Дело не в том, что собачья гостиница представлялась ему таким уж плохим местом: Мистер Зельц прекрасно понимал свою неправоту, и когда Алиса и Дик отвезли его туда утром семнадцатого декабря, он вынужден был признать, что Полли хорошо позаботилась о нем. «Собачья гавань» ничем не напоминала «Синг-Синг», или «Чертов остров», или какой-нибудь другой концентрационный лагерь для брошенных и несчастных животных. Расположенный в сельской местности на участке в двадцать четыре акра, который некогда являлся частью большой табачной плантации, этот четырехзвездочный собачий отель способен был удовлетворить прихоти самых избалованных домашних любимцев. Уютные спальные вольеры располагались вдоль восточной и западной стен просторного амбара из красного кирпича. Их было шестьдесят — отдельный вольер для каждого постояльца, причем гораздо более просторный, чем конура Мистера Зельца. Их не только чистили ежедневно: каждый вольер был снабжен мягкой, свежевыстиранной подстилкой и резиновой игрушкой для жевания в виде косточки, кошки, мышки — в зависимости от вкусов клиента. Сразу же за задней дверью амбара находился огороженный круговой участок в два акра, который служил для дневных прогулок. По желанию предоставлялось диетическое питание и раз в неделю — бесплатное купание.
Но все это не имело никакого значения, по крайней мере для Мистера Зельца. Окружавшая его роскошь не производила на него впечатления, ничто не вызывало у него ни малейшего интереса, и даже после того как его представили владельцам и служащим отеля — все как один были заядлыми собачниками, — у него так и не возникло желания остаться. Это, разумеется, не остановило Дика и Алису: они все равно уехали. Мистеру Зельцу хотелось выть от того, как подло они поступили, даже несмотря на то что он видел в глазах Алисы, когда та прощалась с ним, слезы любви и горя. На свой грубоватый лад грустил, оставляя Мистера Зельца, даже Дик. Наконец фургон Джонсов промчался по грязному проселку и скрылся за главным зданием. Провожая его глазами, Мистер Зельц впервые начал понимать, в какую историю он попал. Дело было не в том, что у него на душе кошки скребли, и даже не в страхе. Что-то неприятное творилось с ним самим, зрело внутри и готово было вот-вот прорваться и лопнуть. Голова болела, желудок пылал, и слабость охватила колени, так что стоять он почти не мог. Ему дали еду, но его тошнило от одной мысли о ней. Ему предложили кость, но он отвернулся. Он хотел только пить, но когда принесли воду, он сделал два глотка и больше не стал.
Клетка его располагалась между скулящим десятилетним бульдогом и приторной золотистой лабрадоршей. Обычно такая крупная сука немедленно провоцировала у него ожесточенный нюхательный рефлекс, но в тот вечер он лишь мельком отметил ее присутствие и тут же, рухнув на подстилку, впал в беспамятство. Находясь в бессознательном состоянии, он увидел во сне Вилли; это случалось с ним и раньше, но если прежде хозяин являлся с отеческим поучением или ободрением, то теперь он предстал перед Мистером Зельцем в гневе. Возможно, дело было в лихорадке, сжигавшей внутренности пса, а может, что-то случилось с хозяином в Тимбукту и теперь Мистеру Зельцу явился не тот Вилли, которого он знал и живым, и мертвым последние без мала восемь лет, а другой — мстительный и саркастический, Вилли-демон, Вилли, начисто лишенный доброты и сострадания. Бедный Мистер Зельц так перепугался, что не удержался и в первый раз за всю свою взрослую жизнь сходил под себя.
Хуже всего было то, что фальшивый Вилли выглядел точь-в-точь как настоящий и одет был в тот же самый поношенный костюм Санта Клауса, который Мистер Зельц видел на хозяине каждое Рождество в течение семи лет. Но самое страшное заключалось в том, что действие во сне происходило не в одном из знакомых мест, вроде вагона подземки, а прямо здесь и сейчас, вот в этой клетке, где находился Мистер Зельц. Пес закрыл глаза, а потом открыл их: Вилли сидел перед ним в углу, прислонившись спиной к прутьям.
— Я повторять не собираюсь, — начал он, — поэтому сиди и не щелкай пастью. Ты сделал из себя посмешище, отвратительное посмешище, и отныне я запрещаю тебе даже думать обо мне. Запомни, шавка, прибей эти слова гвоздями к дверям и не смей вспоминать мое имя — ни всуе, ни в молитве, ни под каким видом. Я умер и хочу, чтобы меня оставили в покое. Все твои стоны, все твои сетования — думаешь, я их не слышу? Да я от них устал, шавка, и больше я тебе уже никогда не приснюсь. Ты понял, дебил? Оставь меня в покое! У меня теперь есть новые друзья, и я не нуждаюсь в твоих услугах. Усек? Не смей ко мне больше носа показывать — между нами все кончено!
К утру лихорадка сделалась такой сильной, что у Мистера Зельца стало двоиться в глазах. Желудок его превратился в поле боя между армиями микробов, и стоило Мистеру Зельцу только пошевелиться, только переместить свое тело на пару дюймов, как начинался новый приступ. Ощущение было такое, словно в кишках взрывались глубинные бомбы и ядовитые газы разъедали его внутренние органы. Он просыпался несколько раз за ночь и прочищал желудок, пока боль не отступала, но унималась она ненадолго, и когда наконец взошло солнце и свет проник в амбар между стропилами, Мистер Зельц увидел, что окружен лужицами рвоты, состоявшей из смеси высохшей слизи, полупереваренного мяса, сгустков свернувшейся крови и какой-то неизвестной желтой жижи.
Вокруг уже царило оживление, но Мистер Зельц чувствовал себя так плохо, что ничего не замечал. Другие собаки тоже проснулись и лаяли, приветствуя настающий день, а он мог только лежать в оцепенении и смотреть на устроенное им свинство. Он знал, что болен, но не имел ни малейшего представления, чем и насколько сильно. Собака может оправиться от такой болезни за пару дней, а может и сыграть в ящик. Если бы выбор был за ним, он предпочел бы первое. Несмотря на кошмарное сновидение прошлой ночи, он хотел жить. Неожиданная жестокость Вилли удивила его, он почувствовал себя несчастным и ужасно одиноким, но это не означало, что Мистер Зельц не был готов простить хозяину все. Со старым другом нельзя рвать из-за одной-единственной размолвки, особенно в таких критических обстоятельствах. Вилли теперь мертв, а мертвецы — кто их знает? Возможно, через какое-то время они становятся злыми и обидчивыми. А вдруг это был вовсе и не Вилли, а какой-нибудь принявший вид Вилли самозванец, демон, которого подослали из Тимбукту, чтобы одурачить Мистера Зельца и настроить его против бывшего хозяина. Но даже если этот бессмысленно жестокий и злобный человек был Вилли, Мистеру Зельцу ничего не оставалось, как, положа лапу на сердце, признать, что в сказанном имелось зерно истины. Он слишком много жалел себя в последнее время, потратил массу драгоценных часов, брюзжа по поводу мелких обид и неприятностей, а такое поведение для неглупой собаки являлось однозначно постыдным. Ему следовало радоваться жизни и быть благодарным за то, что он имеет. Мистер Зельц отлично помнил, что Вилли просил никогда больше не вспоминать о нем, но не мог ничего с собой поделать. Он находился в полубреду, вызванном лихорадкой, и контролировать свои видения сейчас для него было все равно что встать на задние лапы и отпереть запор на клетке. Если в его мыслях и возникал Вилли, то какая в том его вина? Хозяину оставалось только заткнуть уши и ждать, когда пес перестанет о нем думать. По крайней мере, Мистер Зельц наконец-то больше ни на что не жаловался и старался вести себя достойно.
Меньше чем через минуту после того, как Мистер Зельц подумал про дверной запор, пришла молодая женщина в голубой нейлоновой зимней куртке и открыла клетку. Ее звали Бет. Полные бедра, неправильно-круглое лицо и кукольная прическа. Мистер Зельц запомнил ее — эта девушка вчера пыталась накормить и напоить его, гладила его по голове и говорила, что утром ему станет лучше. Она добрая, но в болезнях ничего не понимает. Увидев рвоту, Бет встревожилась: пригнувшись, она вошла в клетку, чтобы осмотреть все повнимательнее.
— Видно, лихо тебе пришлось ночью, Пусик, — сказала она. — Пожалуй, стоит показать тебя отцу.
Отца он тоже видел вечером — этот мужчина показывал ему территорию. Грузный дядька с черными кустистыми бровями и лысый, как колено. Звали его Пэт — то ли Пэт Сполдинг, то ли Пэт Спролинг — Мистер Зельц не запомнил точно. Его жена сопровождала их во время первой половины обхода. Ах да, вспомнил, вот забавно: жену-то его тоже зовут Пэт! Алиса даже рассмеялась, когда услышала это, а Дик оттащил ее в сторону и сказал, что она ведет себя как невоспитанная девочка. Патрик и Патриция. Пэт и Пэт, для краткости. Довольно глупо. Сбивает с толку.
В конце концов Бет заставила его встать и пойти вместе с ней в главное здание. По дороге его еще раз стошнило, но на улице веяло прохладой, которая слегка умерила жар. Извергнув из организма отраву, он почувствовал себя немного лучше. Приободрившись, он последовал за Бет в дом, где с благодарностью принял предложение полежать пока в гостиной. Бет пошла за отцом, а Мистер Зельц, свернувшись поудобнее на коврике перед камином, стал прислушиваться к звукам, вылетавшим из огромных дедовских часов с боем. Он отсчитал десять ударов, затем двадцать, а затем веки его сомкнулись. Прежде чем совсем уснуть, он успел уловить приближающиеся шаги и мужской голос:
Отца он тоже видел вечером — этот мужчина показывал ему территорию. Грузный дядька с черными кустистыми бровями и лысый, как колено. Звали его Пэт — то ли Пэт Сполдинг, то ли Пэт Спролинг — Мистер Зельц не запомнил точно. Его жена сопровождала их во время первой половины обхода. Ах да, вспомнил, вот забавно: жену-то его тоже зовут Пэт! Алиса даже рассмеялась, когда услышала это, а Дик оттащил ее в сторону и сказал, что она ведет себя как невоспитанная девочка. Патрик и Патриция. Пэт и Пэт, для краткости. Довольно глупо. Сбивает с толку.
В конце концов Бет заставила его встать и пойти вместе с ней в главное здание. По дороге его еще раз стошнило, но на улице веяло прохладой, которая слегка умерила жар. Извергнув из организма отраву, он почувствовал себя немного лучше. Приободрившись, он последовал за Бет в дом, где с благодарностью принял предложение полежать пока в гостиной. Бет пошла за отцом, а Мистер Зельц, свернувшись поудобнее на коврике перед камином, стал прислушиваться к звукам, вылетавшим из огромных дедовских часов с боем. Он отсчитал десять ударов, затем двадцать, а затем веки его сомкнулись. Прежде чем совсем уснуть, он успел уловить приближающиеся шаги и мужской голос:
— Не будем пока его трогать. Займемся им, когда проснется.
Мистер Зельц проспал все утро и большую часть дня, а проснулся с ощущением, что худшее осталось позади. Нельзя было сказать, что он в отменной форме, но, по крайней мере, он начал хоть что-то соображать, да и температура упала на пару градусов. Он пошевелил мышцами и почувствовал, что тело, прежде напоминавшее груду кирпичей, вновь слушается его. Он даже выпил немного воды, а когда Бет снова пошла звать отца, чтобы тот оценил состояние собаки, Мистер Зельц испытал такую жажду, что принялся вновь лакать воду, пока не выпил ее всю без остатка. Это был опрометчивый поступок. Здоровье Мистера Зельца еще не позволяло таких излишеств, и когда Пэт №1 вошел в комнату, Мистер Зельц встретил его тем, что снова изрыгнул все содержимое желудка на ковер гостиной.
— Какого черта нам подсовывают больных собак! — воскликнул мужчина. — Не хватало только, чтобы он сдох и нас потащили в суд.
— Может быть, позвонить доктору Бернсайду? — спросила Бет.
— Да. Скажи ему, что я уже выезжаю. — Он направился к двери, но на полпути остановился и повернулся к Бет: — Нет, пожалуй, лучше пусть твоя мать этим займется. У меня сегодня здесь дел полно.
Возникшая заминка была выгодна Мистеру Зельцу. Пока искали Пэт №2 и организовывали путешествие, он разработал собственный план. Без плана в голове ему никогда не удалось бы сделать то, что он сделал. Ему было наплевать, болен он или здоров, выживет или умрет. Он хватался за последнюю соломинку — живым они ни за что не доставят его к этому чертову ветеринару. Ему срочно был нужен план. И уже через несколько секунд он увидел в мыслях все так ясно, словно это случилось наяву. Теперь он точно знал, что делать и когда.
Пэт №2 выглядела как состарившаяся Бет. Пошире фигура, красная зимняя куртка вместо голубой, но то же выражение почти мужской уверенности в себе и неизменно хорошего расположения духа. Мистеру Зельцу обе женщины нравились больше, чем Пэт №1, и ему было слегка стыдно, что он собирается обмануть их, особенно после того, как они заботились о нем, но выбирать не приходилось — как и терять время на пустые сантименты. Женщина взяла поводок и повела Мистера Зельца к машине. Она открыла переднюю правую дверцу и пустила его вперед, не спуская с поводка до самого последнего мгновения. Как только дверь захлопнулась, Мистер Зельц перебрался на водительское место. В этом и состояла его стратегия; успех же ее зависел от того, зацепится или нет поводок за руль или за какой-нибудь рычаг (он не зацепился), и от того, заметит или нет Пэт его маневр раньше, чем откроет дверцу со стороны водителя (она не заметила). Как он все это продумал, так оно и вышло. Пэт №2 открыла дверцу, и Мистер Зельц выпрыгнул. Едва его лапы коснулись земли, он припустил изо всех сил, и прежде чем женщина успела схватить его за хвост или наступить на поводок, он был уже далеко.
Мистер Зельц держал курс на лес, начинавшийся к северу от главного здания, стараясь находиться как можно дальше от дороги. Он слышал, как звала его Пэт №2, а чуть позже к ней присоединились Бет и Пэт №1. Вскоре он услышал, как заводится двигатель автомобиля и колеса пробуксовывают по грязи. Но к тому моменту он уже углубился в лес и знал, что им не удастся догнать его. В это время года темнеет рано и не пройдет и часа, как ничего не будет видно.
Он продолжал бежать на север, пробираясь через заиндевевший подлесок в густых зимних сумерках. Из-под лап у него вспархивали птицы и прятались в густые ветви сосен, и белки разбегались во все стороны при его приближении. Мистер Зельц знал, куда он бежит, и, хотя не знал дороги, всецело доверял своему чутью. До дома Джонсов оставалось не больше десяти миль, и он был уверен, что доберется туда на следующий день или самое позднее через день. Его не беспокоило ни то обстоятельство, что Джонсы вернутся только через две недели, ни то, что еда его заперта в гараже, куда ему не пробраться. В конце концов, Мистер Зельц был всего лишь собакой и не мог продумывать все так далеко вперед. Сейчас имело значение только то, как добраться до места. А уж потом все само собой образуется.
По крайней мере, так он полагал, но печальная правда заключалась в том, что Мистер Зельц ошибся. Будь он здоров, он, несомненно, достиг бы своей цели, но тело его не могло справиться с возложенной на него задачей и вскоре ему пришлось платить за всю беготню и прыжки прошедшего дня. Десять миль — не бог весть какое расстояние, особенно в сравнении с эпохальными переходами, которые Мистер Зельц совершал еще каких-то три с половиной месяца назад, но теперь он путешествовал с пустым баком, а собака не способна долго бежать на одной только силе воли. Удивительно, что в столь ослабленном состоянии ему все же удалось преодолеть почти две мили. Он бежал, пока ноги несли его, а затем, прямо на ходу, внезапно рухнул на землю и тут же заснул.
Во второй раз за две ночи ему приснился Вилли, и опять сон не был похож на все виденное до того. На этот раз они сидели на пляже в Ла-Джолле, в Калифорнии, где побывали во время своего первого путешествия, когда Мистер Зельц был еще почти щенком. То есть много-много лет тому назад, в те дни, когда все кругом еще было новым и незнакомым для Мистера Зельца, когда все происходило впервые. Во сне он увидел ярко сиявшее полуденное солнце. Дул легкий ветерок, Мистер Зельц лежал, положив голову на колени Вилли и наслаждаясь тем, как хозяин чешет у него за ушами. Происходило ли все это на самом деле? Он не мог сказать точно, но картина была такой живой, что это, в общем, не имело никакого значения. Красивые девушки в купальниках, обертки от мороженого и тюбики из-под крема для загара, красные тарелочки фрисби, снующие в воздухе. Вот что увидел Мистер Зельц, когда открыл глаза во сне, и ощутил при этом странность и особую красоту всего окружающего, словно разум его уже покинул царство будничной реальности. Сперва царило молчание — молчание, но не тишина, потому что воздух наполнял шум волн, разбивающихся о берег, а также флагов и пляжных зонтиков, хлопающих на ветру. Потом где-то заиграло радио и женщина запела какую-то эстрадную песню со словами: «Будь моим милым, будь моим милым, будь моим милым». Песня была красивая и глупая, и Мистер Зельц так заслушался, что не заметил, как Вилли заговорил. К тому времени, как он начал слушать хозяина, он уже упустил несколько первых фраз — несомненно, важных, — и теперь ему понадобилось сделать недюжинное усилие, чтобы понять, о чем говорит Вилли.
«Внеси поправки», — услышал он сначала, а затем: «извини, старина» и «проверка». Затем он разобрал слова «мерзкая история» и «полная загадка» — и тут начал понимать, о чем идет речь. Демон-Вилли был ловушкой, и с его помощью кто-то пытался ожесточить сердце Мистера Зельца против покойного хозяина. Испытание оказалось настоящей пыткой, но другого способа убедиться в верности собаки не существует. Насмешник пытался сломить дух Мистера Зельца и действительно перепугал его до полусмерти. Однако, проснувшись утром, Мистер Зельц сразу же простил хозяина и не стал держать на него зла за все упреки и несправедливые обвинения. Именно поэтому Мистер Зельц, сам того не зная, справился с испытанием. И наградой стал этот сон, этот визит в мир томного, бесконечного лета, эта возможность погреться в лучах ласкового солнца посреди зимней ночи. Но каким бы приятным и правдоподобным ни выглядел этот сон, он служил только прелюдией к еще более важным событиям.
Мистер Зельц услышал, как кто-то сказал:
— Что это такое? — и тут же понял, что это произнес он сам, что он внезапно научился говорить на человеческом языке так же внятно и связно, как любой из племени двуногих.