— Это надо мне.
— Вы с ума сошли!
Слова были резкие и даже злые, но голос у нее слегка охрип. Столь неодолимую страсть скрыть было невозможно.
— Наверно, — быстро согласился он. — Иначе я бы не ушел вчера вечером от тебя.
Ливи промолчала. Ее смутило это воспоминание.
— Вы не имели права так вести себя сегодня в студии.
— Чмокать тебя? — И Торп усмехнулся. — Я думаю, это войдет у меня в привычку. У тебя изумительный рот.
— Послушайте, Торп…
— Я слышал, что ты и племянник Майры старые друзья, — перебил он. Ливи устало вздохнула:
— Не понимаю, при чем здесь это.
— Мне же надо знать соперника в лицо, — сказал он спокойно. Ему нравилось держать Ливи так близко к себе и чувствовать, как постепенно слабеет ее сопротивление.
— Соперника? — Ливи изобразила безграничное удивление. — О чем вы говорите?
— Я должен знать, кому из мужчин ты позволяла себя обнимать, чтобы я мог отделаться от них.
Торп притянул ее к себе еще ближе. Жар его тела повергал ее в озноб. Он посмотрел ей прямо в глаза.
— Я собираюсь на тебе жениться.
Ливи остолбенела. Она не думала, что Торп сможет еще чем-нибудь поразить ее. Она уже знала, что от него можно ждать чего угодно, но такого! Он объявил о своем намерении спокойно и прозаично, словно предлагал ей партию в бридж. Ливи внимательно вгляделась ему в лицо. Она могла бы поклясться, что Торп говорит совершенно серьезно.
— Да, теперь я точно знаю, что вы сумасшедший, — прошептала она. — Вы действительно сошли с ума.
Он кивнул в знак согласия и, нисколько не смущаясь, продолжал говорить урезонивающим, рассудительным тоном. Именно этот тон совершенно сбивал ее с толку.
— Я готов дать тебе полгода, чтобы ты освоилась с этой мыслью. Я терпеливый. Я могу позволить себе ждать. Я не проигрываю. Никогда.
— Торп, похоже, вы действительно больны. Вам надо взять отпуск. Вы явно переутомились.
Торп улыбнулся — реакция Ливи его позабавила. В ее глазах было уже не возмущение, а испуг.
— Я думал, что будет проще, если я поговорю с тобой откровенно.
— Торп, — сказала Ливи как можно убедительнее, — я не собираюсь выходить замуж за кого бы то ни было. И уж точно не выйду замуж за вас. А сейчас, я думаю, вам следует…
Он опять прервал ее поцелуем. Слабые попытки протеста были безжалостно подавлены. Движения ее были связаны пиджаком. Ливи стояла, прижатая к его груди, опустив руки. Он чувствовал, что она сдается, он этого ожидал. От желания его била дрожь. Ее губы были теперь не только податливы, они требовали большего.
Рассудок ее затуманился. Она чувствовала крепкое и в то же время нежное прикосновение его губ. Если бы она могла высвободить руки, она бы обвила сейчас его шею, прильнула к нему. Ее жаждущие губы и дрожь тела выдавали ее с головой. Желание, когда оно рвется из тисков на волю, не скроешь, он знал это заранее. Ливи внезапно вся превратилась в пылающую плоть. Она хотела только одного — чтобы он ее касался. Она прильнула к нему всем телом, чтобы полнее ощутить его объятья, она вся горела.
Ливи прошептала что-то невнятное. Торп знал, что она чувствует, и хотел ее отчаянно, невыносимо. У него даже мелькнула мысль, что, может быть, она права, считая его сумасшедшим. Он действительно желал Ливи до безумия. Если бы они были одни…
Он медленно приходил в себя. Будет еще время и место. Укротив желание, он оторвался от ее губ.
— А что ты хотела мне посоветовать? — осведомился он.
Ливи смотрела на него, прерывисто дыша. Она изо всех сил старалась вспомнить, кто она, где она, что с ней. Торп улыбнулся, и мысли ее прояснились.
— Обратиться к врачу, — прошептала она. Ливи все еще дрожала. — Поскорей, пока ты не чокнулся совсем.
— Слишком поздно.
Торп притянул ее к себе для последнего жгучего поцелуя. Потрясенная собственной неуправляемостью, Ливи вырвалась из его объятий и пригладила волосы.
— Это сумасшествие. — Она подняла руку, как бы призывая его образумиться. — Это в самом деле безумие. — Стараясь успокоиться, Ливи перевела дух. — Да, сознаюсь, ты мне нравишься. Это само по себе достаточно скверно, но это предел. Я выкину все это из головы. Вот увидишь!
Она скинула с плеч пиджак Торпа и бросила ему.
— И тебе советую поступить так же. Я не знаю, сколько ты выпил, но, наверное, чересчур.
Он все еще улыбался, и улыбка была снисходительной.
— И перестань ухмыляться, Торп, — сердито сказала она. — И… и оставь меня в покое.
Ливи бросилась к двери, но обернулась, чтобы посмотреть на него в последний раз.
— Да, ты сумасшедший, — уверенно повторила она, рывком распахнула дверь террасы и убежала.
5.
Утром на столе Оливии красовалась белая роза. Она просто сияла в хрупкой фарфоровой вазе, еще только бутон, с туго свернутыми лепестками. Ливи, конечно, догадывалась, кто прислал цветок. В смущении она села и уставилась на розу во все глаза.
Когда вчера вечером она вернулась к карточному столу, то пообещала себе даже не вспоминать о своем разговоре с Торпом. Здравомыслящий человек не станет думать о том, что говорит сумасшедший. И однако прошлой ночью она опять долго лежала без сна, перебирая в мыслях каждое слово, каждый жест. Воспоминания о его поцелуях вызывали сладкое томление. Она вертелась с боку на бок, ругая себя на чем свет стоит. И вот теперь он посылает ей цветы.
Лучше всего выбросить сейчас и розу, и вазу в мусорную корзину и забыть о них. Ливи дотронулась кончиком пальца до белого лепестка. Нет, выбросить такую красоту свыше ее сил.
«Ведь это всего-навсего цветок, — напомнила она себе. — Беспомощный и безвредный. Просто не надо вспоминать, откуда он здесь взялся». Ливи быстро подтянула к себе информационный листок. Через пятнадцать минут — эфир.
— Ливи, слава богу, ты на месте!
Она взглянула на координатора, нависшего над ее столом.
— Да, Честер?
Это был легковозбудимый, пребывающий обычно в скверном настроении человек, который жил на противокислотных таблетках и кофе. Она привыкла к подобным приветствиям с его стороны.
— Бери свою команду и шпарь к дому Ливингстона на Юго-Востоке. Знаешь, где квартиры сдают. Там в шестой этаж только что врезался рухнувший самолет.
Ливи вскочила, схватив сумочку и жакет.
— Есть какие-нибудь подробности?
— За тем и едешь. Мы дадим эфир, как только ты прибудешь на место. Хватай всех, кто есть. Слишком многие нянчатся со своим гриппом.
Его тон намекал, что болезнь не причина, чтобы не работать. И вообще, все это одно притворство.
— Давай, давай, операторы уже погрузились в автофургон.
Честер бросил в рот маленькую мятную лепешку.
— Ушла. — Ливи бросилась к двери.
Все было хуже, гораздо хуже, чем она себе это представляла. Хвостовая часть самолета торчала с фасадной стороны здания, как острие стрелы. Можно было подумать, что это сцена из фильма-катастрофы. Языки пламени выскакивали то тут, то там. Воздух был раскален, и пахло чем-то острым. Здание было уже окружено пожарными машинами и полицейскими автомобилями, и все еще подъезжали новые. Пожарные сновали внутри здания, выскакивали из него, стараясь сбить пламя водой из мощных брандспойтов. Жители нижних этажей были уже эвакуированы. Ливи слышала плач и крики. Ни вой сирен, ни треск пламени не могли заглушить их.
За ограждениями уже вовсю трудилась пресса. Стояли телекамеры и громкоговорители, работали репортеры, фотографы и техники. Все двигалось на первый взгляд хаотично, однако к строго намеченной единой цели.
— Надо действовать налегке, — сказала она Бобу, уже взвалившему камеру на плечо. — Сразу схвати все здание. Даем полную картину со всеми грузовиками, пожарными и каретами «Скорой помощи».
— В жизни ничего подобного не видел, — пробурчал Боб, уже нацелившись камерой на видимую часть самолета. — Можешь представить, что там творится внутри?
Ливи покачала головой. Она не хотела ничего представлять. Там были люди. Она с трудом подавила приступ тошноты. Ей надо сделать репортаж.
— Вон там Ридер.
И она посмотрела, куда показал Боб.
— Это помощник начальника пожарного депо.
— О'кей. Послушаем, что он может нам рассказать.
Ливи продралась сквозь толпу. Ее толкали, пинали, но она привыкла. Она знала, как прорваться к цели сквозь людскую толпу любой плотности. И была уверена, что ее команда последует за ней всюду.
Подойдя к самому краю ограждения, Ливи закрепилась на своей позиции и взяла микрофон на изготовку.
— Шеф Ридер. Я Оливия Кармайкл из Вашингтонского отделения «Новостей мира». — Она ухитрилась сунуть микрофон прямо ему в лицо, сильно наклонившись над ограждением. — Вы можете сказать, что случилось, какова категория пожара?
Ридер недовольно взглянул на микрофон, потом на Ливи.
— Самолет национальной авиакомпании выполнял чартерный рейс. — Голос у него был хриплый и раздраженный. — Мы еще не знаем причины катастрофы. Повреждены четыре этажа. С трех все эвакуированы.
— Вы не можете сказать, сколько человек было в самолете?
— Пятьдесят два, включая экипаж, — и отвернулся, чтобы «пролаять» очередное приказание в мегафон.
— Не было попыток установить с ними связь? — упорно донимала его Ливи.
Ридер бросил на нее почти ненавидящий взгляд.
— Мои люди пытаются к ним пробиться с крыши и с нижних этажей.
— А сколько еще людей осталось в здании?
— Поговорите с управляющим, я занят.
Он ушел, и Ливи сделала Бобу знак остановить запись.
— Хочу попытаться разузнать, сколько людей осталось в доме. — И повернулась к звукооператору: — Сбегай на радио. Постарайся выяснить; номер рейса, направление полета и возможные причины крушения. А мы подготовимся к передаче с места событий. Жду тебя ровно через пять минут.
Она снова стала пробиваться сквозь толпу. У стены сидела женщина в старом халате, прижимая к груди фотоальбом. Ливи, устремившаяся было на поиски управляющего, подошла к ней.
— Мэм.
Женщина взглянула снизу вверх. Лицо у нее было бледное, глаза сухие. Ливи присела на корточки. Женщина в шоке, поняла она.
— Не надо сидеть на холоде, — мягко сказала она. — Вам есть куда пойти?
— Они разрешили мне взять только вот это, — ответила женщина, еще крепче прижимая к себе альбом. — Вы слышали, как ударило? Я подумала, что настал конец света.
Голос у нее был пронзительно тонкий. Ливи вздрогнула.
— Я чай заваривала. Весь мой фарфор разбит. А он мне от мамы достался.
— Сожалею.
Слова были отчаянно не те. Но что можно было сказать этой несчастной? Ливи тронула женщину за плечо:
— Давайте пройдем вон туда. Там врачи, они о вас позаботятся.
— У меня здесь еще друзья живут. — Женщина посмотрела на верхние этажи. — Миссис Макгивер из 607-й квартиры и Доусоны из 610-й. У них двое детей. Они успели выскочить?
Ливи услышала, как от пожара лопнуло еще одно оконное стекло.
— Я не знаю. Попытаюсь выяснить.
— У младшего был грипп, он сегодня не пошел в школу.
Потрясение сменялось скорбью. Ливи видела это по выражению глаз женщины. Позже нахлынет отчаяние.
— У меня его карточка здесь, в альбоме. Наконец она начала плакать. Надрывные рыдания раздирали Ливи сердце.
Сев рядом с ней у стены, Ливи обняла женщину. Та была хрупкая, слабая, как листок на ветру. Ливи очень боялась, что от младшего Доусона не осталось ничего, кроме фотокарточки в этом вот альбоме. И, еще крепче обняв женщину, Ливи заплакала тоже.
Кто-то тронул ее за плечо. Взглянув вверх, она увидела Торпа.
— Торп, — едва выговорила она, но глаза ее были красноречивей всяких слов.
Торп ласково поднял женщину на ноги. Та все еще крепко прижимала к себе альбом. Торп обнял ее и, что-то приговаривая на ухо, повел к бригаде «Скорой помощи». Ливи опустила голову на колени.
Необходимо взять себя в руки, если она хочет выполнить задание. Репортер не должен позволять себе личных эмоций. Она услышала, что кто-то рядом сильно закашлялся. Дым забивал легкие. А ветер все гнал и гнал его на людей.
— Ливи. — Торп уже снова был рядом и протягивал ей руку.
— Я в порядке, — сразу же заявила Ливи. Раздался новый взрыв. Кто-то закричал.
— О господи! — Она посмотрела на дом. — Сколько еще людей внутри?
— Никак не могут пробиться на шестой этаж. Кто бы там ни был, они погибли.
Ливи кивнула. Голос Торпа был спокоен, бесстрастен, но сейчас ей было необходимо именно это.
— Да, знаю. — Она глубоко вздохнула. — Мне надо дать в эфир репортаж с места событий. А что ты здесь делаешь?
— Я ехал на студию, когда это случилось.
У нее на щеке было пятно сажи, и он стер его большим пальцем. Торп старался говорить беззаботно.
— Но это не моя территория, Ливи. Репортаж я делать не собираюсь.
Ливи смотрела мимо него, туда, где врачи «Скорой помощи» отчаянно боролись за жизнь человека, получившего сильные ожоги.
— Как бы я хотела тоже этим не заниматься. — Откуда-то донесся плач девочки, зовущей мать. — Ненавижу эту часть нашей работы — копаться в кровоточащих людских ранах.
— Да, это нелегкое дело, Ливи.
Торп ее не коснулся. Ему хотелось, но он знал, что сейчас не нужно.
Ливи оглянулась. К ней пробивалась ее команда. Ливи взяла записку с наскоро нацарапанными сведениями.
— Ладно, будем снимать отсюда, на фоне здания, — и, вздохнув, повернулась к камере. — Когда я войду в кадр, покажи сначала весь дом.
С микрофоном в руке она ждала связи со студией.
— Потом сфокусируй на самолет и опять на меня.
В наушниках раздался счет. Сейчас начнется съемка.
— С вами Оливия Кармайкл. Я около жилого дома, в шестой этаж которого сегодня утром в девять тридцать врезался самолет, выполнявший чартерный рейс номер пятьсот двадцать семь.
Боб показал здание, а она продолжала:
— Причина катастрофы еще не выяснена. Пять пожарных команд эвакуировали кого смогли и теперь пытаются пробиться на шестой этаж и к самолету. На борту находилось, вместе с экипажем, пятьдесят два человека. Самолет выполнял полет в Майами.
Камера снова высветила Ливи.
— Пока мы еще не можем указать число пострадавших. Здесь несколько машин «Скорой помощи». Тяжелораненые немедленно будут отправлены в больницу.
Торп стоял сзади и наблюдал, как Ливи ведет репортаж. Лицо ее было спокойно, но во взгляде — настоящий ужас. Сознавала она это или нет, но взгляд делал только весомее ее слова. На щеках еще виднелись следы пыли и сажи. «Она хорошо делает свое дело, — подумал Торп, — может, и потому, что постоянно подавляет свои чувства». Он-то видел, каких усилий ей это стоит. Но зрителям, кто заметил ее скрытое смятение, это делало ее лишь понятнее и ближе.
— Репортаж вела Оливия Кармайкл из Вашингтонского отделения «Новостей мира».
Она подождала, когда их уберут из эфира, и сняла наушники.
— Ладно, — обратилась она к Бобу, — пойди сделай несколько медицинских кадров, а я узнаю, не пробились ли они еще на шестой этаж. И срочно пошли курьера на студию. Им пригодится все, что мы отсняли.
Ливи чувствовала, что самообладание полностью вернулось к ней. Она не собирается разваливаться на куски.
— Отлично, — одобрил Торп.
Ливи посмотрела на него. Он был олицетворением спокойной, сдержанной, скрытой силы.
И ее вдруг неприятно взволновало, что на какое-то мгновение она ощутила необходимость в его поддержке. Непозволительная роскошь!
Торп улыбнулся и откинул с ее лба выбившиеся пряди. Прическа была испорчена, да и понятно.
— Хочешь, чтобы я был поблизости?
Ливи глядела на него, злясь на себя и недоумевая: ну почему ее так легко растрогать?
— Не старайся быть любезным со мной, Торп, — тихо ответила она. — Мне проще, когда ты со мной невежлив.
Торп наклонился и легонько коснулся ее губ.
— Я позвоню тебе вечером.
— Не надо.
Но он уже уходил прочь.
Ливи круто отвернулась. Черт бы его взял со всеми потрохами. Она не будет думать о Торпе. Слава богу, у нее полно дел.
Ливи смотрела свою запись в «Вечерних новостях». Раньше, сидя за столом и видя себя на мониторе, она могла воспринимать происходящее отстраненно. Теперь, одна в своей квартире, глядя на экран, как тысячи других телезрителей, она остро переживала трагедию. Погибло шестьдесят два человека. Еще не было официального заключения о причинах катастрофы, но все наводило на мысль о том, что к ней привела ошибка пилота.
Ливи вспомнила о женщине, которую она пыталась утешить, и ее драгоценном альбоме, за который та судорожно цеплялась. На шестом этаже никто не уцелел.
Еще хорошо, что катастрофа произошла утром, сказала Ливи во время репортажа. В большей части квартир никого не было. Дети ушли в школу, взрослые на работу. Но малыш Доусон из 610-й лежал в постели с гриппом.
Ливи встала и выключила телевизор. Нет сил думать обо всем этом. Она потерла виски. Надо принять пару таблеток аспирина и отправляться в постель. Ничего не изменишь. Ей следует обрести душевное равновесие. Такая работа.
Она легла и вспомнила, что не обедала сегодня. Наверное, голова болит просто от голода, но, чтобы встать и поесть, не было сил. Закрыв глаза, она лежала в темноте. Покой, тишина, одиночество. Никого не пускать в свой личный мир. Ни от кого не зависеть, ни перед кем не отчитываться. Все, что у нее есть сейчас, — ее собственное достояние. Ошибки, которые она делает, — тоже ее, личные, ошибки. И это самый лучший образ жизни.
Ливи открыла глаза и уставилась в потолок. Она вдруг подумала, что впервые усомнилась в правильности своей теории. Когда же это произошло? Когда ее такой надежный щит дал трещину?
Раздался пронзительный телефонный звонок, Ливи вскочила и села в постели. Ощупью она нажала на кнопку ночника, затем, взяв трубку, схватила карандаш. Кто может позвонить ей в полночь, кроме как из студии?
— Да, слушаю.
— Привет, Ливи.
— Торп? — Ливи уронила карандаш и снова легла. Непредсказуемый человек.