразу возникают вопросы. Primo, почему ее увозили насильно? Secundo, почему она велела мне убегать? «Беги, беги скорее» – ее слова. Tertio, почему ее везли по той самой трассе, по которой ехала и я, случайное совпадение или специально? Quarto, связано ли это как-то с письмом, если, разумеется, письмо писано ею и адресовано мне, а я головой ручаюсь… Тьфу, спятить можно с этими головами. Quinto…
– Погоди, – заинтересовался вдруг Гжегож, – а почему ты считаешь по латыни, а не по-польски? До скольких ты умеешь считать по латыни?
Я обиделась.
– Да до скольких угодно, и вообще считать я могу на восьми языках, это не должно тебя удивлять. Ведь наша профессия, моя бывшая, а твоя нынешняя, всегда основывалась на подсчетах.
– А на каких языках? – не отставал Гжегож.
– По-польски, по-датски, по-английски, по-немецки, по-французски, по-итальянски, по латыни и по-русски. Правда, по-русски мне никогда не было необходимости считать, и сама удивляюсь, что умею. К сожалению, должна откровенно признаться, почему-то каждый раз мне приходит на память не тот язык, который в данный момент требуется. Так получается, что, например, во Франции выясняется, как свободно я владею датским…
– Не имеет значения, я искренне восхищаюсь. Ну, пошли дальше, мы остановились на quinto.
– Quinto, что там произошло и как получилось, что Елене отрубили голову? Видела я ее сразу после катастрофы, и она была в целости… Sexto, какого черта отрубленную голову подбросили мне и где это произошло? Я уже думала на сей счет, у меня получается – или на границе, в Згожельце, когда я оформляла зеленую карточку и без конца бегала из Германии в Польшу и обратно, оставив незапертую машину без присмотра, или уже в Штутгарте, ночью, на гостиничной стоянке…
– Зачем подбросили – это как раз мне ясно, в качестве предупреждения тебе.
С разбегу замолчав, я заметила наконец на своей тарелке ломтики говядины, не толще бумажного листа, в нервах съела их и запила на редкость приятным вином.
– Послушай, милый, – предостерегающе заметила я, – во Францию я приехала не для того, чтобы ты меня откармливал на убой…
– Я пока еще не стал людоедом, – серьезно ответил Гжегож, но глаза его смеялись и было в них что-то такое, от чего счастье разлилось по мне от головы до пяток.
И неожиданно вспомнились мне другие глаза, всегда одинаковые, невыразительные. Лицо, на котором располагались эти глаза, выражало всевозможные чувства – нежность, интерес, веселье, осуждение, заботу, негодование и все на свете, а глаза всегда оставались одни и те же, не меняли выражения. Нет, я несправедлива, один раз мелькнуло в них выражение, вроде бы подернулись дымкой животной страсти. Никак не могла вспомнить, с чем это у меня ассоциировалось. Потом дошло – точно такое же выражение видела я у норки в момент вожделения в знакомом питомнике. Меня передернуло – ну точь-в-точь влюбленная норка, и даже ситуация сходная…
Воспоминание промелькнуло в доли секунды, но совсем изгнать его из памяти я не сумела, вцепилось в меня, как нетопырь в пещеру. Плохо различимый в темном углу, висит он и качается, и качается… Тьфу! Как хорошо, что рядом был Гжегож, вот он, близко, можно потрогать.
– Ну? – спросил Гжегож, как-то по-особенному вглядываясь мне в глаза. – О чем думаешь?
– Вспомнилось кое-что, но слишком долго говорить. Лучше давай опять вернемся к голове. А на десерт только сырок и больше ничего, никаких сладостей!
– Боюсь, в те стародавние времена я все-таки умудрился тебя недооценить, – признался Гжегож. – А может, просто случая не было. Ну ладно, вернемся. Согласен, я тоже думаю – письмо от нее. Погоди, может, на один из твоих вопросов мы сможем дать ответ уже сейчас. Ты как ехала? Медленно, быстро?
– Не знаю, я считаю – со средней скоростью, но моя машина любит сто сорок. Понимаю тебя, ведь я их догнала. Ни один нормальный человек не мог предположить, что во Вроцлав я поеду через Лодзь!
– Выходит, случайность. Значит, исключаются заранее запланированные действия. Зато не исключено, что именно встреча с тобой заставила их убить ту бабу.
– Ничего не скажешь, обрадовал ты меня.
– Не волнуйся, вряд ли в твоей истории найдутся еще поводы для радости.
– Нет худа без добра, может, тогда наконец потеряю аппетит, не придется худеть специально.
– Идиотка, зачем же тебе худеть?
…Идиотка… Сколько нежности в этом слове, сколько понимания, уж не любовь ли? Нет, я сейчас разревусь… Более искреннего признания мне не доводилось слышать. Зато сколько раз это же слово, сказанное другим и в других обстоятельствах, ранило душу сильнее, чем удар кинжалом в сердце! Сколько раз это слово буквально вдавливало меня в землю, как дорожный каток, сколько презрения и ненависти заключалось в нем… Оно буквально убивало человека.
Человека? Ну да, ведь женщина тоже человек. И даже если услышав слова: «Придет человек и принесет шкаф», ты ожидаешь только мужчину, ибо никогда ни одна баба не приносила шкафа, это еще ни о чем не говорит… Ладно, оставим шкаф в покое, есть у женщин человеческие качества, что бы там ни утверждали мусульмане. А вот в той, прежней «идиотке» мусульманское отношение к женщине ощущалось явно.
Господи, да что это я никак не могу отвязаться от этого типа, то глаза, то ислам, а ведь он не был каким-нибудь арабом. Ну что за напасть такая, чего привязался именно сейчас?
– Холера! – выругалась я, стараясь блаженное ощущение справедливо размазать по всем внутренностям. – И почему только я раньше не вынула из почтового ящика то письмо? Из одного любопытства смоталась бы в Груец, подумаешь, большое дело, полчаса езды от Варшавы! Переговорила бы с бабой, прекрасно знаю, где в груецком костеле находится купель, кстати, памятник старины, тринадцатый век. Лично мне знакома.
Гжегож подхватил:
– Вот я и думаю, что с твоей несчастной жертвой кто-то успел пообщаться. Выскакивая из машины, получила травмы, находилась в шоке, у нее могло вырваться, что она все рассказала в написанном тебе письме. Ты появилась буквально через минуту, легко предположить, что ты за ними следила, ну они и… того, решили тебя серьезно предупредить. Я продолжаю думать, что голова – их грозное предупреждение. И одновременно информация, что с бабой ты уже поговорить не сможешь.
Меня осенило.
– В таком случае, голову мне подбросили в Штутгарте, а не на границе. На границе бы побоялись, ведь таможенникам могло прийти в голову заглянуть в мой багажник, а голова, говоришь, мне предназначалась, не таможенникам. Да и могло ведь так случиться: загляну я к себе в багажник и крик подниму, сбегутся пограничники и таможенники, а по-твоему, такое им ни к чему. А вот оказавшись за границей, в чужой стране, одна-одинешенька, увижу я эту голову – и офонарею, и растеряюсь, и ничего умного придумать не смогу. Видишь, они правильно рассчитали. И время… Может, они заинтересованы в том, чтобы выиграть время?
Гжегож, казалось, колебался, задать ли мне вопрос, потом решился.
– А вот скажи, сделав кошмарное открытие, поехала бы ты дальше, если бы мы не договорились о встрече? Или сразу бы вернулась?
Я удивилась – какие могут быть сомнения? А мне-то казалось, бурные чувства так и прут из меня, на лице написаны, чего тут еще спрашивать и колебаться?
– Ясное дело, если бы не ты, сразу бы развернулась и назад, в Польшу. По возможности без остановок.
– А кто знал обо мне?
– Никто. Хотя, постой… Сказала я одной приятельнице, что еду на свидание с одним таким и очень волнуюсь, какой он меня найдет по прошествии двадцати лет. Но имени твоего не называла, а она о тебе никакого понятия не имеет, в те годы мы еще не были с ней знакомы.
– Голова могла бы меня перебороть. Рисковали они…
– Чем? И как ты себе вообще все это представляешь? Французские или немецкие полицейские хватают бабу, обнаружив в ее багажнике деталь свежего трупа? Ну, допустим, баба сама явилась в полицию и, истерически рыдая, поведала о наличии упомянутой детали. Может, ненормальная, а может, и убийца, так? Ну и задержали бы бабу до выяснения всех обстоятельств, а это могло продлиться… долго могло продлиться. А им именно этого и хотелось. Хотя, возможно, я ошибаюсь, они не думали выиграть время, им просто надо было меня напугать. И предостеречь. От чего?
– Письмо у тебя с собой?
– Да. На всякий случай я еще вчера положила его в сумочку и таскаю с собой.
– Молодец! Я всегда говорил – всем в этом мире заправляет случай.
Склонившись над экзотическими сырами, из которых самый экзотический невыносимо смердел свежим… навозом, мы изучили письмо.
– А теперь начну я, – сказал Гжегож. – Во-первых, кто тебя ненавидит?
Я пожала плачами.
– Холера их знает! Понятия не имею. Может, и найдется парочка таких, но они не кричат об этом на каждом углу. Я могу только подозревать.
– Подозрения тоже сойдут.
– Может, и сойдут, но среди подозреваемых нет ни одной бабы. Нет, не скажу, что все особы женского пола обожают меня, даже наверняка знаю, несколько штук меня очень не любят, но отсюда еще далеко до ненависти. А вот мужики… В последние годы я здорово навредила нескольким из них, знаешь, из этих нуворишей. Мне удалось основательно подпортить им бизнес, правда не нарочно, так уж получилось. И еще мой последний муж, вот в нем я уверена…