— Откуда мне знать? — сказал Аллертон. — Я ни разу не был в барах для педиков, если не считать тех, куда меня водил Дюме. Наверное, и там оттяг, и там.
— В самом деле не был?
— Никогда.
Ли расплатился по счету, и они вышли в прохладную ночь. Месяц в небе был ясен и зелен. Они побрели куда-то.
— Может, зайдем ко мне выпьем? У меня есть бутылка «Наполеона».
— Давай, — согласился Аллертон.
— Коньячок совершенно без претензий, понимаешь, — не эта патока для туристов, совершенно явно подкрашенная, но приятная на массовый вкус. Моему напитку не нужны подделки, чтобы шокировать и насиловать горло. Пойдем.
Ли тормознул такси.
— Три песо до угла Инсургентов и Монтеррея, — сказал он водителю на своем чудовищном испанском. Тот ответил: четыре. Ли захлопнул дверцу. Водитель пробормотал что-то и снова открыл ее.
В машине Ли повернулся к Аллертону:
— Чувак, вероятно, таит подрывные мысли. Знаешь, когда я учился в Принстоне, коммунизм был самым писком моды. Открыто выступая за частную собственность и классовое общество, ты определялся как тупая деревенщина или епископальный педераст. Но я не поддался заразе — коммунизму, то есть. Aqui. — Ли протянул таксисту три песо, и тот пробормотал что-то еще и яростно рванул рычаги. Машина дернулась с места.
— Иногда мне кажется, что мы им не нравимся, — сказал Аллертон.
— Мне-то что — пускай не любят, — отозвался Ли. — Самое главное — могут ли они что-то с этим сделать? В данное время — явно ничего. Им не дали зеленый свет. Таксист, например, ненавидит гринго. Но если он кого-то укокошит — а это весьма вероятно, — то не американца. Скорее всего — другого мексиканца. Может быть, своего лучшего друга. Друзья не такие страшные, как чужаки.
Ли открыл дверь квартиры и включил свет. Все жилище пребывало в беспорядке, казавшемся безнадежным. Тут и там были заметны попытки разложить все по кучкам, но признаков обжитости не наблюдалось. Ни картин, ни украшений. Вся мебель явно — чужая. Но присутствие Ли, тем не менее, пропитывало всю квартиру. Куртка на спинке стула и шляпа на столе не могли принадлежать никому другому.
— Я сейчас тебе налью. — Ли вынес из кухни два простых стакана и налил в каждый по два дюйма мексиканского бренди.
Аллертон попробовал.
— Господи боже мой, — сказал он. — Сюда, наверное, поссал сам Наполеон.
— Вот этого я и боялся. Неразвитый вкус. Ваше поколение так и не научилось извлекать удовольствие из того, что развитый вкус дарует посвященным.
И Ли сделал большой глоток. Ему удалось экстатически выдохнуть «а-ах!», но бренди попало в горло, и он закашлялся.
— Действительно, кошмар, — через некоторое время выговорил он. — Но все равно лучше, чем калифорнийское. От этого хоть коньяком пахнет.
Наступило долгое молчание. Аллертон сидел, откинув голову на спинку дивана. Глаза его были полузакрыты.
— Давай, я покажу тебе квартиру? — предложил Ли и встал. — Вот здесь у нас спальня.
Аллертон медленно поднялся на ноги. Они зашли в спальню, Аллертон улегся на кровать и закурил. Ли сел на единственный стул.
— Еще бренди? — спросил он. Аллертон кивнул. Ли присел на край постели, налил и протянул стакан Аллертону. Потом коснулся рукава его свитера.
— Хорошая вещица, дорогой мой, — сказал он. — Не в Мексике сделали.
— Я купил его в Шотландии, — ответил тот. На него напала икота — он подскочил и ринулся в ванную.
Ли остановился в дверях:
— Какая жалость, — сказал он. — В чем же дело? Ты, вроде, много не пил. — Он налил в стакан воды и протянул Аллертону. — Полегче?
— Да, наверное. — Аллертон снова лег на кровать.
Ли протянул руку и коснулся его мочки уха, погладил по щеке. Аллертон накрыл его руку своей и сжал ее.
— Давай снимем этот свитер.
— Давай, — ответил Аллертон. Он стянул свитер и снова лег. Ли снял свои ботинки и рубашку, потом расстегнул рубашку Аллертона и провел рукой по его животу и ребрам. Живот дрогнул под его ладонью.
— Господи, какой ты тощий, — сказал он.
— Я довольно маленький.
Ли снял с Аллертона ботинки и носки. Расстегнул ему ремень и брюки. Аллертон выгнулся, и Ли стащил с него брюки вместе с трусами. Его брюки вместе с бельем кучкой упали рядом, и он лег к Аллертону. Тот отзывался без враждебности, без отвращения, но в глазах его Ли замечал странное отчуждение, безличное спокойствие зверька или ребенка.
Позже, когда они лежали рядом и курили, Ли сказал:
— А кстати — ты говорил, что у тебя камера в закладе, и ты можешь ее потерять. — Ему, правда, пришло в голову, что в такую минуту вспоминать об этом бестактно, но он решил, что Аллертон не из обидчивых.
— Да. Четыреста песо. Квитанция истекает в следующую среду.
— Так давай завтра сходим и выкупим?
Аллертон пожал голым плечом, выглянувшим из-под простыни:
— Давай.
ГЛАВА 4
Вечером в пятницу Аллертон отправился на работу. Вместо своего соседа по квартире он вычитывал корректуру в газете на английском языке.
В субботу Ли встретился с ним в «Кубе» — баре, интерьер которого напоминал декорацию к сюрреалистическому балету. Стены украшали фрески подводных сцен: русалки и водяные в причудливых композициях с гигантскими золотыми рыбками таращились на клиентов бара с неподвижными одинаковыми выражениями апатичного смятения. Даже рыбы казались встревоженными, но безрезультатно. Возникало очень беспокойное ощущение — точно все эти гермафродиты испугались чего-то у посетителя за спиной или сбоку. Выпивохам от такого навязанного общества становилось не по себе, и они уходили в другие заведения.
Аллертон был несколько угрюм, а Ли было тоскливо и не по себе, пока он не опрокинул в себя пару мартини.
— Знаешь, Аллертон… — начал он после долгого молчания. Аллертон что-то мычал про себя, барабанил по столу пальцами и нервно оглядывался. Когда Ли заговорил, он перестал мычать и вопросительно поднял одну бровь.
«Паскудник умнеет на глазах», — решил Ли. Он знал, что никак не сможет наказать мальчишку за безразличие или дерзость.
— В Мексике — самые неумелые портные, которых я только встречал, сколько путешествую. Ты себе у них что-нибудь заказывал? — Ли осмотрел обноски Аллертона. Тот к одежде относился так же безразлично, как и сам Ли. — Вижу, что нет. Я, например, попал с одним по-крупному. Казалось бы, все просто. Я купил готовые брюки. Примерять не было времени. В них бы влезли мы оба.
— Некрасиво смотрелось бы, — сказал Аллертон.
— Люди бы думали, что мы — сиамские близнецы. А я тебе рассказывал про одного сиамского близнеца, который сдал своего брата фараонам, чтобы сняли его с джанка? Ладно, сначала о портном. Приношу ему эти штаны вместе с другой парой, говорю: «Эти брюки слишком просторные. Ты можешь их ушить до размера вот этих?» Он пообещал сделать через два дня. Прошло уже больше двух месяцев. «Manana», «mas tarde», «ahora», «ahotita», и всякий раз, как я к нему прихожу, — «todavia no», еще не готово. Вчера этого «ahora» я уже выдержать больше не мог — сказал ему: «Готовы или не готовы — отдавай мои штаны». Все брюки были распороты по швам. Я говорю: «За два месяца ты только и сделал, что выпотрошил мне брюки?» Отнес их к другому портному, говорю: «Зашивай». Ты есть хочешь?
— Вообще-то, да.
— Как насчет «Стейк-Хауса Пэта»?
— Отлично.
* * *У Пэта подавали отличные стейки. Ли это место нравилось, потому что в нем никогда не было людно. Он заказал двойной сухой мартини. Аллертон — ром с колой. Ли заговорил о телепатии.
— Я знаю, что телепатия существует — сам испытывал. Доказывать неинтересно — что-то кому-то доказывать вообще неинтересно. Мне интересно, как ею пользоваться. В Южной Америке, в верховьях Амазонки, есть растение, оно называется «яхе». Вроде бы, оно усиливает телепатические способности. Им знахари пользуются. Один колумбийский ученый — забыл фамилию — выделил из яхе вещество, которое назвал «телепатином». Я в журнале об этом читал.
А потом мне другая статья попалась. Русские пользуются яхе, когда ставят эксперименты с рабским трудом. Им, похоже, хочется вызывать автоматическое послушание, а в конечном итоге — контролировать мысли. Беспонтово — никакого тебе разогрева, никакой болтовни, никаких номеров откалывать не надо. Залезаешь к кому-нибудь в душу и отдаешь приказы. У меня есть такая теория, что жрецы майя развили в какой-то форме одностороннюю телепатию, чтобы крестьяне им всю работу делали. Все это, конечно, им аукнулось рано или поздно, потому что телепатия — не односторонний расклад по природе своей, там не может быть передатчика и приемника.
А сейчас с яхе должны экспериментировать Штаты — если только они не глупее, чем я думал. Яхе ведь может стать ключом к полезному знанию, к телепатии. Все, чего можно добиться химическим путем, можно другими способами сделать.
А сейчас с яхе должны экспериментировать Штаты — если только они не глупее, чем я думал. Яхе ведь может стать ключом к полезному знанию, к телепатии. Все, чего можно добиться химическим путем, можно другими способами сделать.
Ли заметил, что Аллертону это не очень интересно, и сменил тему.
— А ты читал про одного старого еврея, который хотел провезти десять фунтов золота, зашив себе в пальто?
— Нет. А что там?
— Ну, вот — этого старого еврея сцапали в аэропорту по пути на Кубу. Я слыхал, у них в аэропорту что-то вроде миноискателя стоит — и он звонит, если человек через ворота проходит, и у него — какое-то жуткое количество металла. Так в газетах писали, что когда этого еврея начали трясти и нашли золото, видели, как в окно аэропорта заглядывает множество возбужденных иностранцев, похожих на евреев. «Ой, гефильте фиш! Нашего Аби заграбастали!» А в римское время евреи восстали — в Иерусалиме это, кажется, было — и порешили пятьдесят тысяч римлян. А жидовки — то есть, молоденькие еврейские дамочки, тут осторожнее надо, чтобы меня в антисемитизме не обвинили, стриптиз устраивали с римскими кишками.
Кстати, о кишках — я тебе не рассказывал об одном моем приятеле, Реджи? Один из невоспетых героев британской разведки. На службе потерял задницу и десять футов кишечника. Много лет прожил под личиной арабского мальчишки, в штаб-квартире его знали только как «номер 69». Однако, они выдавали желаемое за действительное — арабы только в одну сторону признают. Ну вот, а бедняга Реджи заболел одной редкой восточной болезнью и потерял чуть ли не всю свою требуху. За Бога и отечество, каково, а? И никаких речей ему не нужно было, никаких медалей — только знать, что он выполнил свой долг. Ты только подумай — столько лет терпеливо ждать, чтобы все части головоломки на место встали.
О таких, как Реджи, нигде не прочтешь, но это они в муках, в опасности добывают ту информацию, которая подскажет какому-нибудь генералу на передовой план блистательного контрнаступления. А генерал потом на грудь ордена вешает. Например, Реджи первым догадался, что у неприятеля нефть на исходе, потому что закончилась смазка. И это только одна из его блестящих догадок. Как насчет бифштексов на косточке?
— Нормально.
— С кровью?
— Умеренно.
Ли заглянул в меню.
— У них есть печеная «аляска». Ел когда-нибудь?
— Не-а.
— Хорошая штука. Снаружи горячая, внутри холодная.
— Наверное, поэтому и называется печеной «аляской».
— У меня идея появилась. Новое блюдо. Берешь живого поросенка и швыряешь в очень горячую духовку. Снаружи он поджаривается, а когда начинаешь резать — внутри еще живой и дергается. Или если у нас есть склонность к эффектам, представь: из кухни выбегает визжащий поросенок, облитый горящим бренди, и умирает прямо у тебя под стулом. Можешь руку протянуть, оборвать ему хрустящие, прожаренные уши и закусить ими свой коктейль.
* * *Снаружи город лежал в сиреневой дымке. Теплый весенний ветерок шелестел листвой. Они прогулялись по парку до квартиры Ли, то и дело останавливаясь и поддерживая друг друга — они ослабели от хохота. Прохожий мексиканец бросил им:
— Cabrones.[14]
Ли крикнул ему вслед:
— Chinga tu madre,[15] — и добавил по-английски: — Я приезжаю в твое захолустье, трачу тут свои американские баксы и что? Меня же еще и оскорбляют прямо на улице!
Мексиканец повернулся, пока не понимая, что делать, а Ли расстегнул пиджак и большим пальцем поддел из-за пояса пистолет. Мексиканец пошел дальше.
— А придет такой день, когда он не убежит, — сказал Ли.
Дома у Ли они выпили немного бренди. Ли положил Аллертону руку на плечо.
— Ну, если настаиваешь, — сказал Аллертон.
* * *В воскресенье вечером Аллертон ужинал дома у Ли. Тот приготовил куриную печень, потому что в ресторанах Аллертон постоянно заказывал куриную печень, а там она, как правило, не очень свежая. После ужина Ли начал обхаживать Аллертона, но тот отверг его домогательства и сказал, что хочет пойти в «Эй, на борту!» выпить рома с колой. Ли погасил в квартире свет, и, прежде чем выйти на улицу, обнял Аллертона. Тот был раздражен и не поддался.
В баре Ли подошел к стойке и заказал два рома с колой.
— И сделай их покрепче, — сказал он бармену.
Аллертон сидел за столиком с Мэри. Ли принес напитки и поставил оба стакана рядом с ним, а сам подсел к Джо Гидри. Гидри был с молодым человеком, который рассказывал, как его в армии лечил психиатр.
— И что же ты у него выяснил? — спросил Гидри. Голос его звучал насмешливо и презрительно.
— Что у меня эдипов комплекс. Я выяснил, что люблю свою маму.
— Так ведь все любят своих мам, сынок, — сказал Гидри.
— Я в том смысле, что люблю ее физически.
— Мне трудно в это поверить, сынок, — сказал Гидри. Ли это показалось очень смешным, и он расхохотался.
— Я слыхал, Джим Кочен вернулся в Штаты, — сказал Гидри. — Устраивается на работу на Аляске.
— Слава богу, что я обладаю независимым источником дохода, и мне не нужно подвергать себя капризам арктического климата, — сказал Ли. — Кстати, ты знаком с женой Джима Элис? Господи, сука она первостатейная. Ни с одной американкой не сравнится. Джим даже в гости никого привести не может. Она запретила ему ходить в рестораны, потому что хочет видеть, как он питается. Ты когда-нибудь таких видел? Что и говорить — ко мне Джиму заходить тоже нельзя, у него такой взгляд затравленный, когда он ко мне домой заскакивает. Прямо не знаю, почему американцы с таким говном в бабах мирятся. Я, конечно, не великий знаток женской плоти, но Элис — паршивая подстилка. Это прямо на всем ее костлявом теле написано.
— Да ты сегодня просто с цепи сорвался, Ли, — сказал Гидри.
— Есть с чего срываться. Слыхал про этого типа, Вигга? Есть тут в городе такой американский хипстер — торчок, говорят, клево на контрабасе лабает. Все на шару норовит, хотя капуста у него водится. И постоянно заразу выхаривает, говорит: «Не-е, покупать я не хочу — бросаю. Мне только пол-баша». Ну, а я тут понял, что с меня хватит — он тут на новом «крайслере» за три штуки разъезжает, а дрянь себе покупать жмется. Что я ему — Благотворительное общество торчков? Этот Вигг — урод каких мало.
— И ты его харишь? — спросил Гидри. Казалось, его юного друга это шокировало.
— Еще чего? Ко мне рыбешка побольше плывет. — И Ли взглянул на Аллертона, который как раз смеялся над какой-то фразой Мэри.
— Правильная рыбешка, — саркастически хмыкнул Гидри. — Холодная, скользкая. Трудно поймать.
ГЛАВА 5
В понедельник Ли договорился встретиться с Аллертоном в одиннадцать утра и сходить в Национальный ломбард выкупить его камеру. Ли пришел домой к Аллертону и разбудил его ровно в одиннадцать. Аллертон был угрюм — похоже, собирался спать дальше. Наконец, Ли сказал:
— Ладно, ты встаешь, или…
Аллертон открыл глаза и моргнул, как черепаха:
— Встаю.
Ли сел и принялся читать газету, стараясь не смотреть, как Аллертон одевается. Он пытался сдержать обиду и гнев. Это усилие выматывало его. Все движения и мысли замедляла какая-то тяжесть. Лицо Ли окаменело, голос стал безжизненным. За завтраком напряжение не спадало. Аллертон прихлебывал томатный сок молча.
* * *Чтобы забрать камеру, ушел весь день. Аллертон потерял квитанцию. Они ходили из одного кабинета в другой. Чиновники качали головами и в ожидании барабанили пальцами по столу. Ли пришлось выложить лишних двести песо на швай. Наконец, он заплатил четыреста песо плюс процент и различные штрафы. Когда он вручил камеру Аллертону, тот ничего не сказал.
В молчании они направились в «Эй, на борту!». Ли сразу заказал выпить. Аллертон куда-то исчез. Вернулся примерно через час и сел рядом.
— Поужинаем сегодня? — спросил Ли.
— Нет, я наверное, вечером поработаю.
Ли расстроился и приуныл. Все тепло и веселье субботнего вечера испарилось, и он не знал, почему. В любой любви или дружбе он пытался установить контакт на невербальном уровне — интуицией, безмолвным обменом мыслей и чувств. А теперь Аллертон резко оборвал эту связь, и Ли было физически больно — точно он протянул другому часть себя, а ее обрубили, и он, потрясенный, не веря своим глазам, остался смотреть на кровоточащую культю.
— Подобно администрации Уоллеса,[16] — сказал он, — я субсидирую непроизводство. Я заплачу тебе двадцать песо, если ты не будешь сегодня работать.
Ли начал было развивать эту мысль, но нетерпеливая холодность Аллертона остановила его. Он умолк и посмотрел на Аллертоона с болью и неверием.
Тот вел себя нервно и раздражительно — постоянно озирался и барабанил пальцами по столу. Он сам не очень понимал, почему Ли его раздражает.