– Повернись, – прошептала я, ощущая, что знаю, как он выглядит, но не в состоянии воспроизвести его образ в своем сознании. Мое внимание вновь сосредоточилось на женщине, и я подумала, что нужно позвонить в мастерскую и попросить их переслать мне окантованные рисунки. Но тут же отказалась от этой мысли – я задумала это как сюрприз для Мэтью, а когда их доставят, он же может увидеть их первым…
Я изучала изображение женщины, темные волосы, локон на лбу, миндалевидный разрез глаз. «Я знаю тебя», – хотелось мне сказать. Я старалась припомнить, кого она мне напоминает или на кого похожа. Водя пальцем по чертам ее лица, я сожалела, что имя ее мне неизвестно.
Закрыв книгу, я встала, вновь зарядившись ощущением цели. Я позвоню Тиш и спрошу ее, где мне начать «копать». Может быть, знай я имя той нарисованной женщины, я бы не впадала в такое волнение при виде ее изображения. И перестала бы ломать голову, почему нет надгробной доски для нее рядом с надгробиями ее мужа и их детей. И не думала бы об Адриенне и о странном поведении Мэтью…
Положив руку на перила, я остановилась, прислушиваясь к шептавшимся наверху голосам – звукам, источником которых, казалось, была моя разбухшая от мыслей и домыслов голова. Я закрыла глаза. Я была уверена, что слышу грубые, жестокие слова, но не могла разобрать, что говорилось.
Я была уже на нижней ступеньке лестницы, когда снова зазвонил мой мобильник. Я подошла и увидела на экране номер Тиш. Я схватила телефон почти с радостью.
– Привет, Тиш. Вы, наверное, читаете мои мысли. Я как раз собиралась звонить вам…
И не успела я закончить фразу, как она меня перебила:
– Вы сидите?
Я нахмурилась:
– А в чем дело? Все хорошо?
– Ну, это как сказать. Речь не о Мэтью, если это вас беспокоит. Вы сидите? – повторила она.
– Ну да, – солгала я. – Что случилось?
Тиш едва сдерживала свое возбуждение.
– Помните, когда вы упали, вы ударились рукой обо что-то твердое?
Я потерла руку, уже не забинтованную, но все еще болезненную.
– Да, помню. И что?
– Вы говорили мне, что это было что-то слишком гладкое и оформленное для природного камня. Так вот, я поехала туда с Бет, которая, если вы помните, преподает историю и которая могла бы мне что-нибудь объяснить.
Она замолчала, и я представила себе, как она надувает щеки, наполняя их воздухом, ожидая моего ответа.
– И что же?
– Это определенно могильная плита! Что интересно, это, как мы считаем, возможно, кусок мрамора или осколок старой плиты, судя по его неправильной форме. И надпись на нем вырезана кем-то, кто не умел это делать. Совершенно неумелая рука высекла инициалы «Т.Е.» и дату одна тысяча восемьсот пятнадцать. По крайней мере это то, что мы могли разобрать.
– Да, вот это находка! – Я помолчала. – Было там… что-нибудь еще?
– У Бет есть знакомый в институте археологии. Она позвонила ему, и он прислал к нам нескольких сотрудников с лопаточками и ситами, чтобы выяснить, обломок ли это или цельный памятник.
Она снова остановилась, и я пожалела, что не стою перед нею, чтобы встряхнуть ее хорошенько.
– Нашли они что-нибудь?
– Да-а-а, – протянула она. – Там действительно были человеческие останки, хотя уже сильно разложившиеся. Рано говорить определенно, но, похоже, тело пробыло там долгое время.
Я вздрогнула, подумав, как я была близко к нему.
– Как долго?
– Очень долго. Сохранились только фрагменты костей и что-то похожее на основание черепа. Но они нашли и кусочки металла, в том числе маленький свинцовый шарик и золотые пуговицы.
– Стало быть, они думают о Гражданской войне? – спросила я, вспоминая рассказы Тиш об осквернении кладбища Крайст-Черч во время оккупации острова северянами.
– Или о более раннем периоде. Один археолог сказал, что пуговица похожа на британскую.
Я взглянула на книгу, которую все еще держала в руке, и мне показалось, что я снова слышу голоса и ощущаю запах мокрой шерсти.
– О, – выдохнула я. Знакомый холодок пробежал у меня по спине.
– В институте все очень заинтересовались и обещают заняться этим в первую очередь. Они оцепили всю территорию. – Она чуть ли не кудахтала в упоении. – Ну разве это не замечательно?
– Еще как замечательно, – согласилась я, все еще не в состоянии избавиться от холода в жилах, словно их наполнили бетоном.
– Когда вы возвращаетесь на работу? – спросила она.
– В ближайший вторник. А что?
– Потому что нам необходимо посетить библиотеку Исторического общества Штата и архивы в Саванне. Во время уик-энда у меня есть в магазине помощники, и это был бы самый подходящий момент для меня, если бы вы тоже могли вырваться. У них открыто в каждую первую и третью субботу, но в эту субботу они, я полагаю, закрыты из-за Четвертого июля. Отметьте у себя в календаре шестнадцатое, и мы съездим вместе, хорошо?
– Да. Прекрасно.
Последовала короткая пауза.
– С вами все в порядке? Я думала, вас это больше заинтересует.
– Меня это очень интересует. Правда. Просто… я не знаю. Я думаю, я просто устала. Мне надоело быть запертой в доме. «И узнавать вещи о своем муже, каких я бы никогда не хотела знать», – добавила я про себя.
– Что ж, скоро это все кончится. Бет едет к вам с пудингом. Вы сможете поговорить о младенцах. Я уверена, это поднимет вам настроение.
Я улыбнулась:
– Очень возможно. – Я немного подумала. – Вы полагаете, в архивах может быть какая-то информация о предках Мэтью? Я хотела бы узнать, как звали жену Джеффри.
– Конечно. В архивах есть все – документы, брачные свидетельства, газеты, – все, что вы хотите знать. Если вы не можете найти там то, что вы ищете, оно просто не существует.
Зазвонил телефон, и я увидела, что звонит Мэтью.
– Я должна идти, Тиш. Это Мэтью на другом телефоне. Поговорим попозже, ладно? И сообщайте мне, что происходит там… на могиле.
– Непременно.
Я выждала немного, прежде чем ответить Мэтью.
– Привет, – сказала я настолько непринужденно, насколько могла.
– Привет тебе. Я начал беспокоиться, я звонил тебе уже раньше, и ты не ответила. Я то и дело представляю себе тебя распростертой среди помидоров и не имеющей сил встать.
– Есть места похуже, куда можно упасть. – Мой рот невольно распустился в улыбку.
– Рад, что у тебя все в порядке. Я, наверное, задержусь сегодня. Тут у нас день рождения у коллеги, и я приглашен на маленький сабантуйчик. Боюсь, что могу оказаться дома после полуночи.
– А почему бы тебе не остаться в квартире? – Я старалась убедить себя, что мое нежелание увидеть его дома объясняется только заботой о его безопасности, а не стремлением отложить вопросы, которые мне нужно было ему задать.
– Потому что я не хочу быть вдали от тебя дольше, чем это абсолютно необходимо. И потом, кто отнесет тебя наверх в постель?
– Тебе нет необходимости делать это. Я уже могу подниматься наверх одна. И не забывай, что мне вот-вот выходить на работу. Ты и туда понесешь меня на руках?
Он хмыкнул и помолчал.
– И все-таки небезопасно подниматься одной.
Я сжала трубку в руке, не желая дольше откладывать.
– Я хотела попасть на чердак, но дверь была заперта, и ключа я не нашла.
На этот раз он не замедлил ответить.
– Извини. Именно потому чердак и закрыт и потому в двери нет ключа. Я опасался, что ты попытаешься подняться наверх одна и, может быть, захочешь даже заглянуть на чердак. Но лестница там крутая и ступени неровные, и это для тебя опасно сейчас с твоей ногой. Вместо того чтобы просить тебя не делать этого – мы оба знаем, что такие просьбы для тебя ничего не значат, – я запер дверь.
– А где же ключ?
Он засмеялся:
– Я только что вспоминал об этом сегодня утром! У меня там есть одна репродукция… американского флага восемьсот двенадцатого года, я хотел вывесить его на Четвертое июля. Но хоть убей, не помню, где ключ… Но не беспокойся, я вспомню. Надеюсь, еще до праздника.
– Надеюсь, что вспомнишь, – эхом ответила я. Мое облегчение, когда я услышала это простое объяснение, было смешано с чем-то более тяжким и темным. – Так ты все-таки вернешься домой сегодня?
– Да, – сказал он. – Иначе я буду слишком скучать по тебе.
– А я по тебе, – ответила я, закрывая глаза и чувствуя его присутствие рядом с собой.
– Ложись спать, меня не жди. Я постараюсь не разбудить тебя. Увидимся утром.
Мы простились. Я представила себе лицо мужа, но в моем воображении глаза у него были голубые.
На этот раз океан пел своим собственным голосом. Мелодия была знакомая, но текст искажен, как будто ее пели на иностранном языке. Я знала, что я сплю, но я цеплялась за этот промежуток между сном и бодрствованием, чувствуя еще что-то помимо непреходящего страха. Я повернула голову туда, откуда слышалась музыка, старая колыбельная на слова, которые знала лишь я одна.
Сердце у меня сжалось, как будто бы я тонула, как будто я не могла дышать, но я была на суше, мои голые ноги вязли в сыром песке, и боль в груди не имела никакого отношения к погружению в волны.
Сердце у меня сжалось, как будто бы я тонула, как будто я не могла дышать, но я была на суше, мои голые ноги вязли в сыром песке, и боль в груди не имела никакого отношения к погружению в волны.
Небо в моем сне было ясное, лунный свет залил все голубоватой дымкой. По дюнам ко мне кто-то приближался, высокий мужчина, и сердце мое снова сжалось, и я почувствовала боль от потери и скорби, настолько явственную, что мое поле зрения сузилось, как свернувшийся по краям в огне лист. Я открыла рот, чтобы назвать его по имени, но никак не могла его вспомнить.
Волны накатывали на песок, их белые гребни были как привидения над водной поверхностью. Я хотела попятиться, но вместо этого сделала шаг вперед, к воде, одежда на мне намокла и отяжелела. Большая волна нахлынула на меня, и я оказалась в воде, не в состоянии закричать или разглядеть берег, где стоял мужчина. Я открыла рот, соленая вода заполнила мои легкие и украла слова, которые я хотела произнести, лишив меня дыхания. Я проснулась с рыданием, щеки и подушка были все мокрые.
Я села, с удивлением увидев проникавший сквозь щели в шторах лунный свет. Я увидела знакомую комнату, но мебель и кровать не были на привычных местах, хотя я смутно помнила, как я их переставляла. На мгновение я представила себе открытые окна без занавесок и проникавший в них воздух, наполнявший комнату ароматами летней ночи. И покрывало на постели с рисунком в виде колец. Видение было настолько четким, что я ощущала соленый запах болота и тления, означавший в одно и то же время жизнь и смерть.
Я опустила руку на матрас рядом с собой, ожидая найти там прижавшегося ко мне ребенка, тень сестры из моих детских снов, явившуюся утешить меня в кошмаре взрослого мира. Но рука моя опустилась на широкую грудь, и имя, которое я пыталась вспомнить, соскользнуло с моих губ. «Джеффри».
Твердая рука коснулась моего плеча, и комната приобрела знакомый облик.
– Ава?
Я узнала голос Мэтью, чувство облегчения и неуверенности наполнило пространство между нами.
– Ава? Ты не спишь?
Я прижалась к нему, осязая его и пытаясь вдохнуть, на что я, казалось, долго не была способна. Не в состоянии выговорить ни слова, я кивнула.
Мы долго лежали молча, дыша одним воздухом. Я ощущала биение его сердца у себя под головой. Имя, произнесенное мною во сне, носилось над нами как призрак.
– Это уже третий кошмар у тебя на этой неделе, – проговорил Мэтью негромко.
Я снова кивнула, не желая говорить, как будто, если бы я заговорила, мужчина, которого я видела во сне, исчезнет, и скорбь снова охватит меня.
Мэтью приподнялся на локте и посмотрел на меня.
– Я могу помочь тебе, Ава. Пожалуйста, позволь мне.
Я прижала ладонь к его подбородку, потом провела рукой по его волосам, словно желая убедиться в его реальности.
– Ты имеешь в виду гипноз?
Повернув голову, он поцеловал мне ладонь.
– Да. Твои кошмары пытаются тебе что-то рассказать. – В темноте я почувствовала на себе его взгляд. – Истоки многих взрослых кошмаров кроются в детстве.
Я ничего не сказала, боясь признаться себе в том, о чем мы оба думали: как ребенок мог перенести множественные переломы и ничего о них не помнить? Или как взрослому может сниться, что он тонет, когда он никогда не плавал?
– А что, если мне не понравится то, что я обнаружу?
– Это возможно. Но если обнаружится истина, у человека есть нечто конкретное, с чем иметь дело.
Я сделала глубокий вдох, пытаясь снова уловить запах болота.
– И от этого кошмары прекратятся?
– Обычно так и бывает. Мой опыт доказывает, раз источник страха обнаружен, он исчезает. Как будто твое подсознание использует сны, чтобы указать тебе на что-то, и когда ты это заметишь, оно оставляет тебя в покое.
Я подумала о воображаемом спутнике моего детства и тени на берегу, и я не была уверена, что я хочу, чтобы они исчезли.
– Кто такой Джеффри? – спросил Мэтью, словно прочитав мои мысли.
Лицо Мэтью было в тени, лунный свет был за его головой, но я знала, что он за мной наблюдает.
– Я не знаю. – Я подняла голову и поцеловала его. Я подумала, не рассказать ли ему, кто, по моему мнению, был Джеффри Фразье и как его история преследует меня. Но я не могла, потому что, рассказав об этом, я как бы преуменьшила его важность, и его печальная история приобрела бы характер семейного анекдота.
– Позволь мне помочь тебе, – снова сказал Мэтью у меня над ухом.
Я вспомнила слова Мими, когда она вручила мне музыкальную шкатулку. «Иногда конец – это на самом деле начало». Я взглянула в темноте в сторону Мэтью и подумала, что этот конец может стать для меня началом, что, доверившись ему, я уничтожу сомнения, опутавшие нас как растения-паразиты.
Я потянулась к нему, стремясь ощутить под пальцами его обнаженную кожу.
– Да, – прошептала я. – Я хочу, чтобы ты мне помог.
Он поцеловал меня и улегся рядом, а я вздохнула, ощущая на языке вкус соли и слыша вновь гул океана.
Глава 19
Ава
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Июль 2011
Увидев меня сидящей на ступенях веранды с костылями между колен, Бет мне погудела. К тому времени как она остановилась, я уже приковыляла к ней.
– Я могла бы вам помочь, – сказала она настолько похоже на мать, что я улыбнулась.
– Я знаю. Но мне слишком неловко вытаскивать вас, чтобы возить меня, когда я вполне способна сделать это сама.
Бет открыла мне дверцу.
– Вы шутите? Это дает мне возможность какой-то деятельности, кроме того как думать о ребенке и покупать детские вещи, вот я и ухватилась за предложение быть вашим шофером, когда мама мне позвонила.
– Ну, в таком случае, я очень ценю ваше общество и рада, что вас к этому не принуждали. Ваша мама не из тех, кто готов смириться с отказом.
– Что правда, то правда. – Бет заметила, что я смотрю на ее волосы. – Не беспокойтесь, я использовала только лимонный сок для осветления, – сказала она, запустив в них пальцы. – Я прочитала все ваши инструкции для будущих мам, которые вы мне дали на последней консультации. Никаких химикатов для волос, пока я не отниму «Это» от груди.
– Это? – переспросила я.
Она хихикнула:
– Поскольку Кен и я не хотим знать пол ребенка заранее, мы решили называть его «Это», пока он не родится. – Она погладила себя по животу.
– Очень мило, – рассмеялась я. – Вы уверены, что я с моими костылями помещусь сюда?
– О маловерная, – хмыкнула она, забирая у меня костыли и ловко пристраивая их между двумя передними сиденьями. – А теперь садитесь и устраивайтесь поудобнее, пока я не передумала.
Я залезла и пристегнулась, готовясь набраться храбрости, если она водит машину, как Тиш. Меня приятно удивило, что она вела ее, как старушка – если эта старушка не Мими, – и я подумала, что такая осторожность могла быть вызвана беременностью. Взглянув в окно, я увидела тащившуюся за нами по Фредерика-роуд вереницу машин, но ничего не сказала. Туристический сезон на острове был в разгаре, и им был полезен урок терпения в любом случае.
Она остановилась на парковке напротив кладбища Крайст-Черч и помогла мне выйти из машины.
– Все взяли?
Я похлопала по камере, висевшей у меня на шее.
– Да. Надо думать, я не задержусь. Я только сфотографирую надгробия Фразье, так чтобы у нас были все имена и даты, когда мы поедем в архивы.
– Прекрасно. Мама сказала, чтобы я взглянула на цветы в церкви, убралась там и доложила ей. Это, вероятно, займет у меня больше получаса. Если вы не хотите, чтобы я пошла с вами…
Я отмахнулась:
– У меня все будет в порядке. И у меня есть в кармане мобильник, если я упаду и не смогу подняться. – Я взглянула в ее лицо. – Все будет хорошо, правда.
Тревога исчезла из ее глаз.
– Давайте встретимся здесь примерно через полчаса. А если вы закончите раньше, загляните в церковь и дайте мне знать.
– Отлично, – кивнула я. Она помогла мне перейти через улицу и пройти по главной аллее, прежде чем я свернула направо к кладбищу. Я старалась припомнить, какой дорогой я шла, когда мы были здесь с Тиш, но в результате дважды описала круг. В конце концов я прошла по дорожке, которая сначала показалась мне ведущей не в ту сторону, но, побродив в тени дубов и миртов, я поняла, что иду все-таки в правильном направлении.
Я пошла к участку Фразье, но резко остановилась. Кто-то насвистывал. Я повернулась и пошла на этот звук, мои костыли стучали по засохшей земле. Дубовые листья мелькали надо мной на жарком летнем солнце. Я поглядывала вверх в поисках воскресших мхов, которых сейчас не было заметно, они все еще пребывали в ожидании.
Я вышла из тени деревьев и оказалась перед четырьмя гранитными плитами, лежавшими в ряд, как оскаленные в улыбке зубы. Узнав красный фургончик и затылок человека, склонившегося над одной из плит, я остановилась.
Джимми Скотт обернулся и улыбнулся при виде меня.
– Здравствуйте, мисс Ава.