— Уже напали.
— И что было?
— Да ничего не было, вы вовремя подъехали.
— Ну и отлично. Размещайтесь. Будете кататься с нами.
После пережитого стресса на Настю напал приступ болтливости. Она щебетала, с особым рвением расспрашивая ребят о городе, о них самих, об их занятиях. Сегодня Вадим был более расположен к беседе. Он рассказал им, что охрана города — это громко сказано, на самом деле они охраняют сеть табачных киосков. В их обязанности входит объезжать закрытые на ночь киоски, проверять, все ли в порядке. От такого простого объяснения загадки «ночного патруля» девчонки заметно воспряли духом. Солировали в общей болтовне Настя и Вадим, Миша и Саша больше помалкивали, искоса приглядываясь друг к другу. У Насти не было возможности достаточно хорошо разглядеть Мишу, зато Вадим уже казался ей весьма приятным. Сбоку его профиль выглядел трогательно-нежным, совсем мальчишечьим, невзрослым. Усики, чуть прикрывающие верхнюю губу, делали его лицо немного щеголеватым, но это впечатление смягчал мягкий приглушенный голос.
— Ну, девчонки, если уж вы так хотите кататься по ночам, падайте нам на хвост. Всем веселее будет. Нам по-любому ночами курсировать.
— Мы подумаем, — едва сдерживая восторг, пообещала Настя. А Саша что-то буркнула с заднего сиденья.
В эту ночь, сопровождаемые неодобрительным взглядом вахтерши, девчонки пробрались в свою комнату, где уснули сразу, что называется, без задних ног. А утром им уже казалось нереальным ночное происшествие с бритоголовым, поскольку его заслонил «ночной патруль» и общение с Мишей и Вадимом. Продолжался месяц бессонных ночей. Настя и Саша спали по четыре часа в сутки, умудряясь выглядеть при этом свежими цветками из оранжереи. Правда, Настя могла иногда уснуть над какой-нибудь критической статьей, но день экзамена неминуемо приближался и страх провала заставлял работать. Саша тоже не могла позволить себе расслабиться — до обеда нужно было успеть сходить к матери, а потом вымыть полы в коридорах и холле общежития — ее временно взяли техничкой. Теперь же мать увезли в больницу, и после этой безобразной сцены у окна, после истерики, Саша не могла заставить себя пойти в больницу и проведать мать.
— Ну хочешь, я пойду с тобой? — Настя захлопнула учебник и вскочила с пола. И тогда Саша обрадовалась предложению.
— Хочу!
Они приехали к зданию больницы и с замиранием прочли надпись золотым по синему: онкоцентр. Поплутали по бесприютным путаным коридорам первого этажа и поднялись на второй. Мимо пронеслась взлохмаченная медсестра. В растопыренных пальцах обеих рук она держала шприцы — сколько пальцев, столько и шприцев.
— Халаты наденьте! — бросила она девочкам на ходу.
Запах медикаментов перекрывал дыхание. Саша заглянула в ближайшую палату и отшатнулась — койки плотными рядами, женщины в цветных халатах, в глазах — тоска… Саше показалось, что сама болезнь, прищурившись, смотрит на нее. Настя сунула ей белый халат. Прошли дальше по коридору, заглядывая во все двери. Везде та же убогость, теснота, банки с едой на тумбочках, запах хлорки и дешевой столовой. И кругом к ним обращались лица, казавшиеся изможденными, с глазами, в которых плескалось что-то жадное, просящее. Словно девочки, пришедшие оттуда, с улицы, из другого мира, мира здоровых, могли дать этим людям что-то.
— Девушки, вы к кому? — строго окликнула их медсестра из процедурной.
— Мы к Лидии Смирновой, — быстро проговорила Саша. — Ее в понедельник привезли.
— Это туда, — махнула медсестра в конец коридора. Там вдоль стены стояли железные койки. На них лежали больные. Приблизиться к тем, кому не хватило места в палатах, оказалось испытанием для девочек. Сашина мать была без сознания. Возле койки стоял штатив с капельницей. В вену оголенной руки поступало по прозрачной трубочке лекарство. Сейчас мать показалась Саше маленькой высохшей старушкой. Девушка почему-то сразу вспомнила Илью. Он, дурачок, томится, отвергнутый, и не может понять, что Лика, красавица Лика ни за что не допустит, чтобы он увидел эту страшную картину. Это превращение женщины в НЕЧТО. И как трудно дается матери отказ от Ильи, Саша тоже чувствовала очень остро и не понимала, как в таком тщедушном тельце может заключаться столько силы и столько страсти.
— Это безобразие! Таких больных держать в коридоре! — раздалось у Саши над ухом. На какое-то мгновение она и забыла, что рядом подруга. Настины глаза возмущенно сверкали. — Где тут дежурный врач?
Никто внимания не обратил на ее вопрос. Настя развернулась и решительно зашагала по коридору. Полы ее халата развевались как стяг. Она заглянула в ординаторскую. Медсестры жевали пирожки и хохотали.
— Где врач? — рявкнула Настя, но на ее голос даже не обернулись.
— Врач на обходе, — ответила чья-то спина.
Настя пролетела по коридору и поднялась на третий этаж. Еще не открыв дверь, она приостановилась, потрясенная. Площадка для посетителей на третьем этаже представляла собой чуть ли не оранжерею. Уголок экзотических растений в керамических кадках, аквариум с рыбками. Кресла. Она толкнула дверь и в злом предчувствии шагнула в коридор. Новейший дорогой линолеум, приглушенный свет, простор, тишина. Жалюзи на окнах, пальмы в кадках. Мимо проплыла предупредительная медсестра в синем:
— Девушка, вам помочь?
Настя потеряла дар речи — ну другая планета, и только!
— Если вы к врачу, то я провожу вас.
Сощурив глаза и еле сдерживая возмущение, рвущееся наружу, Настя прошагала за медсестрой.
— А что вы хотели, девушка? — без эмоций остудила ее пыл женщина-врач. — Сейчас везде так. Медицина у нас бесплатная, но те, у кого есть деньги, имеют право требовать отдельных условий. Конечно, на платном этаже и сервис другой…
— Люди умирают, а вы…
— Да, нам жалко. Нам всех жалко. Но это не нами придумано. Освободится место, мы вашу знакомую переместим в палату.
— Когда оно освободится? Там палаты переполнены, теснота, духота! А человек в таком состоянии. Неужели ничего нельзя сделать?
— Девушка, мы делаем все возможное, — устало отозвалась врач. — Но то, что вы требуете, в вашем случае невозможно. Хорошие условия сейчас хорошо оплачиваются. Вы должны это понимать.
— Мы найдем деньги, — вдруг, отвечая каким-то своим мыслям, заявила Настя. Докторша встала и подвинула посетительнице стул.
— Смирнова вам кем доводится? — голосом, мгновенно помягчевшим и исполнившимся участия, поинтересовалась докторша.
— Мать моей подруги. Скажите, что можно для нее сделать? Я хочу, чтобы ее поместили в отдельную палату. Чтобы ей провели хорошее лечение. Самое лучшее. И все такое…
— Конечно, конечно! Мы сейчас это организуем. Болезнь ее очень серьезна и прогрессирует. Еще этот нервный срыв… Но мы проводим лечение, делаем все возможное.
Говоря это, докторша подвинула Насте лист с расценками. Настя, плохо соображая, глядела в цифры.
— Мы проведем двухнедельный курс лечения, — продолжала врач, что-то прикидывая на калькуляторе. — Это обойдется вам в следующую сумму.
Она подвинула Насте листок с цифрами. Настя набрала в легкие воздуха и выдохнула. Деньги, приберегаемые для репетиторши, как раз умещались в цифру, выведенную на бумажке.
Глава 7
Накануне экзамена Настя позвонила родителям. Ей и раньше приходилось врать — когда поздно возвращалась с дискотеки, когда в ее сумочке находили сигареты и когда доводилось прогуливать уроки. Но сегодня — особый случай. Она последний раз идет к репетиторше. С конвертом.
— Да, мам, у меня все хорошо. Нет, еще не ходила. Сейчас пойду.
Мать долго и подробно расспрашивала Настю о ее жизни и подготовке к экзаменам. Настя обычно без труда угадывала, что хотят услышать от нее родители, и отчекапивала без запинки. Сегодня на нее действовало все: бессонные ночи, предстоящее объяснение с репетиторшей и то, что неминуемо надвигалось на нее, — экзамен. Она поспешила свернуть свой разговор с мамой, быстро осведомилась о состоянии здоровья отца и, пообещав позвонить сразу после экзамена, повесила трубку. Глянула на левую ладонь и усмехнулась: пальцы-то побелели! По своей неизменной привычке Настя скрещивала пальцы свободной руки, когда приходилось врать. Размяв онемевшие пальцы, Настя вышла под дождь. Он сыпал сквозь солнце. От асфальта расходился запах пыли и лета, особый аромат летнего дождя, который витает только в больших городах. В их поселке дождь пахнет по-другому. Настя прыгнула в трамвай и, пока ехала знакомой дорогой, смотрела в окно — наблюдала за работой дождя. Он играючи мыл витрины. Как юнга — палубу, летний проказник-ливень надраивал асфальт тротуаров, заигрывая с листвой тополей. Грибной дождь не пугал людей. Мало кто запасся зонтом в такой солнечный с утра день. Люди весело прыгали через лужи, торопясь под навесы витрин, крыши прозрачных остановок, козырьки киосков. Прибитая пыль стекала с навесов и козырьков, делая краски особенно яркими. Город преображался, становясь нарядным, праздничным. Настя вдруг почувствовала, как сжимает горло желание плакать.
Она успела влюбиться в этот город. В медлительный трамвай, позванивающий на поворотах, в разноцветную толпу горожан, в огромные стекла витрин и пестроту киосков. Настя впервые отчетливо поняла, насколько сильно она хочет стать частью этого города, слиться с ним, стать своей!
Дождь за окном смеялся и плакал. И Настя плакала, повернувшись к дождю. Таяла, неумолимо таяла сказка о журналистке Насте, которой так охотно дают интервью первые лица губернии… Настя выскочила на нужной остановке и, прежде чем отправиться к знакомому подъезду постояла под дождем, чтобы смыть следы слез с лица. Когда волосы совершенно намокли и прилипли к щекам, она нашла глазами балкон репетиторши и вошла в подъезд. Пока она поднималась, у нее вдруг возникла крохотная надежда на чудо. Ну ведь репетиторша тоже человек. А может быть, она поймет Настю? Ведь всякое бывает в жизни…
Но едва вошла в прихожую, хрупкая надежда надломилась и повисла головой вниз.
Репетиторша болтала по телефону и с Настей объяснилась жестами: пройди сюда, встань здесь, жди.
— Деньги принесла? — едва положив трубку, поинтересовалась репетиторша.
— У меня нет денег, Елена Викторовна, — тихо, но твердо произнесла Настя.
— Как это — нет? Мы с тобой позавчера договорились, что сегодня — последний день. Что-то я тебя не совсем понимаю…
Репетиторша, прищурившись, смотрела на Настю. Та, в мокрой майке, с прилипшими к лицу волосами, чувствовала себя раздетой, выставленной на показ.
— Мне пришлось отдать эти деньги, — услышала Настя свой голос. Он звучал скорее упрямо, чем виновато.
— Отдать?! Кому — отдать?
— У моей подруги серьезно больна мать. Денег на лечение нет, и вот…
— Да ты сама больна! У тебя вообще-то все дома?
Репетиторша обошла Настю кругом и встала напротив, руки в бока. Настя молчала.
— Ты с ума, что ли, сошла? — распалялась преподавательница. — Ты за кого меня держишь? Какая больная мать? Думаешь, я дура совсем? Или, может, ты надеешься поступить при помощи своих «глубоких» знаний? Троечница! Я гробила на нее свое время! Я.., я ей литературу давала! Авантюристка! Думаешь, я не догадываюсь, куда ты дела деньги своих родителей? По ночным клубам просадила! А теперь слезы льешь!
Настя теперь совсем успокоилась. По мере того как репетиторша распалялась, на незадачливую абитуриентку находило спокойствие сродни оцепенению. Ей вдруг представилось, что она, Настя, находится в большом, толстого стекла стакане и слова бегающей и кричащей репетиторши не долетают до нее. А если и долетают, то отскакивают от круглых толстых стенок. Она видела перекошенное от злости лицо молодой женщины, в несколько минут ставшее таким некрасивым, жалким… Она стала не похожа сама на себя. Баба Яга, да и только.
— Вон! Вон отсюда! — по губам догадалась Настя, но продолжала зачем-то стоять и в упор смотреть на репетиторшу. — Если у тебя хватит завтра наглости заявиться сдавать литературу, я буду иметь удовольствие показать миру твои «глубокие» знания! Будь уверена! Я пройдусь по тебе вдоль и поперек! Ты меня запомнишь!
Последние слова Настя слышала уже из коридора. Она быстро сбежала по лестнице вниз. На улице шел ливень. Лужи пузырились, а вода стояла стеной. Настя пряталась под козырьком подъезда и отрешенно смотрела в дождь. Вдруг как молния блеснула неожиданная мысль. Пары секунд Насте хватило, чтобы вспомнить другой ливень, их день приезда в этот город. Погоню, театр, прослушивание. Спасительная идея рождалась в груди. Настя выбежала из своего укрытия и помчалась к трамвайной остановке.
На то, чтобы забрать документы из одного учебного заведения и отнести их в другое, ушло не более часа. Получив расписание экзаменов театрального отделения академии, Настя вышла на улицу. Дождь кончился. Солнце как ни в чем не бывало подсушивало скамейки и листья скверов. Настя чувствовала себя так, как если бы происходящее было не с ней. Реальность сместилась. То ли от нагромождения событий, то ли от недосыпания. Она чувствовала себя легкой как ветер. На фоне чистого неба празднично торчал шпиль католического собора. Вниз убегала асфальтовая дорога — к парку и набережной. Настя спустилась в парк, купила мороженого и, взобравшись на чей-то пустующий постамент, глядя на сверкающую под солнцем реку, стала читать вслух стихи Юнны Мориц.
По дорожкам парка бегали спортсмены. С пляжными сумками шли горожане. Парень с балалайкой сел на траву и стал играть, не обращая внимания на Настю. Та продолжала исступленно читать непонятные, иллюзорные стихи, как нельзя лучше отвечающие ее настроению. Но вскоре ей все-таки помешали. На площадке перед постаментом появились парень и три девушки. Кудрявый парень в шортах сначала что-то объяснял девушкам, которые без особого интереса слушали его и курили. Потом они так же неторопливо разошлись по сторонам и начали производить какие-то действия. Из всей компании нервничал лишь парень. Он бегал от одной девушки к другой, размахивал руками, приседал, даже ползал на четвереньках. Показывал. Девушки реагировали по-разному. Одна смотрела на него свысока, ибо это позволял ее рост. Другая что-то доказывала парню, спорила. Третья капризничала, нарочно не понимая, чего от нее хотят. Настя прервала свое занятие и стала с интересом следить за репетицией. Парень распалялся, хватался за голову, бегал кругами. Настя узнала его — эта кудрявая шевелюра мелькала в театре на прослушивании. Парню никак не удавалось справиться с девчонками.
Капризная, не выдержав придирок, наконец развернулась и убежала. Оставшаяся троица долго смотрела ей вслед.
— Давай я сыграю за нее, — сверху, со своего постамента подала голос Настя. Все трое немедленно повернули головы в ее сторону. Так Настя познакомилась с будущими однокурсниками.
* * *— Ты должна написать бабушке, детка. Вызвать ее телеграммой.
Соседка приняла у Саши ведро с тряпкой. Саша спрыгнула со стола. Окно блестело. Целый день они с соседкой Ниной отмывали запущенную квартиру.
— Бабушку вызвать, а самой прописаться к матери, пока не поздно, — наставляла женщина, не наблюдая со стороны Саши ни сопротивления, ни особого энтузиазма. — Или хочешь, я сама напишу? Ты мне адрес оставь.
— Не надо, спасибо.
Вот достала! Ну как объяснишь, что Саша уехала от бабушкиной опеки, от фальши, которая окружала плотным кольцом. Саша не нужна бабушке, как, впрочем, и матери. Ну и что же! И ей тоже никто не нужен. Никто!
Саша вдруг почувствовала, что вот-вот заплачет, что глаза уже полны горячей влаги и так трудно сдерживать ее.
— А ты поплачь, не держи в себе, — подсказала Нина и даже протянула девочке свой передник. Саша передник не взяла, отвернулась и стала вытирать слезы пальцами. — Любишь мать-то… — заметила соседка. — Хоть и не растила, а мать…
— Никого я не люблю! — зло возразила Саша. — За что мне ее любить? Она меня бросила трехлетнюю на бабку и исчезла! У нее другая любовь была! А меня она даже не узнала!
— Ну, ну, ну, — примирительно закивала соседка. — К нему не ревнуй. Мать твоя за все получила сполна. Она знает, за что страдает.
Саша недоверчиво взглянула сквозь слезы на соседку.
— Как это?
— А как ты думала? Это карма.
— Карма?
— У каждой семьи своя карма. И от нее не уйти.
— Что вы такое говорите?
Саша покосилась на материну соседку. На вид — простая женщина. И вдруг — карма какая-то.
— Это уж как судьба такая из поколение в поколение. У нас, допустим, в семье мужская линия — как больное дерево. Сохнет. Дед в лагерях сталинских сгинул, отец на войне пропал, брат мой старший утонул. На нем род Петрихиных кончился. У моего сына другая фамилия. На это вся надежда. Может, удастся ему от злого рока ускользнуть.
— Вы хотите сказать, что у нас в семье закономерность какая-то?
— Ну а как же? — Соседка оживилась, придвинулась к Саше. — Твоя бабушка не растила твою мать. Так?
— Так. Она работала всегда где-то на Севере. Была крупным начальником.
— В народе это называется «счастье искала», — усмехнулась Нина. — Но у нее на роду было написано: ребенка вырастить. От своей ноши не уйдешь. Она все равно на нее легла, теперь в виде внучки. Так?
Саше не очень было приятно ощущать себя чьей-то ношей. Но в рассуждениях соседки присутствовала логика.
— Ну, пусть так, — согласилась Саша. Слезы перестали течь. Саша шмыгнула носом. — Ну а мать-то в чем виновата?
— Ни в чем! В том-то и дело, что она себе карму не выбирала. Но ведь от нее не уйти! Она также родила дочку. Также попыталась увильнуть от ноши — подкинула тебя бабке. За это и болезнь нажила. Все повторяется, сама видишь.
— Круг замкнулся, — закончила за соседку Саша.
— Нет, не замкнулся, — осторожно возразила соседка. — Есть еще ты, твои будущие дети.
— Нy уж нет! Если моих будущих детей ждет подобная семейная карма, то уж лучше им не родиться совсем!