— Поняла, — сказала Звонкова. — Мать хотела назвать меня Алёной, но отец запретил сделать это. Он сказал, что все Алёнушки слезливы, а с ними таскаются глупые спившиеся братцы Иванушки. Но в его отсутствие мама называла меня именно Алёной, Алёнушкой.
Однажды Нина-Алёна была в Москве по делам, и Куропёлкин отважился позвонить во Владивосток, в приёмную комиссию университета, и поинтересовался, не может ли он восстановиться хотя бы на втором курсе истфака и дистанционно продолжить образование.
— Это сложно… — ответили ему. — Я плохо расслышал вашу фамилию. Повторите.
— Куропёлкин.
— Тот самый?
— Тот самый…
— Ну, с вами-то всё может решиться и в несколько дней!
И решилось. И восстановили Куропёлкина на третьем курсе.
422
И тут пронеслось: Баборыба вот-вот родит. Якобы и воды начали отходить. К несчастью, папарацци и телевизионные службы так и не раздобыли сведения о том, в какой клинике должна осчастливить планету роженица. А ведь уже было объявлено (и два месяца просветлённо-взволнованно звучали в эфире обещания телеглашатаев уровня самих Куценко или Нагиева), что всё будет чики-брики, камеры установят в палате роженицы (с её согласия), и сколько понадобится времени, столько и будет отпущено показу акта родов. Заказавший в Канберре самолёт, Держивёдра вернулся в Москву, но решением Центра Исследований Геонавтики появляться на родах ему было запрещенно. Держивёдра обиделся и пообещал уйти в женский монастырь. На одной из злободневных передач «Посмотрим и поговорим» из-под потолка свалились вдруг косоворотка и балалайка, вызвав голодные обмороки поклонниц Фёдора Курчавова-Шляпина. На скользких плитках мостовых в перестроениях репетировали духовые оркестры, в том числе и приглашённые британские, с волынками наперевес, мы по Пикадилли не ходили… Рядом на знаменитом катке готовили ледовую феерию «Рождение Афродиты», но творцам разумно попенали на бестактность, и ожидаемый балет сразу же стал «Рождением Афродиты и Зевса». Известно было, что над Москвой произойдут фигурные пролёты «Стрижей» с бомбометанием сливочных конфет «Помадка» и плюшевых кроликов. То есть всё шло замечательно, но Баборыба в тот день не родила. И какой-то дурак объявил по ТВ — «по техническим причинам».
Кого-то пригрели взбучкой, а для успокоения населения на экраны вывели учёных из Центра Исследованийй Геонавтики, и они заверили людей в том, что организм Людмилы Афанасьевны Мезенцевой, кого часто и не по делу называют Баборыбой, крепкий и она благополучно родит. Бывают задержки, и в них ничего страшного нет. К ним в компанию допустили нумерологшу из Талды-Кургана, она стала шуршать блокнотами, выводила цифры и объявила с торжеством:
— Ну вот, у Мезенцевой четыре единицы, а у Куропёлкина — три, всё это прекрасно, и нечего беспокоиться.
— С кем я связала свою жизнь! — воскликнула Звонкова.
— Знаешь что, Нина-Алёна, я дал слово не проваливаться под землю от склок с тобой. Но есть и другие способы снимать напряжения. В пьесе «Лес» к актёру Счастливцеву, сытно и уютно проживающему у родственников, приходит мысль: «А не повеситься ли?». Ты наверняка смотрела «Лес»?
— Из всех лесных действий я знаю лишь представление «Прапорщики в грибных местах».
Шутила. Горько шутила.
— Ладно, Куропёлкин, извини, — сказала она. — Я сейчас успокоюсь. Ты же не бросишь меня?
— Помолчи, — сказал Куропёлкин. — Я человек, верный привычке. И однолюб. Ты лучше погляди на этого вертуна среди членов комиссии. Пока ты бушевала, его объявили крупным теоретиком, научным руководителем Мезенцевой и её творческим опекуном.
— Это же Трескучий! — чуть было не выругалась Звонкова.
— Трескучий-Морозов, — подтвердил Куропёлкин. — Но он теперь брюнет и ходит во всём чёрном.
— Чёрти что! — сказала Звонкова. — Я в увлечении тобой стала невнимательной. Только ощущала, что он чрезвычайно важничает и от него пахнет гуталином.
— Боюсь, что ты была невнимательна к нему и раньше. У него бонапартьи комплексы, и сейчас для начала он желает удовлетворить простейший из них. Комплексы его очень опасны для множества людей. А уж в реакции с удачей опекаемой им дамы можно будет ожидать и губительного пожара.
— Теперь успокойся ты, мой пожарный, — положила Звонкова ласковую руку на голову Куропёлкина.
423
Ещё один день прошёл спокойно. Хотя кое-что и происходило. Ни с того ни с сего в Москву нагрянула толпа бушменов. Они выкрикивали: «Баборыба!», других слов не знали, ходили по снегу босые, но с копьями, и их пришлось снабдить шубами. После чего они пропали. Московские казаки, при орденах, стояли на заставах в старании обуздать и не допустить феминистские движения. Соколы-сапсаны разгоняли ворон, способных гнусными звуками нарушить нервную систему ожидаемого дитяти. Из-под Киржача с полигона приволокли в московское небо опытный образец дирижабля. На одном из боков его был размещён портрет Баборыбы, а на другом — огромные фотографии двух русых близнецов, вылитых наследников Геонавта Куропёлкина. Вечером прожекторы и лазеры вцепились лучами в бока дирижабля, и блогер Таня Б. сейчас же откликнулся одобрением: «Блудный отец возвращается в семью».
424
А на следующий день гражданка Мезенцева родила.
Финансовые дела ТВ с Центром Исследований были, видимо, улажены, и с утра камеры первых каналов познакомили зрителей с благополучием палаты дорогой им теперь Баборыбы. Дорогой или даже любимой, потому как у нас чрезвыйно любили создавать новые виды растений, новые породы животных и особенно породу нового человека, на это ушло чуть ли не столетие. Больницу Мезенцевой не назвали, сообщили только «где-то в Москве», и сейчас же в компаниях зевак и ротозеев нашлись доброхоты, пожелавшие на своих иномарках стать скороходами и сновать от одного родильного дома к другому, в надежде вычислить, куда положена Баборыба.
А вот Звонкова и Куропёлкин затаились в известной нам усальбе. Телевизор включать себе запретили, попросили Дуняшу, отправленную в соседнюю комнату глядеть и, в случае чего, сообщать о событиях. Куропёлкин хорохорился, а Звонкова прижималась к нему в страхе, что Куропёлкина удивляло, но спрашивать, в чём её страхи, он не считал нужным. Лишь выстраивал предположения.
Первое сообщение наблюдательницы Дуняши было такое:
— Началось!
И ещё четыре часа нервных ожиданий. Не в дурдом ли им поехать сдаваться? Неужели роды бывшей синхронистки должны были в их жизни что-то изменить?
И не ели, и даже не пили. Лишь иногда Куропёлкин приголубливал рюмку с малой дозой коньяка. Выходило, без всякого удовольствия. И боялся нового поворота событий. Чувствовал себя виноватым перед любимой им женщиной.
Дверь в гостиную приоткрылась, и Дуняша вскрикнула:
— Кесарево сечение!
Свет в гостиной не включили. Камин не зажигали. Сидели. Будто ждали бомбёжки. Долго сидели.
А теперь Дуняша уже не закричала, а завопила:
— Ой! Ой! Ой!
Куропёлкин бросился к Дуняше, не случилось ли что с ней.
— Четыре с половиной килограмма! — пыталась отдышаться Дуняша.
— Мальчик или девочка? — спросил Куропёлкин.
— Четыре с половиной килограмма чёрной икры!
Куропёлкин постоял у телевизора, ему стало нехорошо, он вернулся к жене, доложил ей о произошедшем, хотел было сострить: «Не пахнет ли эта икра гуталином?», но сразу же понял, что делать этого нельзя.
— А мне её жалко, — сказала Звонкова.
— И мне, — вздохнул Куропёлкин.
425
Понятно, что в публике настроение было невесёлое. Дирижабль, уже с пустыми боками, отволокли обратно в Киржач. Конфеты «Помадка» и плюшевые кролики смёрзлись. Премьеру балета, как и хождение духовых оркестров, в частности и с волынками, отменили. Вода «Боржоми» снова была признана отвратительной (по её делам). Общественные туалеты, срочно поставленные для ротозеев у родильных домов, отправили подарками в города «Золотого кольца». Рассерженный Держивёдра ездил по стране, подыскивая для себя женский монастырь. Ну, и так далее. А о конфузе всеобщей будто бы героини скоро забыли.
И были, конечно, поводы не только для печалей. Но и для удивлений. Прежде всего удивились букмекеры. Ставки, связанные с родами Баборыбы, были самые разнообразные, начиная с простейших — пол ребёнка, имя, всего 67 пунктов. И никто из игравших не сорвал и рубля. Кроме одного провидца. Всюду он поставил на чёрную икру. Пол ребёнка — чёрная икра, имя — чёрная икра. И так — по всем пунктам. Но ныне провидца искали, чтобы вручить ему победный куш. А он будто сквозь землю провалился. И это был не Куропёлкин. Удивились и владельцы спортивных баров. Их клиенты долго сидели тихо и заказывали без азарта, вызывая у хозяев мысли о прогаре заведения, но после показа на экране рождения чёрной икры началось чуть ли не закусочно-пивное сумасшествие, какое не могло бы возникнуть даже и при трансляции матча «Барселона» — «Бавария». Тонко философствующие люди были огорчены. Не высказывая заранее и публично мнений, они всё же надеялись на какое-то чуть ли не историческое чудо, фактом своим должное указать Путь Людям. Их оппоненты и теперь не унывали: а чёрная икра — не символ ли отечества, рассуждали они, и нет ли в нынешнем якобы конфузе именно предвестия процветания и благополучия великой страны?
426
Но всё это были мелочи, и они не волновали Куропёлкина. И не волновали его оркестры с волынками. А волновала иная волынка. Перерыв в заседании комиссии Центра исследований. Надоела ему неопределённость его положения. А тут определённость и случилась.
427
Кто-то важный наверху цыкнул, а может, и ударил ботинком по столу. Что у нас за ЦФИГ такой? ЦФИГ с маслом, что ли? Он и икрой торгует? Сколько там геонавтов? Не отвечайте, сам знаю. Один. А сколько там профессоров, докторов наук и теоретиков? И вот так мы печёмся об обороноспособности державы? Сейчас же начнётся преобразование Центра. На что там только деньги тратят!
Преобразование началось с серьёзных выволочек руководителям Центра. Политолог был переброшен к генетикам, с указанием украшать стилистическими оборотами и цитатами труды укротителей дрозофил.
С Куропёлкиным дело решилось быстро. Его даже хотели произвести в главнокомадующие. То есть в начальники Центра в генеральском звании, что Куропёлкина, естественно, напугало. Но трезвые умы сейчас же напомнили о том, что Куропёлкин не состоит ни в одной из заседающих в Охотном ряду партий и не желает в них вступать, да его, памятуя о его подвигах в ночных клубах, и не примут ни в какую партию. А потому следует удовлетворить просьбу Куропёлкина и ввести его в штат вольнослужащим без каких-либо надбавок к окладу. Удивил Куропёлкина Консультант (Консультант ли на самом деле?) Бавыкин. Он принялся защищать и хвалить Политолога, а его, Куропёлкина, отругал. Сказал, что он, Куропёлкин, никакой не геонавт, а всего лишь пешеход-любитель, возможно, профессионал в пожарном и морском делах, в нашем же деле его вознёс помойный случай, а так его надо держать подальше от исследований Центра (при этом он обернулся к Кадровику).
— Тем не менее Евгений Макарович утверждён отвечающим за подземные богатства Джугджура. И менять что-либо мы не будем.
Бавыкин пожал плечами и более ни слова не произнёс.
428
Вечером Куропёлкин сказал жене:
— Ну, твой Бавыкин хорош!
— Он так и сказал «помойный случай»? — удивилась Звонкова.
— Так и сказал.
— Значит, помойный случай — это я! — рассмеялась Звонкова. — Ну, мужики… Я-то думала, что у него всё в прошлом… Что у него интерес к Дуняше… А он…
— Ну и что тут смешного?
— Это нервный смех! Теперь я понимаю, почему при твоём падении в Люке Бавыкин не включил свои батутные устройства улова. Две мотивации. Два искушения. Две пробы. Может, повезёт с осуществлением проекта. А если не повезёт, предполагаемый соперник не будет бередить душу. Вот и произошёл, из-за моей блажи, помоечный случай. Остерегайся общих дел с Бавыкиным, прошу тебя!
— По-моему, ты всё упрощаешь! В такого Бывыкина я не верю. Гений и злодейство, что ли? Конечно, себялюбец, но примитивный, осатаневший от приступов любви, способен на самые бредовые поступки. А Бавыкин-то человек масштабный, исполин, по его разумению, инспектор часовых поясов, а вдруг и держатель сил всей планеты, разве может он даже и в страсти своей быть таким мелким?
— Смотря кто обьект его страсти, — сказала Звонкова.
— Ох! Ох! Ох! — произнёс Куропёлкин. — Заслуги-то какие! Красота-то какая! А не с ним ли ты и сейчас? А? Может, и у тебя было две или три мотивации?.. И несмотря ни на что, он мне интересен. Я даже хотел объясниться с ним. Но, пожалуй, не буду.
А Звонкова расплакалась.
Куропёлкин растерялся, присел перед Звонковой на четвереньки, обнял её колени, стал целовать их, но успокоить подругу не мог.
— Ты меня обидел… — прошептала Звонкова.
И снова Куропёлкин ощутил, какой он неловкий и прямолинейный человек.
Но тут по полу гостиной мимо Звонковой и Куропёлкина прошагал Башмак. На его боку зажглась бегущая строка: «Я не к вам. Я к горничной» — и скрылся в соседней комнате.
Глаза Звонковой были сухими. Она в недоумении смотрела то на Куропёлкина, то на закрывшуюся за Башмаком дверь.
— Дуняша! — выкрикнула наконец она. — Дуняша!
Потом с осторожностью и призывая Куропёлкина в телохранители, она направилась в комнату горничной. Ни Башмака, ни Дуняши в ней не было.
429
— Она давно этого хотела, она сама этого хотела, — повторяла Звонкова. — А с твоей бестактностью, Куропёлкин, мы ещё разберёмся. Скажи спасибо, что у меня сейчас важные хлопоты.
Важные хлопоты, как выяснилось позже, были связаны с жизнеустройством Баборыбы. Сейчас здоровьем Мезенцевой занимались психотерапевты. Естественно, исходом родов Мезенцева была потрясена. Вспоминали, как она рыдала и умоляла оставить ей хоть одну, хоть две икринки, она их воспитает, они её наследники, им были дадены государственные сертификаты. А приплод в те минуты увозили в какой-то в особенный рыбопитомник. Рассказывая об этом, Звонкова подносила платок к глазам. Звонкова утешала страдалицу не только словами, она учредила для неё приличную ежемесячную стипендию до дня совершеннолетия мальков. Брюнет и творческий опекун Мезенцевой пытался отделиться от неё, но никак не мог вернуть натуральный цвет волос, а только чернел и чернел. («Ты не уволила его?» — спросил Куропёлкин. «Пока нет, он всё же толковый исполнитель…») А вокруг Мезенцевой уже крутился шустрый молодой человек Анатоль, он был уверен в том, что как только Мезенцева очухается, с её историей и её прекрасным телом да ещё и с разъездным мегааквариумом, можно будет бомбить корпоративные попойки. Купания же Баборыбы Анатоль собирался предварять, при трезвой ещё аудитории, байками и нелепостями профессора Удочкина («Не одними же кильками кормиться профессору»). Эта идея Звонковой (насколько она поняла Мезенцеву) показалась осуществимой.
— И знаешь ещё что, мой любезный Куропёлкин, я пыталась выяснить, могла бы родить от тебя эта Мезенцева. И поняла, что не могла. Произнесу банальность. Нормальные дети появляются на свет после ласк двух любящих друг друга людей. А ты Баборыбу не любил. Я успокоилась. И могу сказать тебе по секрету. Придвинь своё ухо ко мне.
— Ну, ты, Звонкова, даёшь! Это правда? — воскликнул Куропёлкин.
— Правда. Ты доволен?
— Ещё бы! Я… — не мог найти слов Куропёлкин.
— И всё, — сказала Звонкова, — и больше никаких слов. Я суеверная.
430
Другим, ещё более важным делом для Нины Аркадьевны Звонковой стало увлечение устройством виллы (пусть и на месяц проживания) на мёрзлом берегу Тихого океана. Экзотика! У кого ещё из «форбсов» есть виллы в ледяных местах? Она с лупой обследовала на картах подробности западных прибрежий Охотского моря и поняла, что дорогу к Охотску придётся тянуть через горные хребты от Якутска, и в ней взорвался азарт. Нашему автобану и немцы позавидуют! Транспортными средствами Звонковой были посланы в Охотск топографы, экономисты, проектировщики сибирского профиля и, конечно, архитекторы, молодые и авантюрные. В дни их отъезда состоялась размолвка Звонковой и Куропёлкина, чуть ли не приведшая к раздору. Звонкова пожелала ввести Куропёлкина в свет. Без ведома Куропёлкина был закуплен костюм (прикид) для фейсконтроля.
— Примерь костюм, — попросила Звонкова. — Фигура у тебя стандартная, пятый рост, в плечах, то есть в кости, ты не так широк, как кажешься…
Чтобы не вызвать из-за мелочи раздражение жены, Куропёлкин костюм примерил.
— Прекрасно! — обрадовалась Звонкова. — Ты просто элегантен. Завтра же выйдем на приём в дом к банкиру Сутягину.
— Не пойду, — мрачно заявил Куропёлкин.
— Это почему же? — удивилась Звонкова. — Или стыдишься появиться со мной в обществе?
— Вовсе не потому, — вздохнул Куропёлкин. — Пойми меня… Ты живёшь внутри блистающего шара, я — в сыром углу чемодана из дерматина. И мне надо привыкнуть к твоему окружению…
— Ну и привыкай! — сердито сказала Звонкова.
431
Через несколько месяцев вернулись посланные в Охотск. К тому времени Куропёлкин всё же заставил себя отправиться с женой в Большой зал Консерватории на бенефисный вечер оркестра Плетнёва, даже бабочку под кадыком выдержал и был представлен многим светским людям.
Сегодня же он был приглашён в офис Звонковой. Два парня, недавно защитившиеся в институте на Рождественке, докладывали госпоже Звонковой о своих замыслах. Рисунки и чертежи прилагались. Парни желали оживить деревянный острог Охотска, стены с башнями, церковь и воеводский дом. Куропёлкин одобрительно кивнул. Но спросил: «А это что за рисунок?» «Это объект — вне Охотска. Но рядом. Колодец для работ академика Бавыкина». «Что?! — возмутился Куропёлкин и грозно взглянул на Звонкову. — Никаких колодцев Бавыкина!» «Нас не спросят, — вздохнула Звонкова. — И дело тут не в Бавыкине. А потому давай лучше посмотрим на более важные для нас с тобой хоромы… Вот… И знаете, ребята, тут не стоит спешить. Евгений Макарович высказал пожелание, чтобы эти хоромы состояли из двух строений — блистающего шара (солнце всё же появляется над страной здесь) и дорожного чемодана (сколько начиналось отсюда путешествий по Тихому океану!)».