— Будь очень внимательным, стреляй, как только скажу и сразу ходу! — сквозь зубы процедил мне Стюарт.
— Все понял, станцуем!
Между тем с катера, наконец, раздался человеческий голос. На ломанном английском языке, так называемом местном пидише, кривляясь перед своим коллегой, кто-то из бандитов прокричал:
— Хорошо! Мы вам поможем. Вы нам заплатите. Не бойтесь нас. Мы простые рыбаки, — сказал, и засмеялся лающим смехом. Наши посудины уже порядочно сблизились, поэтому было видно, как говоривший повернулся к другому, чтобы пересказать замечательную шутку.
И в этот самый момент, не дожидаясь команды Стюарта, вообще не осознавая свои действия, на уровне каких-то инстинктов, я выдернул из-под сидушки автомат, одновременно большим пальцем правой руки сдергивая предохранитель. Но еще нужна была целая вечность, чтоб передернуть затвор. И как в замедленном режиме я увидел, что один из «рыбаков», поняв мои действия, вместо того, чтобы поднять дуло своего оружия и начать поливать нас свинцом, закричал что-то, видимо обращаясь к своему компаньону, и пальцем пытаясь указать на нас. Спасибо тебе, наш морской покровитель, что подарил нам этот миг. Потому что именно его мне хватило, чтоб последней преградой между подготовкой и стрельбой оказалась слабая курковая пружина, которая уступила без борьбы. Одновременно с моим воплем на русском языке: «Гаси их, Стюарт!», начиненные свинцом смертоносные снарядики устремились к нашим противникам.
Тот, кто стоял в позе указателя, явно задергался, другой же пропал из виду.
Последний раз я стрелял из «калаша» в армейские годы. «Но руки-то помнят! Помнят руки-то!» Автомат не плясал из стороны в сторону, отдача воспринималась привычно, будто только вчера вернулся со стрельбища. А в армии, Советской армии, стрелком был неплохим, если брать в расчет поражение мишеней. Но здесь-то условия несколько отличались от дивизионного полигона.
С катера нам ответил один автомат, но пока не очень прицельно. А Стюарт, присев на нос нашей шлюпки старательно лупил короткими очередями по корме «призрака», совершенно правильно полагая обездвижить противников. В это время я уже отвлекся от стрельбы и, вывернув руль, дал полный газ. Снова в нашу сторону раздались выстрелы, на сей раз более уверенные, несмотря на то, что с каждой секундой расстояние между нашими судами все более увеличивалось. Я согнулся в три рубля и выжимал газ до предела. Пульки весело пересвистывались прямо над моей головой. Во всяком случае, мне так показалось. Поэтому я произвел еще один противолодочный маневр и услышал пару шлепков по борту и один достаточно звонкий удар, взорвавшийся отчаянной руганью Стюарта. Я рулил из стороны в сторону, заставляя лодку петлять на манер зайца.
Стюарт все ругался такими нехорошими словами, что я даже не мог их перевести. Повернув голову в сторону бандитского катера, с облегчением заметил, что он даже не пытается нас преследовать. И вдруг, на том месте, где только что полагалось быть вражьей посудине, вырос небольшой огненный бутон, окутавшийся столбом черного дыма.
— Хороший колдун ты, Стюарт! От твоих слов даже лодки взрываются, — обратился я к своему брату по оружию.
Но отвечать мне он не торопился, присев на носу и сжимая одной рукой другую. Вся его поза, все его несколько дерганые движения говорили о том, что моего друга накрыла своим покрывалом Его Величество Боль. Под ногами валялся автомат. Вот тут я испугался так сильно, что моментально покрылся холодным потом.
— Что с тобой, Стюарт? Скажи мне! Не молчи! Говори со мной! — кажется, голос мой даже задрожал.
Но Стюарт не ответил, только обернулся ко мне с перекошенным страданием лицом.
Я поставил мотор на нейтралку и, внутренне содрогаясь, преодолевая раскачивание лодки, сделал пару шагов в полуприседе. Но крови не было, рука у Стюарта выглядела вполне цивилизованно, вот только сам он зубами скрипел явно не от избытка радости.
Я невольно бросил взгляд на автомат, и картина происходящего стала более — менее ясна.
Каким-то непостижимым образом траектория вражьей пули оборвалась на цевье оружия, находившегося в тот момент в уверенных руках Стюарта. Удар был силен — автомат перешел в разряд металлолома. Ну и левому предплечью досталось. Не уверен в медицинских терминах, но, по-моему, это называется контузией. А, может, и нет, но в детстве мы подобное непотребство называли словом «одробило». Очень больно.
— Опусти руку за борт. Нужен холод! — посоветовал я уже поспокойнее.
Стюарт отреагировал правильно, а именно: чуть не вывалился за борт, утопив свою конечность в тридцатиградусной воде по самую шею. Но некоторое облегчение он, вероятно, начал испытывать, потому что повернул ко мне лицо и произнес:
— Будто под пресс рука попала, даже не понял вначале, что ж так больно!
— Не повезло, хотя если бы пулей зацепило, могло бы быть и хуже, — поддержал его я. Глядя на распростершегося на борту Стюарта, представил себе картину, как к нам вернулась любопытная акула. А тут такое лакомство, как подкормка, висит в воде.
— Давай-ка лучше в ведро воды наберем, и туда поместим твою конечность.
— А что такое? — безразлично спросил Стюарт.
— Да просто, исходя из особенностей данного водоема, в частности, его богатой фауны, ты похож на волка.
— Почему на волка?
— Есть у нас такая народная сказка, в которой волк зимой в проруби рыбу ловил на хвост. Хвост у тебя, будем надеяться, отсутствует. А вот на руку можно и зацепить какую-то сомнительную рыбешку килограмм под двести — триста.
Стюарт со стоном перевернулся на спину, осторожно поддерживая руку. Я набрал ведро воды, куда осторожно поместили его больную часть тела. И пока он, морщась от каждого движения, устраивался поудобнее, нашел в аптечке болеутоляющее и противовоспалительное средство.
— Прими-ка это верное средство от боли, — сказал я и протянул ему лекарство вместе с пакетиком воды.
— Что ж мне воду прямо вместе с пакетом и глотать?
Я сначала не понял, что Стюарт имеет в виду, бокал ему, что ли, нужен или хрустальный фужер? Но потом догадался, что мой товарищ просто не в состоянии самостоятельно открыть водяной пузырек, и по-тимуровски перегрыз целлофан.
— Надеюсь, к тому времени, как ты захочешь в туалет, твои силы слегка восстановятся, и посторонней помощи тебе не потребуется.
Стюарт никак не отреагировал на мои речи, только, забираясь с ведром под брезент, предложил:
— Поехали, что ли, к берегу. Прости, что не могу тебя подменить на руле. Потерпи до суши, там отдохнем до утра. А завтра, надеюсь, будет легче, тогда к цивилизации и двинем.
Действительно, самое время отсюда убираться. Звука взрыва я не помню, но он, без всякого сомнения, имел место быть. Ведь рвануло-то изрядно — только кусочки обшивки да железяки по округе разлетелись. Куда улетели те двое, даже не подумал.
Наверно, одной пулей пробило бензобак, топливо начало разливаться, а потом уже достаточно было простой искры, чтоб случился молниеносный пожар и сдетонировал бензин из топливных баков. Стюарт поливал по катеру — призраку от плеча. Пули рикошетили от обтекаемого корпуса, рождая, наверно, бенгальские огни. И из искры возгорелось пламя. Надеюсь, это не очень испортило настроение тем двум бандитам.
Усталость навалилась, как чрезмерное атмосферное давление: голову прижимало книзу, веки отказывали в моем тщетном желании оставаться открытыми. Я поливал голову пригоршнями воды из-за борта. Мысли путались, возникали какие-то картины, иногда из прошлого, иногда из бреда.
Вспомнилось, например, за долю секунды, как ехал подписывать этот контракт. Вернее один маленький эпизод, почему-то всплывший в памяти.
Шел с автовокзала на Обводном канале сквозь Лиговку к метро, времени было достаточно, поэтому глазел по сторонам.
Около большого бака, в которых варят битум, как раз напротив открытой топки с полыхающим пламенем, неподвижно сидели двое, уставившись немигающим взглядом в огонь. Конечно, человек никогда не устанет смотреть на текущую воду, плывущие облака, горящий огонь и на то, как работает другой человек. Но вторым человеком, собственно говоря, был большой ободранный помойный котяра. Оба сидели с одинаковым глубокомысленным выражением лица. Даже чем-то они были похожи друг на друга. Круглолицый, красномордый и прыщавый двадцатипятилетний работяга и неопределенного возраста (может быть, кошачий подросток — переросток, а, может быть, дедок — все они одинаково усатые — бородатые) котейко с головой, как футбольный мяч. И в их задумчивости, в одинаковом наклоне гордых черепов, чудился какой-то затаенный космический смысл (какой — хоть убейте, не скажу, не знаю просто, не созрел еще до тайны вселенского бытия). Тогда промелькнула мысль: напугать их, что ли? Подойти и громко гаденько кашлянуть. Но это решение было отвергнуто самым решительным образом: я же все-таки интеллихент! Прошел мимо, оставив людей заниматься самосозерцанием. Но картина, как живое полотно, вспыхнула в уставшем мозгу, пес его знает почему.
В панике открыл глаза: привиделось, что уже еду по берегу мимо кустов, лихо переезжая камни и пни. Но земля еще далеко. Понял, что так больше продолжаться не может, сбавил обороты до самых малых, устроил руль под мышкой и клюнул носом.
Проснулся со стоном, все тело затекло, руль успел пребольно вдавиться в руку. С минуту, ничего не понимая, смотрел перед собой, продолжая упорно стонать. Стюарт мог бы подумать, что я готовлюсь на соревнования по фигурному мычанию, если бы хоть как-то отреагировал. Но он молчал и даже не шевелился, как убитый. Эта мысль меня окончательно разбудила и испугала. Я заглушил мотор, иначе он бы, собака, руль положил на борт и стал бы выписывать никому ненужные круги. Прокравшись на нос, что лодка даже не шелохнулась (научился, канатоходец!), уставился на замершего товарища. Он по-прежнему неподвижно и бездыханно покоился в позе, мне немыслимой для сна. Во всяком случае, грудь его не шевелилась, как я не пытался, зажмуривая по очереди глаза, рассмотреть признаки жизнедеятельности. Я поднес к его носу кулак, чтоб он, понюхав его, хлопнулся в обморок, разжал ладонь, но опять же не уловил свежего бриза, вырывающегося из ноздрей. Хотя моя длань, лишенная должного ухода, выглядела не самым лучшим образом, а мозоли, пожалуй, не только на дыхание, но и на кипяток не выдали бы рецепторам никакой информации. Я нечаянно, готовясь заплакать, опустил ладошку Стюарту на нос, перекрыв ему доступ кислорода. И тут он открыл бессмысленные глаза (слава Богу!), и сказал слабо:
— Ах!
А потом, когда я убрал восторженную руку, добавил:
— Ты что, мать твою, удавить меня, сонного, решил?
— Как я рад, что ты живой! — ответил я ему, умиленно глядя в глаза.
Стюарт вытащил из ведра опухшую и полусинюю руку и покрутил пальцем у виска. Потом ойкнул и, присев, устроил больную конечность на коленях.
— Сейчас, сейчас я сделаю тебе косыночную повязку (где и слов таких нахватался!) — продолжал радоваться я.
Соорудил подобие перевязи из самого большого обнаруженного куска ткани. Не очень чистого, впрочем, но до эстетики ли нам! Стюарт, кряхтя, пристроил свою ручку и даже предложил порулить, но я уже вроде окончательно пробудился, поэтому отверг его благородный порыв.
Сначала ехали молча, но суша приближалась не очень быстро, поэтому, отвергнув печальную тему о недосягаемых любимых девушках, заговорили о прошлом.
— Помнишь, как работали в Индии? — предложил тему Стюарт.
— Да, после такого опыта слово «интернационализм» вызывает бурю негодования в душе, взращенной на идеалах равенства и братства.
Вставка: Индия и индушата.В детстве я думал, что Индия — это Индира Ганди, шахматы, чай со слонами и йоги. Еще помнил колониальную политику Англии, восстания сипаев, капитана Немо, Кришну и Вишну. Словом, благородная страна, великодушные люди. Спустя два десятка лет мнение мое несколько изменилось.
Полтора месяца пришлось мне с постоянством маятника возникать в индийских портах Кандла, Бомбей, Мундра. Впечатления самые незабываемые. Если есть на Земле ад, то он, наверно, весьма похож на эти места.
Первое, что я увидел на берегу после того, как мы встали у причала, и я, поднявшись из машины, протер слезившиеся от тяжелого канализационного духа моря глаза, были тощие коровы, мрачно жующие полиэтиленовые пакеты. Молоко выдают, вероятно, пригодное для заправки местных грузовиков «Тата». С непривычки кружилась голова, поэтому скрылся в надстройке, где аромат Индии разбавлялся кондиционированным воздухом. Почему-то везде оказались черные, как бы даже синие босые личности с мишенями разного цвета во лбах. Их гоняли вспотевшие матросы, но те горлопанили и пытались упираться. Я присоединился к погонщикам, и вскоре победа оказалась за нами. Оценили первые потери. Пропала вся рабочая одежда из шкафчиков и мои рабочие ботинки. Куда они все это запихали, понятия не имею.
Начались индийские будни индийского фрахта. Со временем к вони от воды если и не привыкли, то притерпелись. Иногда под борт затаскивало какого-нибудь несчастного осла, погибшего где-то далеко в реке. Тогда парни из палубной команды длинными шестами отпихивали нежданного гостя, выворачивая свои желудки по мере времени, прошедшего от последнего принятия пищи.
А по ночам вдоль борта по бетонному планширю патрулировали здоровенные, как наши кошки, пыльные крысы. Одна вылезала из дыры у самого носа судна, целеустремленно семенила до кормы и там скрывалась не знамо где. Сразу же начинал свой бег следующий крысеныш. И так до самого рассвета. Как часовые, контролирующие ротации чужеземцев. Пытались мы, эксперимента ради, подбросить на пути добрую еду (колбасную шелуху там, или насквозь резиновый бекон), но мерзавки, не прекращая движения, хватали угощение и тащили его с собой, даже не предпринимая попыток перекусить по дороге. Это нас удивило, и здоровый дух научного поиска взмахнул над нами полой своего белоснежного лабораторного халата. Вынесли буханку зеленого от плесени хлеба, нарезанного, правда, но зато упакованного в целлофан. Предполагали, что сей продукт будет неподъемным для наших подопытных зверюшек. Дождались, когда очередной часовой минует трап и уложили поперек тропы лакомство, как новогодний подарок. Когда следующий невозмутимый грызун достиг нашего дара, он предпринял попытку, но какую-то вялую, захватить дедморозовский мешочек, быстренько оценил тщетность своего действия, по-своему, по-крысиному, плюнул, наверно, и продолжил маршрут. Не успели мы переглянуться, подивившись, как из темноты вынырнула парочка громадных, как собаки, мутантов, стащила пакет на землю и, в мгновение ока искромсав целлофан, стала жрать наш пенициллиновый хлеб, держа в каждой передней лапе по куску. Патрульные же продолжали бегать, даже ухом не ведя в сторону старших товарищей. Последние же, зажав под мышками те бутерброды, что оставались недоеденными, важно скрылись во мраке. Можно было подумать, что ушли они уже на двух лапах.
— Ну, шо, экспериментаторы, может, еще мышек чем-нибудь покормим? Возможно, скоро тогда здесь соберутся крысы со всей Индии, и я не удивлюсь, если некоторые из них будут размером со слона, — прервал нашу немоту повар Олег.
Не уступали грызунам в наглости, пронырливости и местные жители. Несмотря на строгие вахты нет-нет, да и обнаруживался какой-нибудь местный оборванец в недрах судовых помещений. Просил подаяние, когда бывал задержанным, но в перевернутом состоянии в руках Шрека извергал из тайников своих лохмотьев такие неожиданные вещи, что мы терялись и изумлялись. Например, несколько швабр без ручек, дверные коврики, водопроводный кран и блестящая поварешка.
Кем были местные жители по своей кастовой принадлежности, половым признакам и вероисповеданию мы не знали, но то, что признают они только силу, осознали быстро.
Выбираться на берег вынуждала телефонная компания, которая установила в Кунде сарай с четырьмя массивными телефонными аппаратами фирмы «Будавокс». Наверно, эта фирма производила средства для колки орехов, а получились нечаянно тонкие приборы связи. Пять минут разговора по такой трубочке вызывали в правой руке такую усталость, что дальше приходилось прибегать к помощи левой. А после окончания разговора бицепсы подрагивали, как после хорошей гантельной разминки. Но, тем не менее, заплатив сколько-то рупий (около пяти долларов) можно было полчаса разговаривать с домом. Правда, совсем неплохая связь временами прерывалась непотребными воплями на местном жаргоне, разговором двух или больше ишаков, но главное-то было в радости общения с Родиной, с близкими людьми. А после окончания разговора можно было вытрясти с мерзкого карлика, который ведал сараем, возврат части денег за некачественные услуги. Причем, не употребляя слово «пожалуйста». Ведь вежливость для них — проявление слабости, а слабых они терзают без всякого сожаления.
По дороге от судна до хибары электросвязи встречается масса босоногих, замотанных в одеяла, субъектов. Все они пытают удачу в поисках хоть какого-то заработка. Некоторые обращают на нас внимание ровным счетом столько, чтоб удовлетворить любопытство по поводу больших белых людей. Но есть и такие, которые, чуть отстав, старательно изображают безразличие, но, тем не менее, продвигаются по маршруту, выбранному не ими. Тогда приходится выполнить ряд нехитрых процедур, позволяющих предотвратить попытку нападения, а именно:
1. прекратить движение, обернуться с высоко поднятой головой в сторону аборигенов, лелеющих злые помыслы.
2. спокойно и неторопливо приблизиться к толпе недоброжелателей, внимательно наблюдая за реакцией последних. Как правило, большая часть начинает выражать некое смущение, бросая взгляды под ноги и на какого-нибудь одного джигита. Вот он-то, как раз, и есть предводитель всей шоблы, толкающий своих друзей — интеллигентов из кружка по изучению марксизма — ленинизма на путь радикального экстремизма.