Варюша. Ох и метет!.. (Заглядывает в окно.) Ну ничего… К утру добегу до Переборов. Куплю деду махорки. Может быть, и вправду ему полегчает.
Свист ветра, стук в стенку.
Что это? Стреха, никак, оторвалась, стучит… Небось не тронут волки. А страшно!.. (Закрывает глаза ладонью, плачет, но тут же успокаивается.) Как-нибудь добегу. (Идет к двери, останавливается, туже заматывает платок на голове, прислушивается.) Спит дедушка… (Осторожно выходит в сени, прикрывает дверь.)
Никита (сквозь сон). Варь, а Варь! Ты где? (Замолкает.) Уснула. Намаялась со мной, дурочка. От-куль только дается людям такое сердечко, как у нее? Не пойму. Да-а… Последнюю ночь, должно, доживаю… (Затихает.)
Шумят ветер и лес, воют волки. Угасающий в печке огонь бросает отблески по стенам и шевелит на них большие тени.
Картина втораяЛавка сельпо. На полках – посуда, мыло, стеклянные банки с конфетами и разные другие товары. На стене – несколько ходиков. Все они идут и тикают. Тут же висят связки веревок, косы, сбруя.
Кузьма Леденцов – рыжий человек – сидит за прилавком и пьет чай из большой чашки с алыми розанами. Наливает себе из медного чайника. Колхозный конюх – низенький, в нагольном тулупе – выбирает веревку для вожжей. Раскручивает ее, нюхает и, видно, сомневается, хороша она или нет.
Леденцов. Ты чего нюхаешь? Небось не одеколон покупаешь!
Конюх. Одеколон не одеколон, а мне требуется, чтобы из трубчевской пеньки была вожжа. Трубчевская пенька медом пахнет. А от этой дух прелый.
Леденцов (сердится). Ну так повесь обратно. Медом еще чтобы пахло! От вожжей! Тоже выдумки!
Конюх. Товар, милый человек, понимать надо. Всесторонне! Я не для себя покупаю, не в свой двор. А для колхоза. Ежели бы для себя, так я нюхать бы вовсе не стал. А тут статья государственная.
В лавку входит Анисья. Втаскивает за собой на веревке козу.
Леденцов. Легкий запах ему, видишь ли, понадобился! Так бери вот эти духи, попрыскай на вожжи, и будет тебе запах. Духи московские, первый сорт: «Букет моей бабушки».
Конюх. Сам этим букетом прыскайся. Мне он ни к чему.
Анисья. Слава тебе господи, нашелся в Москве добрый человек и нас, старух, уважил. А то только и слышишь: бабка глухая, да бабка язык распустила, да у бабки молоко убежало. Чуть что, всё валят на бабку. А тут нам, старым, почет. Даже духи от нас название получили.
Леденцов (Анисье). Опять ты с козой в магазин!
Анисья. Она смирная. Чего она сделает?
Леденцов. А мыло намедни с прилавка кто унес?
Анисья. Земляничное?
Леденцов. Ну да, земляничное. А то какое же!
Анисья. Ой, милый! Я не отрекаюсь. Был такой грех. Но я ж тебе заплатила. Рубль сорок. А она, подлая, весь тот кусок сжевала прямо с оберткой. А на обертке – картинка: красавица такая красноморденькая, умытая. Картинки, конечно, жалко. Потом цельный день у козы изо рта пена лилась. И такая духовитая, родимый, такая розовая да пышная – просто загляденье! И ничего! Выжила коза. Только от молока три дня земляникой разило.
Леденцов. Заработала молотилка!
Анисья. Ежели по справедливости говорить, так это твоя Нюрка мыло подсунула. Она у тебя озорная.
Леденцов. А ты видала?
Анисья. Этого не скажу. Грешить не буду. Только Нюрка при козе все время вертелась. А мыло лежало вот тут. (Показывает.) Вот тут оно лежало, сердешное. Вот так! На прилавке. Козе надо было на дыбки встать, чтобы его ухватить. А кабы она на дыбки встала, все бы приметили.
Конюх. Она скотинка цопкая. Ей на дыбки встать ничего не стоит.
Леденцов. Вот я Нюрку сейчас допрошу. (Кричит.) Нюрка! Ступай сюда!
Нюрка (за дверью). Зачем?
Леденцов. Говорят тебе – ступай!
Нюрка (за дверью). А на што?
Анисья. Вот оно, родительское послушание!
Леденцов. Русским языком говорю: ступай сюда!
Входит Нюрка – краснолицая, рыжая, растрепанная девчонка.
Нюрка. Чего надо?
Леденцов. Третьего дня коза тут была?
Нюрка. Ну, была.
Леденцов (грозно). Кто ей мыло подсунул?
Нюрка (скороговоркой). Провалиться мне на этом месте, я не подсовывала. Она сама ухватила. Как взовьется на дыбки, как зубами ляскнет, как схватит мыло! Я даже напугалась.
Леденцов. Ну, ступай. Я с тобой потом поговорю. Чего это в руке прячешь?
Нюрка. Да ничего я не прячу.
Леденцов. Покажь! (Вырывает из руки у Нюрки рогатку.) Вот я тебя этой рогаткой!
Анисья. Ну и яд девка!
Конюх. Мальчишкам проходу не дает. Бьет их дюже. А из рогатки целит метко. Вчерась как ударила по телеграфному проводу, так звон стоял не мене пяти минут. И как только попала, скажи на милость! Провод тонкий. Это не каждый стрелок подгадает. Нюрка стоит и, угрюмо потупившись, ковыряет сыр на прилавке.
Леденцов (Нюрке). Отца только срамишь. Думаешь, не доберусь я до тебя? Доберу-усь!
Нюрка уходит, в дверях оборачивается и показывает Анисье язык.
Анисья (пугается). Накликала я беду на свою голову. (Леденцову.) А за козу ты меня не кори. Горе мне теперь с ней. Ты думаешь, я по своей охоте ее за собой таскаю? Я в лавку – и она в лавку. Я в сельсовет – и она в сельсовет. Я к колодцу – и она к колодцу.
Леденцов. Чего ж так?
Анисья. Будто не знаешь. Страходер-то по околице ходит.
Конюх. Медведь?
Анисья. Ну да, медведь. Ребята его Страходером прозвали. Потому, как увидишь его, – а у него ряшка косматая, зверская, – тебя страхом по спине так и продерет! Так и продерет! И ноги затрясутся.
Конюх. Медведь видный из себя. Престарелый. И как это объяснить? Зима, ему бы еще в берлоге спать, а он бродит круг деревень.
Анисья. Он небось унюхал, что сережки на вербе налились да дымком в берлогу потянуло, – к весне дымок всегда к земле припадает. Вот он и пробудился на наше горе. Вот и носись всюду с козой. А оставить ее одну в избе боязно. Он хитрый – щеколду подымет и утащит.
Леденцов (Анисье). Ты бы все-таки козу вывела, привязала к крылечку. Чегой-то она все принюхивается.
Анисья. А я, милый, не отрекаюсь. Я выведу. (Выходит с козой.)
В лавку входит Паня.
Паня. Кузьма Леонтьич, крючков у вас нету? Рыболовных?
Леденцов (ставит на прилавок коробочку с крючками). Пять копеек штука.
Паня (выбирает крючки). Мне самых мелких.
Анисья возвращается в лавку.
Анисья. И еще говорят, какая-то женщина по деревням ходит. Будто молодая… (Вытирает кончиком платка рот, готовится к интересному разговору.) Будто молодая, статная и такой милоты, как глянет…
Леденцов. Сколько вы мне за день нанесете в магазин этих самых происшествий! Не переслушаешь! Одна Анисья как начнет молотить – голова вспухнет.
Входит Варюша. Она вся в снегу, озябшая, похудевшая. Останавливается около двери, робко здоровается.
Анисья. Что люди говорят, то и я. Мне врать ни к чему. Седьмой уж десяток пошел.
Леденцов. Любит народ басни рассказывать. (Варюше.) Ну, как дедушка? Как Никита?
Варюша (печально). Кашляет. Совсем хворенький сделался. Вот-вот помрет. И махорка у него вся вышла. Говорит, если бы затянуться разок-другой, так сразу бы полегчало. Я за махоркой и прибежала.
Анисья. Это за двадцать-то за километров! Через ночь! Из лесу! Вовсе отчаянная девица.
Леденцов. Есть у меня остаток. Махорочки. Стаканов пять. (Варюше.) Жалко деда небось?
Варюша (тихо, сквозь слезы). Жалко.
Анисья. Как не жалко, когда у нее ни отца, ни матери. Один Никита об ней и печалится.
Леденцов (Варюше). Тряпочку какую-нибудь принесла?
Варюша. Да вот мешочек. (Подставляет мешочек.)
Леденцов (отсыпает махорку). Вся! До последней крошки.
Анисья (Варюше). Ты навар деду вскипяти. Покрепче. Налей водицы в чугунок, всыпь туда сушеного брусничного листа…
За дверью – топот, шум, крик: «Пошла, проклятущая!»
За дверью – топот, шум, крик: «Пошла, проклятущая!»
Никак коза с кем-то схватилась!.. (Семенит к двери, но не успевает дойти.)
Дверь распахивается. В лавку входит сержант Кутыркин – крепкий, обветренный человек, с вещевым мешком за спиной.
Кутыркин (гневно). Это чья коза на крылечке привязана?
Анисья (отступает, кланяется). А что, батюшка?
Кутыркин. Твоя коза?
Анисья молчит.
Конюх. Ее коза. Такая ведьма коза, не приведи господи!
Анисья (кланяется Кутыркину), Прости, батюшка!
Леденцов. Безобразие!
Кутыркин. Понятно, безобразие. Главное, с тылу ударила. Кабы я не поспел за столбик схватиться, сшибла бы с ног. И шинель порвала. (Показывает прорванную шинель.)
Анисья. Я тебе, родимый, зашью. Ты остынь, не серчай.
Кутыркин. Остынешь тут с вами! Этой шинели цены нету. Я в ней всю войну прошагал, до Берлина дошел, – ее пуля ни разу не тронула. А от козы пострадала. Добро бы, коза была как коза, а то одни кострецы торчат и вся морда от чернильного карандаша пегая.
Анисья. Это я ее метила, родимый. Ну, давай шинель. Я зашью. Коза у меня, верно, лихая. Игривая.
Кутыркин (снимает шинель). Главное, жует чего-то. Меня ударила, а пищу изо рта не выпускает. Я глянул – селедка! Залом. Сроду не слыхал, чтобы козы селедками питались.
Анисья. Да тебе помстилось. Селедки она не брала.
Паня. Я тоже видел. Она с хвоста ее жевала.
Леденцов. А я смотрю, то-то она все на селедку зырк и зырк! (Прикидывает на счетах.) С тебя, Анисья, еще семьдесят пять копеек. Сейчас отдашь? Или погодить?
Анисья. Погоди уж, батюшка.
Конюх. Да-а, недешево та коза стоит!
Леденцов. И чтобы больше я не видел козы в сельпо. Кажный день с ней скандалы.
Кутыркин (дает Анисье шинель.) Вот, зашей.
Анисья. Ой, батюшки! А ниток-то нету.
Кутыркин (снимает фуражку, достает из-за подкладки иголку с намотанной ниткой). Боец по уставу без иголки и нитки существовать не может. Бери.
Анисья садится на ящик, начинает чинить шинель.
Леденцов (Кутыркину). Откуда к нам пожаловали? Личности вашей не припоминаю.
Конюх. Я и то дивлюсь, кто такой? Наши с войны давно воротились.
Кутыркин. Я человек прохожий.
Анисья (вздыхает). И с чего это столько прохожих людей развелось! То женщина ходит, то солдат навернулся. Ходят-ходят, будто свет им мал.
Паня (с восхищением смотрит на гимнастерку Кутыркина с несколькими медалями). Восемь медалей! Да как звенят!
Варюша. Как колокольчики!
Кутыркин. Я человек дальний. Вы меня знать не можете.
Леденцов. Чайку похлебать не желаете?
Кутыркин. Выпью, пожалуй. (Садится, пьет чай, рассказывает.) В гражданское состояние я перешел. Да… А в армии служил я сапером. Мое было дело понтонные мосты наводить. А вот теперь, значит, пробираюсь домой. Шагаю. До нашей деревни от железной дороги – сто километров.
Конюх. Натрудил небось ноги?
Кутыркин. Малость натрудил.
Конюх. Отдохнуть следует.
Кутыркин. Вот я и соображаю: может, пожить здесь у вас денька три-четыре. Местность у вас пересеченная, приятная. Воды и леса много.
Леденцов. Поживите у нас на здоровье.
Анисья (Кутыркину). А семейство у тебя большое?
Кутыркин. Один я, вот и все семейство.
Анисья. Сирота, значит. Вроде как вот она, Варюша.
Кутыркин (смотрит на Варюшу). Выходит, так.
Конюх. Говоришь, сапер?
Кутыркин. Сапер.
Конюх. Паром наладить можешь?
Кутыркин. Сказано тебе, что я есть сапер? Сказано! А чего сапер должен знать? Перво-наперво паводку мостов, потом постройку паромов и прочих переправ. Через водные рубежи. Понятно?
Конюх. Понятно.
Кутыркин. Паром у вас в неисправности? Анисья. На нем плавать – остатние нервы погубишь.
Кутыркин. Ну так без меня ничего у вас и не получится. (Конюху.) Вот попью чайку, и мы пойдем с тобой, браток, к председателю колхоза. Там все и уладим. Паром я вам починю и подамся к своим местам. У меня характер плохой. Чтобы сиднем сидеть, этого я не могу. Меня все куда-то тянет, будто я чего позабыл. Сосет вот тут и сосет. (Леденцову.) Махорочки мне продадите? Курить хочется – прямо скулы свело. Свою я с утра докурил.
Леденцов. Малость опоздали. Последнюю махорку девочка эта купила.
Кутыркин (Варюше). Может, продашь?
Варюша. Дед Никита не велит продавать. Это ему от кашля. Он больной.
Кутыркин. Эх ты, цветок-лепесток в валенках! Больно серьезная.
Варюша (протягивает Кутыркину мешочек с махоркой, ласково улыбается). А ты так возьми сколько надо. Покури.
Кутыркин отсыпает в карман добрую горсть махорки, торопливо скручивает цигарку, затягивается, потом берет Варюшу за подбородок и смотрит, посмеиваясь, в глаза. Из задней комнаты выходит Нюрка, останавливается около дверей, исподлобья глядит на Варюшу.
Кутыркин. Эх ты, анютины глазки с косичками! Чем же мне тебя отдарить? (Анисье.) Дай-ка на минуту шинель. (Роется в карманах шинели.) Разве вот этим? (Достает из кармана стальное колечко.) Все в махре! (Сдувает с колечка крошки табака, вытирает его о шинель и надевает Варюше на средний палец.) Носи на здоровье. Этот стальной перстенек совершенно чудесный. (Улыбается.) Ежели ты будешь носить его на среднем пальце, принесет он здоровье. И тебе и деду Никите. А наденешь вот на этот, на указательный, – спасешься от неминучей опасности. А, к примеру, захочется тебе посмотреть весь белый свет с его чудесами – надень перстенек на безымянный палец. Непременно увидишь.
Нюрка. Будто! (Смеется.) Обманули дурака на четыре кулака!
Конюх. Ай-ай-ай! Видишь, какой человек говорит, а ты насмешничаешь.
Леденцов (Нюрке). Ох, и доберусь я до тебя!
Нюрка исчезает.
Кутыркин (смеется, Варюше). Я вроде как колдун. Слыхала такое слово?
Варюша. Слыхала.
Кутыркин. Ну, то-то!
Варюша. Вот спасибо! (Поворачивает колечко на пальце. Оно вспыхивает ярким огнем. Варюша вскрикивает.)
Анисья. Господи! Солнышка нету, а оно полыхает.
Конюх (испуганно). Ты гляди, что такое?!
Ослепительный свет возникает за окнами, заливает всю лавку. Разноцветными красками вспыхивает посуда. Блестят бутылки. Медный чайник сверкает, как золотой. Свет быстро гаснет.
Анисья (бросается к окну). Она! Глянь! Мимо прошла!
Леденцов. Кто?
Анисья. Да женщина эта молодая. Прохожая.
Леденцов (вскакивает из-за прилавка). Где?
Анисья. Да вон она. К колодцу подходит.
Все теснятся около окна, смотрят.
Леденцов. Нету никакой женщины. Все выдумываешь, старая.
Конюх. И я не приметил.
Паня. Дым да снег, ничего больше не видно.
Кутыркин. А мне будто привиделось – блеснули вот тут за углом две косы. Золотые.
Паня. Догнать ее, что ли! (Выбегает из лавки.)
Варюша (смотрит на кольцо). Потухло колечко.
Леденцов. Вот так всегда. Наговорят тебе всякой всячины, а потом и начнет мерещиться. Просто солнышко из-за тучи выглянуло – и все!
Кутыркин. Нет, хозяин. Это дело серьезное.
Варюша. Ну, я побегу. К дедушке.
Анисья. Беги, милая. Дед небось заждался.
Варюша убегает.
Кутыркин. В этом деле разобраться надо. На дворе облачно, снег моросит, а тут блеснул такой свет. (Прислушивается.) Стой! Послушай!
Слышно, как по селу тревожно мычат коровы, разноголосо и звонко поют петухи. Нюрка незаметно пробирается через лавку и вслед за Варюшей выбегает на улицу.
Леденцов. Совсем вы меня запутали. С вами свяжешься, так и в домового поверишь.
Конюх (смеется). Это свободно! Деды наши говорили, что домовой в валенки любит забиваться. Там ему тепло. Как на печке. Ежели ты валенок натягиваешь, а тебя в пятку защекотит, значит, там домовой схоронился. Он маленький, вроде сверчка. Однако с бородой.