Через два часа он набрел на полурастаявший стаканчик мороженого, лежавший на тротуаре возле Морского музея (вишня и ваниль с вкраплениями карамели в мягкой сладкой гуще). А затем — не прошло и пятнадцати минут — он наткнулся на остатки обеда из «Кентукки Фрайд Чикен»: в красно-белой картонной коробке, которую кто-то оставил на скамейке, лежали три частично объеденных куриных ножки, два нетронутых крылышка, бисквит и комок картофельного пюре, пропитанного коричневой соленой подливкой. Пища отчасти помогла ему вернуть веру в себя, но в меньшей степени, чем можно было предположить. Фиаско у памятника потрясло Мистера Зельца, и еще долгие часы воспоминания о неудачной охоте терзали его душу. Он презирал себя и, хотя отчаянно пытался поскорее забыть о случившемся, никак не мог избавиться от чувства, что превратился в старую развалину, которую осталось только выбросить на помойку.
Ночь он провел на пустой автостоянке, под звездным небом, прикрытый только негустой порослью сорняков и чертополоха. Он не мог сомкнуть глаз больше чем на пять минут. День был плох, но ночь оказалась еще хуже, поскольку это была первая в его жизни ночь, которую он проводил в одиночестве. Отсутствие Вилли ощущалось почти зримо в окружающей атмосфере, так что Мистеру Зельцу ничего не оставалось, кроме как лежать на земле и тосковать по хозяину. Наконец он все же впал в состояние, напоминавшее сон, но случилось это только под самое утро, и взошедшее через три четверти часа солнце вынудило его снова открыть глаза. Мистер Зельц встал, отряхнулся, и в тот же миг чудовищная тяжесть навалилась на него. Все вокруг потемнело, словно в душе его наступило солнечное затмение. Мистер Зельц не смог бы объяснить, каким образом это случилось, но он понял, что именно в это мгновение Вилли покинул сей мир. Все произошло так, как предсказывал сон. Хозяин его умер; не пройдет и минуты, как сестра Маргарет войдет в палату и поднесет зеркальце к его губам, а затем миссис Свенсон закроет лицо руками и заплачет.
Когда роковой миг настал, лапы Мистера Зельца подкосились и он рухнул на землю. Он чувствовал себя так, словно его расплющило весом воздушного столба. Несколько минут он пролежал неподвижно среди крышечек от бутылок и пустых пивных жестянок. Ему казалось, что тело его вот-вот рассыплется на кусочки, жизненные соки изольются наружу, он высохнет и превратится в окоченевший труп, который сгниет под солнцем Мэриленда. Но тут неожиданно навалившаяся на него тяжесть куда-то исчезла, и Мистер Зельц вновь ощутил биение жизни в своих внутренностях. Однако ему не хотелось больше жить — он хотел умереть. Поэтому он перевернулся на спину и широко растопырил лапы, подставляя небу горло, брюхо и гениталии. В этой позе он был абсолютно беззащитен. Распластанный, как невинный щенок, он ожидал, что гром небесный поразит его. Он был готов принести себя в жертву на могиле хозяина. Прошло еще несколько минут. Мистер Зельц закрыл глаза в экзальтации, ожидая мощного удара, но Бог не обращал на него ни малейшего внимания или просто не видел его, и мало-помалу, по мере того как солнце прорезалось сквозь утренние облака, Мистер Зельц понял, что сегодня ему не суждено умереть. Тогда он снова перекатился и встал. Затем, запрокинув морду к небу, он наполнил легкие воздухом и испустил долгий, протяжный вой.
Около десяти часов утра Мистер Зельц повстречался с компанией из шести двенадцатилетних мальчишек. Сначала он решил, что ему крупно повезло, потому что час-другой мальчишки обращались с ним по-царски. Они скормили ему несколько рогаликов, хот-догов и корочек пиццы, а Мистер Зельц в благодарность развлекал их, как умел. Он не слишком часто сталкивался с детьми, но знал о детях достаточно, чтобы ожидать от них самых непредсказуемых поступков. Эти же мальчишки с первого взгляда показались ему какими-то особенно буйными и хвастливыми. Они все время ругались и выпендривались друг перед другом. Присмотревшись, он заметил также, что они находят какое-то особое удовольствие в том, чтобы исподтишка пихать друг друга под ребра или бить по голове. Компания зашла в парк, и там мальчишки час с лишним играли в футбол, толкаясь с такой яростью, что Мистер Зельц начал беспокоиться, как бы они не покалечили друг друга. Был как раз конец летних каникул. Вскоре вновь начинались занятия, и поэтому мальчишки томились и искали приключений на свою голову. Наигравшись, они отправились к пруду, где стали швырять камешки, соревнуясь, чей камешек большее число раз подряд отскочит от поверхности воды. Вскоре разгорелся ожесточенный спор. Мистер Зельц, который неодобрительно относился к любым конфликтам, решил разрядить напряженность, бросившись в воду и принеся обратно один из камешков. Он никогда не питал особого пристрастия к подобным развлечениям, поскольку Вилли считал, что примитивные задачи типа «принеси палку» унизительны для интеллекта Мистера Зельца. Однако Мистер Зельц знал, что большинству людей нравится, когда собаки приносят палки и мячи в зубах, поэтому, поступившись принципами, он с громким плеском плюхнулся в воду. Вода в пруду заходила ходуном. Ловко поймав камень зубами, Мистер Зельц вынырнул и с удивлением услышал, как один из мальчишек выругался.
— Чертова собака испортила всю игру, — закричал он, — теперь придется не меньше пяти минут ждать, пока вода успокоится и можно будет начать сначала.
«Это, конечно, верно, — думал Мистер Зельц, гребя к берегу по-собачьи, — но как он будет потрясен, когда я положу эту гальку к его ногам. Не всякая собака способна на такое». Но когда он положил камешек к ногам сердитого мальчишки, то в награду получил пинок в ребра.
— Дурацкая собака! — заорал тот. — Какого черта ты мутишь нам воду?
Мистер Зельц взвизгнул от боли и удивления. Вслед за этим среди мальчишек вспыхнул новый спор. Одни одобряли этот пинок, другие осуждали, и вскоре двое уже катались по земле, сцепившись в драке и воспроизводя в очередной раз вековой поединок правды и силы.
Мистер Зельц отошел на безопасное расстояние в несколько ярдов, отряхнулся и стал ждать, пока кто-нибудь из мальчишек подобрей не позовет его обратно. Он очень хотел, чтобы топор войны был зарыт, но на его мирную инициативу никто не откликнулся. Драка продолжалась, а когда она наконец закончилась, один из мальчишек, заметив Мистера Зельца, поднял камень и швырнул в него. Он промахнулся на два-три фута, но Мистер Зельц понял намек, повернулся, бросился прочь и, хотя кто-то кричал ему, чтобы он возвращался, не останавливался, пока не добежал до другого конца парка.
Там он провел следующий час, отлеживаясь под кустом боярышника. Пинок не причинил ему особой боли, но настроение было безвозвратно испорчено. Он корил себя за то, что так превратно понял ситуацию. Ему надо стать более осторожным, недоверчивым и начать подозревать людей в самых дурных намерениях, до тех пор пока люди не докажут обратного. Жаль, конечно, что жизнь преподносит ему такие грустные уроки в столь зрелом возрасте, но если он хочет справиться с ожидающими его трудностями, необходимо собраться с силами и начать приобретать опыт. Нужно определиться с основными принципами и разработать программу поведения в критические моменты. Исходя из происшедшего, не составит особенного труда сформулировать первый пункт: никаких контактов с детьми, особенно с мальчишками младше шестнадцати лет. У них нет жалости, а если двуногое лишено жалости, то оно ничем не лучше бешеной собаки.
Мистер Зельц уже совсем собрался вылезти из-под куста, как увидел в двух шагах от собственного носа белые кроссовки, неотличимые от тех, что не так давно пинали его под ребра. Мистер Зельц в страхе сглотнул слюну. Неужели негодяй вернулся, чтобы продолжить избиение? Пес отпрянул, забившись глубже под нависшие низко ветви, и зацепился по пути за колючки. «Ну вот они и загнали меня в угол, — подумал он, — да только что поделаешь?» Мистер Зельц затаился, лежа на брюхе и ощущая, как в спину ему вонзилась добрая дюжина шипов. Он не терял надежды, что мучителю вскоре наскучит ждать и он уйдет.
Но в тот день Мистеру Зельцу не везло. Агрессор не покидал занятых позиций; вместо того чтобы пойти поискать жертву где-нибудь в другом месте, он присел на корточки и заглянул под куст. Мистер Зельц зарычал, готовый укусить, если понадобится.
— Не бойся, — произнес мальчик. — Я не ударю.
«Так я тебе и поверил», — подумал Мистер Зельц. От сильного напряжения он даже не заметил, что это был уже совершенно другой голос: мягкий, нежный, принадлежавший совсем другому мальчику.
— Я видел, что они с тобой сделали, — сказал новый мальчик. — Эти парни — форменные уроды. Они со мной в одной школе учатся. Ральф Эрнандес и Пит Бонди. Если с ними водиться, всегда влипнешь в какую-нибудь историю.
К этому времени мальчик просунул голову под куст уже достаточно далеко, чтобы Мистер Зельц смог различить его черты и осознать, что имеет дело не со своим мучителем: перед ним было лицо мальчика-китайца десяти или двенадцати лет, и в то первое мгновение Мистер Зельц почувствовал, что это — одно из прекраснейших человеческих лиц, какое он когда-либо видел. И тут же все только что выработанные принципы и программы вылетели из его головы: этот ребенок не мог причинить ему никакого вреда, а если Мистер Зельц ошибся и на сей раз, то ему остается только вывернуть шкуру наизнанку и провести остаток дней дикобразом.
Там он провел следующий час, отлеживаясь под кустом боярышника. Пинок не причинил ему особой боли, но настроение было безвозвратно испорчено. Он корил себя за то, что так превратно понял ситуацию. Ему надо стать более осторожным, недоверчивым и начать подозревать людей в самых дурных намерениях, до тех пор пока люди не докажут обратного. Жаль, конечно, что жизнь преподносит ему такие грустные уроки в столь зрелом возрасте, но если он хочет справиться с ожидающими его трудностями, необходимо собраться с силами и начать приобретать опыт. Нужно определиться с основными принципами и разработать программу поведения в критические моменты. Исходя из происшедшего, не составит особенного труда сформулировать первый пункт: никаких контактов с детьми, особенно с мальчишками младше шестнадцати лет. У них нет жалости, а если двуногое лишено жалости, то оно ничем не лучше бешеной собаки.
Мистер Зельц уже совсем собрался вылезти из-под куста, как увидел в двух шагах от собственного носа белые кроссовки, неотличимые от тех, что не так давно пинали его под ребра. Мистер Зельц в страхе сглотнул слюну. Неужели негодяй вернулся, чтобы продолжить избиение? Пес отпрянул, забившись глубже под нависшие низко ветви, и зацепился по пути за колючки. «Ну вот они и загнали меня в угол, — подумал он, — да только что поделаешь?» Мистер Зельц затаился, лежа на брюхе и ощущая, как в спину ему вонзилась добрая дюжина шипов. Он не терял надежды, что мучителю вскоре наскучит ждать и он уйдет.
Но в тот день Мистеру Зельцу не везло. Агрессор не покидал занятых позиций; вместо того чтобы пойти поискать жертву где-нибудь в другом месте, он присел на корточки и заглянул под куст. Мистер Зельц зарычал, готовый укусить, если понадобится.
— Не бойся, — произнес мальчик. — Я не ударю.
«Так я тебе и поверил», — подумал Мистер Зельц. От сильного напряжения он даже не заметил, что это был уже совершенно другой голос: мягкий, нежный, принадлежавший совсем другому мальчику.
— Я видел, что они с тобой сделали, — сказал новый мальчик. — Эти парни — форменные уроды. Они со мной в одной школе учатся. Ральф Эрнандес и Пит Бонди. Если с ними водиться, всегда влипнешь в какую-нибудь историю.
К этому времени мальчик просунул голову под куст уже достаточно далеко, чтобы Мистер Зельц смог различить его черты и осознать, что имеет дело не со своим мучителем: перед ним было лицо мальчика-китайца десяти или двенадцати лет, и в то первое мгновение Мистер Зельц почувствовал, что это — одно из прекраснейших человеческих лиц, какое он когда-либо видел. И тут же все только что выработанные принципы и программы вылетели из его головы: этот ребенок не мог причинить ему никакого вреда, а если Мистер Зельц ошибся и на сей раз, то ему остается только вывернуть шкуру наизнанку и провести остаток дней дикобразом.
— Меня зовут Генри, — сказал мальчик. — Генри Чоу. А тебя как звать?
«Ха, — подумал Мистер Зельц. — Умный маленький мальчик, каким, интересно, образом я должен тебе ответить на этот вопрос?»
Но поскольку от исхода этого разговора зависело очень многое, он решил все же попытаться. По-прежнему лежа брюхом на подстилке из веток и опавших листьев, он поднял голову и тявкнул отрывисто три раза: ав! ав! ав! Ему удалось идеально передать анапест собственного имени, придав каждому слогу верную длительность, силу и ударение; он извлек из слов «Мистер Зельц» их фонетическую сущность, выраженную музыкальной фразой.
— Хороший песик! — заметил юный Генри, дружелюбно протягивая к нему правую руку. — Сообразительный.
Мистер Зельц тявкнул еще раз в знак согласия, а затем принялся лизать ладонь Генри. Постепенно мальчик выманил его наружу из укрытия и, как только Мистер Зельц полностью выполз из-под куста, уселся рядом с ним и принялся гладить его и целовать в морду, выбирая из шкуры сухие листья и репьи.
Так началась достойная подражания дружба между мальчиком и собакой. В возрасте у них было всего три с половиной года разницы, но мальчик был юн, а пес — стар, и именно поэтому каждый мог дать другому то, чего сам не имел. Мистер Зельц узнал от Генри, что любовь не поддается количественному измерению. Любовь всегда где-то есть, и если ты потерял одну, это вовсе не значит, что нельзя найти другую. Для Генри — единственного ребенка в семье, родители которого все время были заняты работой и постоянно отказывали ему в просьбах завести домашнее животное, — Мистер Зельц был послан небом в ответ на все его молитвы.
Но при всем при этом союз их с самого начала оказался под угрозой. Как только Генри заговорил об отце, Мистер Зельц понял, что ставка на мальчика не столь однозначно выигрышная, как он сперва подумал. Они медленно брели по улице к дому, где жила семья Чоу, и Генри описывал по дороге трудности, с которыми им предстоит столкнуться. По мере этого рассказа Мистер Зельц почувствовал сначала легкое беспокойство, затем — страх и, наконец, откровенный ужас. Уже то, что отец Генри не любит собак и в дом Мистеру Зельцу путь будет заказан, было неприятно само по себе, но еще хуже было то, что само существование Мистера Зельца придется держать в секрете… Если отец Генри почует собачий дух в своем доме, он накажет сына так, что тот пожалеет, что родился на свет. Вдобавок мистер Чоу-старший жил и работал в одном и том же здании, и было по меньшей мере самонадеянным предполагать, что рано или поздно он не обнаружит собаку. Семья занимала второй этаж, а семейное предприятие располагалось на первом, так что отец Генри с утра до ночи вертелся где-нибудь поблизости.
— Я знаю, что это выглядит не очень привлекательно, — сказал Генри. — Но давай все же попробуем.
Ну что ж, по крайней мере, паренек — не из робкого десятка. И чудо что за голос, добавил Мистер Зельц, стараясь глядеть на вещи с хорошей стороны. Но в тот момент он еще не знал самого худшего. Он думал, что хуже уже ничего не может быть, и только когда Генри заговорил о том, где поселит Мистера Зельца, весь ужас ситуации дошел до пса полностью.
— Есть один закуток… — начал Генри.
Если Мистер Зельц согласен жить в картонной коробке и не шуметь, то его можно поселить там. Это один вариант. Другой вариант — задний двор. Он не очень велик — сказать по правде, это пятачок, заросший травой и заваленный ржавыми холодильниками и стеллажами, — но официанты выходят туда покурить, да и отец, если хорошая погода, любит побродить ночью по дворику после того, как закроет ресторан. Он называет это «пить звездный свет» и, по словам Генри, всегда лучше спит, если погуляет немного под открытым небом, перед тем как отправиться в кровать.
Генри продолжал рассказывать что-то о спальных привычках своего отца, но Мистер Зельц больше не слушал. Роковое слово слетело с губ мальчика, и, как только Мистер Зельц осознал, что речь идет не о лавочке с хот-догами, а о китайском ресторане, пес готов был сорваться с места и убежать. Сколько раз Вилли предупреждал его об опасности, связанной с этими заведениями! Не далее как вчера утром он выслушал пятнадцатиминутную лекцию на эту тему, и как же мог Мистер Зельц сейчас пренебречь советом Вилли и тем самым предать память своего любимого хозяина? Конечно, Генри — славный малый, но если слова Вилли содержали хотя бы крошечную крупицу правды, тогда идти дальше вслед за этим мальчиком равносильно тому, чтобы подписать самому себе смертный приговор.
И все же он не мог заставить себя убежать. Он провел с Генри всего сорок минут, но уже привязался к мальчику так сильно, что не мог покинуть его, не попрощавшись. Разрываясь между страхом и любовью, он выбрал средний путь: единственно возможный при данных обстоятельствах. Он просто остановился — встал как вкопанный на тротуаре, лег на землю и принялся скулить. Генри, который мало знал собак, не понимал, что делать в этом непредусмотренном случае. Он сел на корточки рядом с Мистером Зельцем и начал гладить его по голове. Несмотря на все терзания и сомнения, пес не мог не заметить, какие ласковые у мальчика руки.
— Бедняжка! — сказал Генри. — Я тут болтаю, а ты устал и голоден — и я даже не позаботился о том, чтобы накормить тебя!
За этими словами последовал «биг-мак» с пакетом жареной картошки. После того как Мистер Зельц поглотил эти лакомства, сердце его уже безраздельно принадлежало мальчику. «Если я убегу от него, — сказал он себе, — я умру на улице. Если пойду с ним, тоже умру. Но тогда, по крайней мере, я умру рядом с Генри, а если смерти все равно не миновать, то уж лучше так».
Вот так и случилось, что Мистер Зельц пренебрег наставлениями хозяина и рискнул поселиться у самых врат ада.
Новый дом его представлял собой картонную коробку, которая некогда содержала в себе здоровенный кондиционер фирмы «Феддер». Осторожный Генри пристроил ее на заднем дворе между решетчатым ограждением вентилятора и старым холодильником. В коробке Мистер Зельц спал по ночам, свернувшись калачиком в темноте, пока мальчик не приходил за ним утром. Генри был парень смышленый — он проделал дыру в изгороди, и через нее Мистер Зельц мог выползать в следующий двор, минуя, таким образом, как переднюю, так и заднюю дверь ресторана, и встречаясь с юным хозяином на другом конце квартала, откуда они пускались в свои дневные странствия.