Рыба высыпалась из сетей на доски, сверкая серебром на бледном солнце. Рыбачить — хорошее, честное ремесло. Жизнь на просоленном морском просторе, где не говорят резких слов, где мужчины, плечом к плечу, наперекор ветру собирают сверкающие дары моря и всё такое. Благородное ремесло — а может это Трясучка так убеждал себя в озлобленности на вонь. Теперь любая работа, на которую бы его взяли, казалась вполне благородной.
Выцветший от непогоды как старый столб, человек спрыгнул с шаланды и важно выступил вперёд, излучая самомнение, и попрошайки отпихивали друг друга чтобы попасть ему на глаза. Капитан, предположил Трясучка.
— Нужно двое гребцов, — сказал тот, сдвигая назад потёртую фуражку и осматривая эти исполненные надежды и безнадёжности лица. — Ты, и ты.
Вряд ли стоило говорить, что Трясучка не был одним из них. Он вместе с остальными поник головой, глядя как счастливая парочка взбежала на судно вослед капитану. Один из них оказался той тварью, с которой Трясучка поделился хлебом. Даже не посмотрел в его сторону, не говоря о том, чтобы замолвить за него слово. Может то, что ты отдаёшь, а не то что ты получаешь взамен и делает тебя мужчиной, как говорил брат Трясучки, но получать что-то взамен здоровско помогает от голода.
— Насрать. — И он тронулся за ними, пробираясь между раскладывающими улов в бочонки и корзины рыбаками. Нацепив самую дружелюбную из усмешек, что только смог, он прошёл туда, где капитан хлопотал на палубе. — Хорошее у вас судно, — начал он, хотя, на его взгляд оно было мерзкой бадьёй говна.
— И?
— Вы бы не взяли меня на борт?
— Тебя? И чё ты знаешь о рыбах?
Трясучка набил руку в обращении с секирой, мечом, щитом и копьём. Был Названным. Тем, кто водил в атаку и держал оборону по всему Северу. Тем, кто получил несколько скверных ран и нанёс множество гораздо более худших. Но он настроился заниматься правильным, мирным ремеслом, поэтому цеплялся за своё, как утопающий за плывущую корягу.
— Я много рыбачил, когда был пацаном. На озере, вместе с отцом. — Камушки хрустят под его босыми ногами. Сверкающий свет на воде. Отцовская улыбка и улыбка брата.
Но капитан не предавался ностальгии. — На озере? Мы рыбачим в открытом море, парень.
— В морском промысле, надо сказать, у меня нет опыта.
— Тогда что-ж ты тратишь моё чёртово время? Да я могу набрать кучу подходящих стирийских рыбаков, лучших работников, каждый в море по дюжине лет. — Он махнул на обступивших док неприкаянных людей, выглядевших скорее так, будто они провели по дюжине лет в кружке с элем. — Зачем мне давать работу какому-то северянину-попрошайке?
— Я буду трудиться не покладая рук. У меня полоса невезенья, вот и всё. Мне просто нужен шанс.
— Как и всем нам, но я не расслышал, почему именно я должен его тебе дать?
— Лишь шанс чтобы…
— Вали с моего судна, здоровенное бледное мудило! — Капитан схватил с палубы рейку из неструганного дерева и сделал шаг вперёд, будто собаку бить собрался. — Убирайся, и забирай своё невезенье с собой.
— Может рыбак из меня и никакой, зато я всегда умел пускать людям кровь. Лучше выбрось палку, пока я, блядь, не заставил тебя её сожрать. — Трясучка бросил предупреждающий взгляд. Убийственный взгляд настоящего Севера. Капитан заколебался, притормозил и ворча остановился. Затем отбросил палку и начал орать на одного из своих людей.
Трясучка ссутулил плечи и не оглядывался. Он устало протащился к началу аллеи, мимо наклеенных на стены изорванных объявлений, их слова размазались. Пролез в тень промеж слепленных вместе построек, за его спиной приглушался портовый шум. Случилась та же самая история что и с кузнецами, и с пекарями, и с каждым сучьим ремесленником в этом сучьем городе. Даже с сапожником, хоть он и выглядел подающим надежды, до тех пор пока не послал Трясучку на хуй.
Воссула сказал, что в Стирии везде есть работа и всё что требуется это только спросить. Похоже, что по непостижимым причинам Воссула брехал ему всю дорогу. Трясучка задавал ему всевозможные вопросы. Но только теперь, когда он, поскользнувшись у грязного порога, влез в своих поношенных сапогах в помойную канаву где жила компания рыбьих голов, до него дошло, что он не задал единственного вопроса, который должен был. Одного вопроса, что встал перед ним как только он сюда добрался. Скажи мне, Воссула — если Стирия такой кусок чуда, какого ж хрена ты переехал сюда, на Север?
— Ебал я эту Стирию, — прошипел он на северном наречии. Боль в переносице похоже означала, что скоро потекут слёзы, но он уже дошёл до того, что не испытал от этого никакого стыда. Коль Трясучка. Сын Гремучей Шеи. Названный, который вставал лицом к лицу со смертью в любую погоду. С кем бок о бок дрались величайшие имена Севера — Рудда Тридуба, Чёрный Доу, Ищейка, Хардинг Молчун. Кто возглавлял атаку на войска Союза при Камнуре. Кто держал строй против тысячи шанка у Дунбрека. Кто бился семь гибельных дней на Взгорьях. Он почти ощутил как губы стянула улыбка при мысли о тех вольных, смелых временах, из которых ему удалось выйти живым. Он понимал, что и тогда постоянно умудрялся обосраться, но какими же счастливыми те дни казались сейчас. По крайней мере он был не один.
При звуке шагов он огляделся. Четверо мужчин вступили в аллею со стороны порта, тем же путём что и он. У них был тот извиняющийся вид, какой бывает у людей с нехорошими замыслами. Трясучка вжался в свою подворотню, надеясь, что их нехорошие замыслы его не затрагивают.
Душа северянина сорвалась в пропасть, когда они стали полукругом, рассматривая его. У одного был заплывший красный нос — такой запросто заиметь обильно выпивая. Другой, лысый как носок ботинка, держал внизу длинную деревяшку. У третьего — жидкая борода и полон рот коричневых зубов. Не очень приятный мужской коллектив, и Трясучка не предполагал, что что-то приятное было у них на уме.
Тот, кто стоял впереди, оскалился — мерзко выглядящая сволочь с рябой крысиной мордой. — Что ты для нас приготовил?
— Хотел бы я, чтобы у меня можно было отнять что-нибудь путное. Но у меня ничего нет. Можете спокойно идти своей дорогой.
Крысиная Морда мрачно поглядел на лысого приятеля, рассерженный от того, что им может ничего не достаться. — Значит, твои сапоги.
— В такую погоду? Я же замерзну.
— Замерзай. Мне ль не похер. Давай сапоги, пока мы тебе не навешали ради спортивного интереса.
— Ебал я этот Талинс, — прошевелил губами Трясучка, угли жалости к себе внезапно вспыхнули в нём кровавым пламенем. Его грызло, что приходится так унижаться. Мудакам не нужны его сапоги, они просто хотят почувствовать себя крутыми. Но один против четырех, и без оружия в руках — дурацкая драка. Только дурак решит погибнуть из-за какого-то куска старой кожи, как бы ни было холодно.
Он низко склонился и, бормоча, взялся за сапоги. Затем его колено влетело Красному Носу прямо по яйцам и тот со вздохом согнулся пополам. Трясучка удивился не меньше чем они. Должно быть хождение босиком лежало за пределами, до которых могла растянуться его гордость. Он врезал Крысиной Морде в подбородок, схватил его спереди за куртку и пихнул в одного из его товарищей. Они свалились вместе, визжа как коты под ливнем.
Трясучка уклонился от опускающейся дубинки лысого мудака, она лишь скользнула по его плечу. Мужика занесло силой взмаха. Он открыл рот, теряя равновесие. Трясучка вмочил ему прямо в середину отвисшего подбородка и задрал его голову наверх, затем сапогом подсёк ему ноги, заставив опрокинуться на спину и сам прыгнул следом. Кулак Трясучки с хрустом вошёл в лицо лысого — два, три, четыре раза — и навёл там порядок, забрызгав кровью рукав трясучкиной грязной куртки.
Он отступил назад, оставив Лысого выплевывать зубы в канаву. Красный Нос всё ещё завывал, свернувшись, с руками между ляжек. Но у двух других оказались ножи — сверкнул острый металл. Трясучка сжался — кулаки стиснуты, дышать тяжело, глаза перебегают с одного на другого и его гнев быстро увядал. Надо было просто отдать сапоги. Наверное они снимут их как трофеи с его холодных мёртвых ног через короткий и болезненный промежуток времени. Проклятая гордость — от такого барахла один вред.
Крысиная Морда утёр кровь из под носа. — О, вот теперь ты покойник, хуй ты северный! Ты хорош как… — Внезапно под ним поехала нога и он, завизжав, рухнул и выронил нож.
Кто-то выскользнул из тени позади него. Высокий и закрытый капюшоном, меч свободно свисал из бледной левой руки, тонкое лезвие отражало весь свет что был в этой аллее и горело убийством. Последний из похитителей сапог продолжал стоять, тот, с хреновыми зубами. Смотрел на стальную полосу большими, как у коровы, глазами — его нож вдруг оказался жалким ссаньём.
— Может ты хочешь за чем-нибудь сбегать? — Застигнутый врасплох Трясучка остолбенел. Женский голос. Гнилым Зубам не было нужды повторять дважды. Он повернулся и чесанул вниз по аллее.
— Может ты хочешь за чем-нибудь сбегать? — Застигнутый врасплох Трясучка остолбенел. Женский голос. Гнилым Зубам не было нужды повторять дважды. Он повернулся и чесанул вниз по аллее.
— Моя нога! — Кричал Крысиная Морда, вцепившись за обратную сторону колена окровавленной рукой. — Блядь, моя нога!
— Хорош скулить или я подрежу и другую.
Лысый лежал, ничего не говоря. Красный Нос наконец-то одолел свой долгий подъём на колени.
— Сапоги хочешь, а? — Трясучка приблизился на шаг и врезал ему по яйцам снова. Того, замяукавшего от боли, приподняло и бросило лицом вниз. — Вот тебе один, сука! — Он смотрел за вновь прибывшей, в голове гудел кровавый гул. Он не понимал, каким образом он пережил всё это не словив в кишки немножко стали. Впрочем не ясно пережил или нет — эта женщина не выглядела хорошей новостью. — Чё те надо? — прорычал он ей.
— Ничего такого, от чего бы возникли проблемы. — Он смог заметить уголок улыбки внутри капюшона. — Возможно, у меня имеется для тебя работа.
Здоровенная тарелка мяса с овощами в какой-то подливке, рядом кусочки плохо пропечённого хлеба. Может хорошего, может и нет. Трясучка был слишком занят запихивая всё это в себя, чтобы поделиться мнением. Скорее всего он выглядел сущим животным, не брит две недели, опрыщавел и грязен от ночлега в подворотнях, вдобавок в не самых лучших. Но он был далёк от беспокойства за внешность, даже несмотря на женское общество.
На ней всё ещё был поднят капюшон, хотя они и ушли с улицы. Она расположилась спиной к стене, с затемненной стороны. Когда люди подходили близко, рыскала по сторонам, свешивая на щёку смолисто черную прядь. Всё же в те мгновения когда отрывал глаза от еды, он прикидывал каким должно быть её лицо, и решил, что хорошеньким.
Сильная, крепкие кости, подвижная челюсть и гибкая шея, сбоку виднеется синяя жилка. Опасная, счёл он, хотя это и не было особо сложной догадкой после того как он видел как она без особых сожелений сзади рассекла человеку колено. Но помимо этого, в том, как она не сводила с него суженных глаз было что-то, заставившее его нервничать. Что-то спокойное и холодное, будто она уже отмерила его полной меркой и наперёд знала все его действия. Знала лучше него самого. Вниз по её щеке шли три длинных отметины — старые порезы, однако всё ещё не зажили жо конца. Правая рука, которой она вроде бы не пользовалась, была в перчатке. Вдобавок прихрамывает, как он подметил на пути сюда. Должно быть замешана в каких-то тёмных делах, но у Трясучки было не так уж и много друзей, чтобы он позволял себе быть разборчивым. К чему притворяться, любой кто бы ни накормил его, тут же всецело овладевал его верностю.
Она смотрела как он ест. — Голодный?
— Есть маленько.
— Далеко от дома?
— Есть маленько.
— Кое с чем неповезло?
— Сверх меры. Правда, и я делал неправильный выбор.
— Эти вещи взаимосвязаны.
— Точно. — Нож и ложка звякнули о пустую тарелку, когда он их отбросил. — Сразу не сообразил. — Он подобрал подливу последним ломтиком хлеба. — Но я всегда был своим самым худшим врагом. — Они молча сидели смотря друг на друга, пока он жевал. — Ты не сказала мне своё имя.
— Нет.
— Оно так звучит?
— По-моему плачу здесь я. Оно прозвучит так, как я скажу.
— А за что ты платишь? Мой друг… — Он прочистил глотку, начав сомневаться, а был ли Воссула хоть с какого-то боку ему другом. — Мой знакомый сказал, чтобы я не ждал в Стирии ничего задаром.
— Хороший совет. Мне кое-что от тебя нужно.
Трясучка лизнул нёбо и оно было кислым на вкус. Он перед этой женщиной в долгу и не знал, чем придётся расплачиваться. По её виду он решил, что это ему обойдётся недёшево. — Что тебе надо?
— Прежде всего прими ванну. Никто не станет иметь дело с тобой в таком состоянии.
Раз голод и холод ушли, то появилось немного места для стыда. — Я бы рад не вонять, веришь — нет? У меня осталось чутка невъебенной гордости.
— Рада за тебя. Бьюсь об заклад, ты жаждешь стать невъебенно чистым. Стало быть.
Стало неудобно сидеть, он поводил плечами. Почувствовал, будто шагает в пруд, ничего не зная о его глубине. — Стало быть что?
— Ничего особенного. Ты идёшь в курильню и спрашиваешь человека по имени Саджаам. Говоришь, что Никомо требует его присутствия в обычном месте. Приводишь его ко мне.
— Почему бы не сделать это самой?
— Потом что я плачу, чтобы это сделал ты, балда. — затянутой в перчатку рукой она протянула монету. Серебро сверкало в огне очага, рисунок полновесного серебренника отштампован на светлом металле. — Приводишь Саджаама ко мне — получаешь монету. Решишь, что всё ещё хочешь рыбу — можешь купить полную бочку.
Трясучка нахмурился. Какая-то красивая баба возникает из ниоткуда и, более чем вероятно, спасает ему жизнь, а затем делает такое выгодное предложение? Его везенье никогда и рядом не стояло ни с чем подобным. Но обед лишь напомнил ему, как он раньше радовался еде. — Я могу это сделать.
— Прекрасно. Либо ты можешь сделать что-то ещё и получить пятьдесят серебренников.
— Пятьдесят? — Голос Трясучки каркнул. — Это шутка?
— Видишь, как мне смешно? Я сказала пятьдесят, и если ты захочешь рыбы, ты купишь собственную шаланду и переоденешься во что-то приличного пошива, как тебе такое?
Трясучка стыдливо потянул за изношенные полы куртки. С такой суммой он смог бы успеть следующим судном назад в Уффрис и пнуть сморщенную задницу Воссулы так, чтоб он пролетел от одного конца города до другого. Эта мечта уже некоторое время была его единственным источником наслаждения. — Что ты хочешь за пятьдесят?
— Ничего особенного. Ты идёшь в курильню и спрашиваешь человека по имени Саджаам. Говоришь, что Никомо требует его присутствия в обычном месте. Приводишь его ко мне. — На мгновение она замолкла. — Потом ты помогаешь мне убить человека.
Это не было неожиданностью, если уж сказать себе начистоту. Существовал лишь единственный вид работы, в котором он на самом деле был хорош. Определённо единственный, за который кто-то мог заплатить ему пятьдесят серебренников. Он приехал сюда чтобы начать новую жизнь. Но вышло как раз так, как говорил ему Ищейка. Раз уж твои руки в крови, не так-то просто их очистить.
Что-то ткнулось под столом в его ляжку и он чуть не выпрыгнул со стула. Между его ног оказался эфес длинного ножа. Кинжал для боя, стальная гарда светится оранжевым, клинок в ножнах, которые женщина держит затянутой в перчатку рукой.
— Будет лучше его взять.
— Я не сказал, что кого-то убъю.
— Я в курсе что ты сказал. Кинжал только для того чтобы подтвердить Саджааму, что ты настроен без дураков.
Приходится признать, что его не так уж и привлекает женщина, всовывающая ему кинжал между ляжек. — Я не сказал, что кого-то убью.
— Я не сказала, что ты сказал.
— Ну ладно. Просто, чтобы ты знала. — Он перехватил кинжал и засунул его вглубь под куртку.
Кинжал давил на грудь, пока он поднимался, приткнувшись, как будто к нему снова вернулась старая любовница. Трясучка знал, что гордиться тут нечем. Любой дурак может носить нож. И всё же он не был уверен, что ему неприятна тяжесть стали возле рёбер. Будто он снова стал кем-то.
Он прибыл в Стирию в поисках самого честного труда. Но когда кошелёк пустеет, надо браться за бесчестный труд. Трясучка не мог сказать, видел ли когда-нибудь место, выглядевшее более бесчестно, чем это. Тяжёлая дверь в грязной, голой стене без окон, громилы стоят на страже по бокам. По их стойке Трясучка мог утверждать, что они вооружены и пребывают в готовности это оружие использовать. Один был темнокожий южанин — чёрные волосы болтались вокруг лица.
— Надо чё-то? — спросил он, пока другой таращился на Трясучку.
— Повидать Саджаама.
— Оружие есть? — Трясучка вытащил кинжал, протянул вперёд рукояткой и охранник забрал его. — Пошли со мной. — Скрипнули петли, дверь распахнулась.
С той стороны воздух был густым, затуманенным сладким дымом. Дым влез в горло Трясучки и тому захотелось кашлять, щипал глаза и исторг из них влагу. Тишина и полумрак, чрезмерно приторная жара после заморозков снаружи. Светильники из разноцветного стекла отбрасывали узоры на покрытые пятнами стены — зелёные, и красные, и жёлтые вспышки во мгле. Это место было похоже на дурной сон.
Сверху свисали занавески, грязный шёлк шуршал во мраке. На подушках раскинулись люди — полусонные и полуодетые. С широко открытым ртом на спине лежал мужчина, в его руке покачивалась трубка — клубы дыма продолжали виться из её чашечки. Лёжа на боку, к нему была прижата женщина. Усыпанные каплями пота лица обоих обвисли как у трупов. Похоже, что наслажденье от безнадёжности отделяла тонкая грань, стремясь сдвинуться к последнему.