— Да уж, будьте любезны, — в тон поддакнул Илья.
— Мне нужен не просто портрет, Илья, — бросил банкир, нахмурившись. — Мне нужна серия портретов Артема.
— Серия портретов? — как попугай повторил Илья. У него начала болеть голова. Вернее, часть головы. В левый висок словно вворачивали шуруп. Каждое сказанное слово отдавалось болью, заполняло левую часть головы, свербило, и Илья решил молчать, предоставив банкиру самому выпутываться. Раз слово сказано, пусть продолжает.
— Да, именно так. Я прошу вас написать Артема.., в разном возрасте. У вас богатое воображение, и вы, я думаю, легко представите мальчика, допустим, десятилетним.
Илья обескураженно слушал банкира. Нормальный ли он?
— Воображение нарисует вам его подростком. Ведь человек меняется не враз, постепенно. Основные черты лица сохраняются. Потом… Я хотел бы увидеть своего сына студентом…
Илья покрылся гусиной кожей. Он все больше укреплялся в мысли, что беседует с сумасшедшим. Но при всей нелепости заказа Игорь Львович говорил столь твердо и убежденно, что Илья, невзирая на внутренний протест, продолжал сидеть и слушать заказчика. Он представил галерею портретов человека, которого нет. Смена характера, развитие интеллекта. Перемены, которые никогда не произойдут. Привычки, которые никогда не сложатся.
Воображение нарисовало ему комнату, задрапированную тяжелой тканью. Комнату, куда не проникает дневной свет, этакое мини-загробное царство. И только искусственное освещение открывает взору портреты человека, тело которого давно принадлежит земле. А его бесприютная душа, возможно, не может дождаться нового воплощения, поскольку привязана к этой комнате, к этим портретам, к этой чрезмерной скорби. Брр…
Между тем банкир продолжал говорить все тем же негромким, но убедительным голосом, и шуруп в висок художника кто-то невидимый продолжал ввинчивать, и левая половина головы горела.
— Это все так неожиданно для меня, — наконец перебил банкира Илья и поднялся. — Боюсь, рано говорить о серии портретов. Нужно хотя бы один сделать…
— Да, я вас понимаю. — Игорь Львович поднялся вслед за художником. — Дома вы спокойно обдумаете мое предложение. Я заеду к вам.
Банкир проводил художника до крыльца. У ворот Илью уже поджидал шофер и машина Каштановых. Художник снова не стал возражать, хотя в нем таки шевельнулось желание уехать на общественном транспорте.
* * *— Именно поэтому мы не хотим никаких разговоров по парам и тому подобного. Пусть все останется как было, — закончила свою речь Анастасия и взглянула на собравшихся. Все трое смотрели на нее. Саша — одобрительно, Вадим — с непонятными искорками в глазах, а Миша — с недоверием.
— Ну что ж, обстановка яснее ясного, — усмехнулся Вадим и подмигнул Мише. — Мы значит, их катаем, катаем…
— А они расплачиваться не хотят, — закончил за друга Миша.
Повисло неловкое молчание. Было непонятно, смеяться шутке или же это вовсе не шутка, а…
Впрочем, додумать им не дали, машина сорвалась с места, ветер ворвался в салон вместе с музыкой и через минуту возникшая было неловкость ушла без следа.
— Есть предложение! — заявила Настя, озорно поблескивая в темноте белками глаз.
— Это уже интересно, — протяжно отозвался сзади Миша. — Чего такого интересненького предложат нам дамы?
— Я предлагаю отметить мое поступление в академию. Сегодня я зачислена на актерское отделение Академии искусств! И намереваюсь стать великой актрисой!
— Ты же вроде говорила, что мечтаешь стать журналисткой?
— Я пошутила, — отрезала Настя.
На набережной гремела музыка. Выпитое шампанское тут же ударило в голову. Насте хотелось смеяться, прыгать, скакать. Обнять весь мир. Она остается в этом городе! Она победила! Чувство безграничной свободы, обрушившееся на нее так внезапно, опьяняло больше вина. Она не знала, чем наградить себя за долгие годы послушания. Она потащила ребят танцевать, но этого ей показалось мало и, подбежав к фонтану, она встала на парапет и, в чем была, прыгнула в воду.
— Я поступила! Ура! — крикнула она.
— Поздравляю! — раздалось отовсюду. Кто-то засмеялся, кто-то аплодировал. В этот момент Саша взглянула в распахнутые двери летнего кафе и замерла. Она увидела того самого лысого мужика, которого Настя огрела бутылкой из-под пива. Он услышал шум, обернулся…
— Аська, — дернула подругу за рукав Саша, — бежим скорее!
— Куда еще? Здесь так клево! Ныряй, вода совсем теплая! — И она дернула Сашу за юбку. Та не удержала равновесия и плюхнулась в воду.
— Дура! Что ты творишь! — заорала Саша. — Он здесь! Он, кажется, узнал меня!
— Кто? — " Мокрая Настя все еще беззаботно улыбалась.
— Лысый! Тот самый, которого бутылкой…
— Мама!
Вылупив глаза и стуча зубами, девчонки помчались мимо отдыхающих, мимо танцующих и пьющих, обдавая брызгами все вокруг.
— Мальчики! Уходим! — крикнула Настя, пробегая мимо Вадима и Миши. Те ничего не поняли, но помчались следом. Девчонок пришлось завернуть в какое-то покрывало и усадить на заднее сиденье. Колеся давно изученным маршрутом, девчонки вскоре согрелись и стали клевать носом. Их щебет совсем затих, когда машина оставила позади центр, стала петлять по плохо освещенным окраинам, а когда Вадим вывел машину за город, они уже мирно спали, прислонившись друг к другу головами. Сказался месяц бессонных ночей — уснули разом, как один человек, и проснулись тоже одновременно от какого-то звука. Настя открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Рядом зашевелилась Саша. Ни Миши, ни Вадима в салоне не было. Машину окутывал плотный густой туман. Было непонятно, ночь еще или уже наступило утро. Что-то белое, разлапистое залепило стекла салона. Девчонки таращились, тщетно пытаясь угадать — то ли машина въехала в облако, то ли ее накрыло парашютом.
— Ни фига себе, — тихо прошептала Настя.
— Что это? — эхом вторила Саша, выбираясь из-под покрывала.
И тут спереди, на лобовом стекле, облако-туман стало расползаться и появились две знакомые физиономии. Прижав лбы и носы к стеклу, в салон заглядывали Миша и Вадим.
— Я поняла, что это… — сонно глядя вперед, изрекла Настя.
— Что? — столь же сонно переспросила Саша.
— Это цветы.
Это было море белых цветов, затопившее машину. Это были десятки клумб, оборванных ради одной минуты впечатления. Но цель была достигнута: ребята увидели в глазах своих пассажирок неподдельный восторг и, пользуясь влиянием минуты, разделили подруг и увели в разные стороны. Миша с Сашей остались возле машины. Вадим повел Настю вдоль шоссе, куда глаза глядят.
— Ты мне понравилась сразу же, в первый день, когда вы остановили нашу машину, — заговорил Вадим, искоса посматривая на Настю.
— А вот и не верю, — хитро улыбнулась она. — Я прекрасно все помню: ты был хмурым, совсем не разговаривал и все время смотрел в зеркальце заднего вида.
— Да. Точно. В тот день я расстался со своей девушкой и был ужасно зол. А еще нас с Мишей крупно подставил один тип. Все эти неприятности…
— А где теперь твоя девушка?
— Мы больше не встречаемся.
— А из-за чего вы расстались?
— Трудно сказать. Мы все время ругались, наверное, характеры не подходят.
— Ты переживаешь?
— Сейчас уже нет. У меня есть ты. Ведь есть?
Вадим остановился и взял Настю за руки.
— Ой, смотри! — вскрикнула она. В поле среди травы мелькнул и исчез шустрый комок. — Заяц! — Настя запрыгала.
— Ты не ответила, — напомнил Вадим.
— Ну, понимаешь, — затянула Настя и, освободив одну руку, сорвала одинокий подсолнух на тонкой ножке. — Мы с Сашей договорились, что обе ответим «нет». Мы не хотим терять дружбу. Нам ведь так хорошо вчетвером.
— Это все глупости. Детские сказки.
Вадим притянул к себе Настю и нашел губами ее раскрытый рот, приготовившийся что-то возразить. Изнанка губ была прохладной. От Вадима пахло цветами. Настя почувствовала, что голова кружится, а мозг отмечает все-все: и как переместились его пальцы у нее на спине и как он мягко и вместе с тем требовательно прижал ее к себе. А потом, когда Вадим оторвался от ее рта и стал дотрагиваться губами до шеи, кожи за ушами — каждое его прикосновение было нажатием тайных кнопок, существование на своем теле которых Настя вдруг так явственно ощутила. Гудок машины вернул их к действительности. Они возвращались притихшие. По их виду и виноватым улыбкам Саша сразу обо всем догадалась. Но больше ее удивила реакция Миши. Он, так спокойно воспринявший ее отказ, с серьезным видом выслушал все объяснения и потом полчаса развлекал ее анекдотами. Теперь же, когда вернулись Вадим и Настя, он вдруг потерял свою нарочитую веселость, отвернулся к окну и всю обратную дорогу молчал. Саша поняла, что увлекательные вояжи вчетвером закончились.
* * *В кабинке переговорного пункта стояла невообразимая духота. У Саши по спине ползла струйка пота, пока она липким пальцем набирала бабушкин номер. Внутри, в животе, что-то противно вздрагивало, вторя гудкам.
В кабинке переговорного пункта стояла невообразимая духота. У Саши по спине ползла струйка пота, пока она липким пальцем набирала бабушкин номер. Внутри, в животе, что-то противно вздрагивало, вторя гудкам.
— Бабушка, это я, Саша.
Саше показалось, что бабушка молчит целую вечность. Наконец какой-то холодный, показавшийся чужим голос сообщил:
— Я слушаю тебя.
Саша сглотнула.
— Бабушка, прости меня. Я понимаю, ты сердишься, но я не могла поступить иначе. Я должна была найти мать.
Снова молчание. Саша не знала, чем заполнить это молчание. Она пыталась представить свою бабушку в полумраке их прихожей, с зеленой телефонной трубкой в руках.
— Судя по всему, ты нашла ее.
— Да.
— Чего же ты хочешь от меня?
Тон, которым говорила бабушка, не предвещал ничего хорошего. Саша слишком хорошо помнила эту ее манеру — если что не по ней, лицо принимает каменное отстраненное выражение, а голос становится казенным. Скорее всего именно таким голосом она разговаривала с нерадивыми подчиненными, когда была директором комбината.
— Бабушка! Я прошу тебя, выслушай меня! Мама заболела… Она действительно нуждается во мне. Нет, в нас с тобой. Приезжай!
Молчание. Саша просто леденела, слушая это молчание. Если бы ей хоть частичку Настиного красноречия! У Саши же в экстремальных случаях язык деревенеет, а слова прячутся по углам.
— Я тебя встречу, бабушка, приезжай! Записывай адрес, я продиктую…
— Не надо, — оборвали ее на том конце провода. — Не трудись напрасно. Я не приеду…
— Как же так? — не поверила Саша. — Она же твоя дочь! И ей сейчас так плохо!
— Я тебя прекрасно поняла. У меня нет дочери. Твоя мать лишила меня дочери, и очень давно. Одного я не могла предположить: что и ты вырастешь такой же неблагодарной и эгоистичной, как твоя мать! Но видимо, яблочко от яблоньки…
— Бабушка, приезжай! — Саша вдруг почувствовала себя маленькой, всеми брошенной. Слезы, душившие ее во время разговора, словно прорвали плотину и хлынули обильным потоком, лишив голос необходимой твердости. — Ты мне нужна!
— Значит, я тебе понадобилась? — не меняя тона, уточнила бабушка. — Я тебя вырастила. А ты смогла обмануть меня и бросить ради кого? Ради какой-то мифической матери, которая тебя знать никогда не хотела! Неблагодарность — вот все, что я получила за все свои труды!
Саша съехала по стеклянной стене телефонной кабинки вниз и теперь сидела на корточках, давясь собственными слезами.
— Это не так, бабушка, — только и сказала она.
— Или ты немедленно возвращаешься, или…
— Но я не могу вернуться сейчас!
— Что ж. У меня нет больше внучки.
Саша не поверила ушам, услышав длинные гудки. В мозгу отчетливо звучала последняя фраза. Минуту или две Саша сидела, слушая гудки и тряся трубку. Потом в кабинку постучали. Она поднялась. Затекшие ноги кололо иголками. Она вышла из духоты переговорного пункта в духоту летнего вечера. Нужно было возвращаться в больницу, где Саша практически безвылазно проводила все свои дни, свободные от работы в общежитии. Саша зашла в магазин, купила минералку и чипсы. Минералкой она умылась возле остановки. Впрыгнув в трамвай, она сразу же отвернулась к окну. Все, она больше не будет плакать и жалеть себя. Карма. У нее, Саши Смирновой, такая карма. У людей бывает похуже. А бабушка… Она всегда была такая. Что ж, Саша не пропадет. Но как она ни пыталась себя утешить, боль от телефонного разговора не унималась. Принималась терзать Сашу приступами. Саше не хотелось ни с кем разговаривать. Она поднялась на третий этаж и мышкой шмыгнула по коридору. Дверь палаты оказалась приоткрытой. Саша вошла и остановилась на пороге. Материна кровать была пуста.
Саша не успела ничего подумать. Даже двинуться не успела — в палату вошла нянечка. Нянечка была толстая и добрая. Саше она нравилась. Несмотря на видимую грубоватость, тетя Стеша была невредной и Сашу в больнице опекала.
— Теть Стеш, а где…
— Отмучилась твоя мамка, — перебила Сашу нянечка. — Час назад скончалась. Увезли. А ты, дочка, иди к Раисе Захаровне, она велела тебе сразу к ней подняться.
Тетя Стеша шмыгнула носом и отвернулась от Саши. Саша молча постояла минуты две, потом вышла из палаты. В кабинете врача горел свет. Саша вошла и села на кожаный диванчик. Ей было странно, что она не плачет. Нужно плакать. Вот сейчас Раиса Захаровна смотрит на Сашу и думает: какая черствая. Но слез не было. Была какая-то жуткая заторможенность. До Саши трудно доходил смысл того, что пыталась ей втолковать врач. Саша немного побаивалась Раисы Захаровны. Сухопарая высокая женщина впивалась в собеседника взглядом. На ней были неизменные очки с большими квадратными стеклами, белый халат и белая шапочка. Хотя все на этаже носили синее. Раиса Захаровна выглядела столь сурово, а голос звучал настолько отрывисто, что Саше всегда казалось, будто Раиса Захаровна попала в больницу откуда-то из фильмов о войне, прямо из эшелона с ранеными. Сегодня же и Раиса Захаровна выглядела иначе, и голос у нее звучал мягче, чем обычно. Но Саша была как в тумане. Смысл последней фразы до нее доходил с трудом.
— Ты сейчас иди домой, а завтра приедешь за мамой часов в пять. Мы и документы приготовим. Тебе нужно приготовить все для похорон. Саша, ты меня слышишь? Вот мой телефон.
Врач сунула в руки девушки листок с телефоном. Саша поднялась и побрела прочь. Она совершенно не помнила, как оказалась в больничном дворе. Как шла по улице к остановке.
Она стояла там довольно долго, пропуская все автобусы, троллейбусы и трамваи. Она не знала, куда должна ехать. От одной мысли, что, войдя в общежитие, она должна будет с кем-то разговаривать, ее начинало мутить. Мысль же приехать в квартиру матери и провести там ночь даже не приходила ей в голову. Наконец, подчиняясь внезапному порыву, Саша поймала такси и назвала чудом запомнившийся адрес…
Глава 10
Весь дом уже спал. Светилось лишь несколько окон. Саша уверена была, что одно из этих окон — его. Илья не спал. Он сразу же открыл дверь. Саша увидела в его комнате мягкий свет настольной лампы. Она торопливо вошла и закрыла за собой дверь.
— Она умерла, — выдохнула Саша, глядя прямо в глаза Ильи. Все в его лице отреагировало на ее слова. Оно вспыхнуло, озарилось и тут же потухло. Саша жадно следила за его лицом. Вот она — неподдельная боль и живая скорбь. Это был тот самый электрический ток, пропустив через себя который Саша сама смогла прочувствовать то, что случилось. Боль потери вонзилась в нее как стрела. Саша смотрела на Илью и как зеркало отражала все его чувства. Его глаза заблестели и наполнились слезами, ее в ответ — тоже. Его рот задрожал и перекосился, ее — тоже. Его тело самопроизвольно качнулось вперед, в Сашину сторону, и она с готовностью качнулась навстречу и обняла Илью. Они плакали оба, не стесняясь слез. Плакать было легко, поскольку не было утешающей стороны. Горе было равноценным. Наплакавшись, они сели на пол, поскольку единственным местом, где можно было сидеть, был топчан с постелью Ильи. Они сидели на полу среди мольбертов и баночек с красками — там, куда не доставал свет настольной лампы, — и разговаривали о Лике.
— Она любила тебя, — горячо говорила Саша, упиваясь звучанием слова «любила». — Она любила тебя до самой последней минуты.
— Но почему же она гнала меня? Почему?!
— Она не хотела, чтобы ты видел, как она умирает. Как уходит ее молодость, ее красота. Она подходила к окну и смотрела, как ты сидишь на песочнице…
— Правда? Это правда? — Илья жадно впивался в Сашу глазами.
— Да! Однажды она призналась мне. И взяла клятву, что я не скажу тебе об этом.
— Если бы я знал! — шепотом завывал Илья, ломая руки. — Ну почему, почему ты не сказала мне правды? Почему?!
— Я не могла. Я понимаю ее. И потом… Как я могла не выполнить ее просьбу? Она моя мать…
— Да, — соглашался Илья. — Она твоя мать. Вы так похожи… И она тоже любила тебя. Ты не думай, она всегда помнила о тебе. Всегда. И она забрала бы тебя, если могла бы… Но она не могла…
— Почему? — в свою очередь, вопрошала Саша, поднимая заплаканное лицо к длинноволосой голове художника.
— Там была какая-то история… Кажется, твоя бабушка лишила ее родительских прав. Я точно не знаю.
— Я так и думала…
Саша, вконец обессиленная, склонила свою голову Илье на колени. Он обнял ее и стал укачивать. Саша, истерзанная свалившимся на нее потрясением, уснула мгновенно, прямо сидя, упираясь лбом в острые колени парня. Илья перенес сонную девушку на топчан. Сам походил по комнате из угла в угол, но одиночество и страх загоняли его назад, к топчану.
Саша спала как маленький ребенок, зажав обе ладони коленями, выпятив пухлые от слез губы.
Илья лег рядом, поверх одеяла, не раздеваясь. Он вытянулся, стараясь не потревожить девушку. В ответ на его движение она пошевелилась и положила на него правую руку. Илья дотянулся и выключил настольную лампу. Он стал думать о Лике. Стал думать о ней в свете тех слов, что сказала Саша.