— Как же иначе!
— В чем… В чем картины приносили?
— В чехлах… Позвольте! — Устроителю надоело, что какой-то юнец играет им, как мячиком. Всему надо меру знать. Пусть был сбит с толку, но теперь поставит нахала на место. — Что вам здесь надо? Кто вы такой? И что за допрос?
Быстро и кратко Павел Наумович получил ответы на всё сразу. Всякий смекнет: накануне открытия выставки сыскная полиция — не лучший гость. А потому Музыкантский сразу стал крайне любезен и целиком предоставил себя для любых услуг. В хорошем смысле.
— Постарайтесь вспомнить: не было у кого-то еще одной картины в чехле?
Мальчишка буравил взглядом столь дерзко и вид имел столь решительный, что Музыкантский не на шутку забеспокоился.
— Нет, нет, исключено, — заверил он и постарался вложить всю честность, что еще осталась в его коммерческой душонке.
— Можем предположить, что не заметили второй картины… Не спорьте, можем… Очень хорошо… В Обществе художников должен быть запас картин для всяких выставок и тому подобное. Где этот склад?
Павел Наумович давно не слышал, чтобы о живописи говорили, словно о мешках картошки, совсем загрустил и признался: «склад» есть, но к нему отношения не имеет. Да и находится в подвале под замком. Ключ — у председателя Общества. Просто так не войти. Да и кто бы рискнул: сунешься без разрешения, поймают смотрители — чего доброго, выгонят с позором навсегда. Ответ, кажется, устроил господина из полиции, но удавку он не отпустил:
— Значит, молодых художников в строгости держите…
— По-другому с творческими личностями нельзя, — Музыкантский сдобрил ответ улыбочкой, но усилия пропали зря. Гость не реагировал.
— В таком случае чем объяснить ваше особое внимание к персоне Макара Гайдова?
— Отчего же особое, как со всеми, наравне…
— Кому еще из молодых талантов простилось бы опоздание на развес? И не только простилось, но сам господин Музыкантский счел своим долгом навестить Гайдова на дому. Чем объяснить такое участие?
Павел Наумович все-таки сдержался, чтобы не показать окончательной растерянности:
— Откуда вы…
— Наша империя — исключительно полицейское государство. Обо всех все известно. Для чего вы навещали Макара?
— Но ведь… Его картина… Некоторым образом гвоздь вернисажа…
— Гвоздь? Что же на ней изображено?
— Как бы вам сказать… — Музыкантский подыскивал слова очень тщательно. — Есть обстоятельства… Некоторые… Которые… В общем…
— Не трудитесь, я помогу, — обрадовал Родион. — Беспокоились не потому, что без этой картины выставка пропадет. Причина в другом: за Макара было замолвлено, а вернее, занесено очень веское «словечко». Подозреваю, что сама выставка задумана под него.
— Вы ошибаетесь, — голос устроителя совсем упал. Уже не пытался защищаться, так, вяло отмахнулся.
Ванзаров гнул свое:
— Все логично. Полотну, которого никто не видел, предоставляют лучшее место: на той стене одни мелкие картинки висят, неизбежно будет выделяться. И свет на него лучше всех падает. И ради чего вы — знаменитый антрепренер, или как у вас называется, — отправились на Гороховую к безвестному мальчишке? Чувствуется влиятельная рука…
— Если намекаете…
— Нет, не намекаю. Утверждаю: Михаил Иванович слишком любит своего племянника.
Силы окончательно оставили Павла Наумовича:
— Господин Гайдов — фигура известная в художественных кругах. У него отличая коллекция. Тонкий ценитель и верный глаз. Если покупает чью-то картину, значит, цена пойдет вверх. Умеет угадывать таланты. Сам в юности начинал писать, но вовремя понял, что его призвание в ином… Столько сил в племянника вложил. Ни для кого не секрет, что Макару уготована блестящая карьера. Вот мальчик и стал дурить рано. Строит из себя гения-затворника. Форменное безобразие: уже вечер, а его картины нет. Где его холера носит?
— Разве не знаете…
— Что я должен еще знать?
— Макар убит, — сказал Родион.
Музыкантский изумленно охнул и спросил глупейшим образом:
— Как?!
— Если вам интересен способ убийства…
— Простите… Я не то хотел сказать… Боже мой, какой удар…
— Именно ударом в висок. Могу я узнать, что вы делали в его квартире?
— Но я не входил!
— Знали про ключ и не вошли? Довольно необычно.
— Какой ключ?! Постучал, никто не отозвался, пробовал дверь — заперта. Что еще делать? Я отправился к Гайдову. Кухарка сказала, что хозяин в полдень вернулся с гулянки, спит мертвым сном, будить бесполезно. С тем уехал. Ждал, что сегодня Макар появится. Вместо него Михаил Иванович приезжает — и сразу с претензиями: это что такое, где картина и тому подобное. А я тут при чем?
— Еще как «при чем».
— Как вас понимать, молодой человек?
— Простой вопрос: кому выгодна смерть Макара Николаевича?
Павла Наумовича поразила немота.
— Только вам, — ответил за него Ванзаров.
— Это шутка?
— Только логика. Смерть молодого талантливого художника, от которого осталась одна картина, — большой коммерческий проект. Живой он нужен только дяде. А мертвый становится легендой. Цена взлетит до небес. На одних студенческих эскизах можно состояние сколотить.
Музыкантский хотел возразить яростно, но что-то остановило, он задумался.
— А ведь в чем-то вы правы, — проговорил тихо. — Если, скажем, Леон Данонкин напишет завтра сенсационный материал, что-то вроде «Гений ушел во цвете лет!», как он умеет завернуть и преподнести… Да потом еще парочка статеек выйдет… Такое может начаться… Что за блестящая идея! Благодарю…
— Не за что, — Родион стряхнул невидимую пылинку, словно отказывался от подобной чести. — Только этот план имеет шанс лопнуть, как мыльный пузырь.
— О! Вы не знаете наших репортеров. Им только палец покажи — откусят всю руку. Падки на сенсацию, как мухи на мед.
— Сенсации не будет. Картина пропала…
— Нет! — вскричал Павел Наумович.
— Остался пустой мольберт и выжатые тюбики…
Ценитель живописи загрустил столь глубоко, что с него хоть образ Вселенской Обреченности рисуй:
— Все… Это конец… Что я скажу прессе… Что скажет Данонкин! Он меня живьем съест, и шампанское не поможет. Я ведь ему сенсацию обещал…
— Могу дать совет, — скромно заметил Ванзаров.
— Только советов от полиции не хватало!.. Что же делать?!
— Как хотите, вам решать.
— Да не мучьте же, наконец!.. Говорите, юноша!
— Не открывайте выставку, пока я картину не верну… Извините…
Господина Музыкантского оставили в пустом зале и в полном смятении чувств. Буквально довели до исступления столь влиятельную в живописи фигуру, бросая от ненависти к надежде. Такое упражнение неплохо сбивает спесь.
А вот городовой Брусникин по-простому обрадовался, заметив опять спешащего юношу. Честь ему отдал не формально, а душевно, со значеньицем. В ответ получил приветливое помахивание. Городовой поразился: какой малец работящий! На дворе воскресенье, а он носится по улицам, словно больше всех надо. Видно, хороший человек. Есть еще такие люди в полиции. У постового даже настроение поднялось.
На душе же хорошего человека было мрачно и пасмурно. Предстоящая обязанность, от которой нельзя отказаться, висла тяжким грузом. Велика вероятность, что пожилой отец, проклявший непутевого сына, встретит печальную новость совсем неравнодушно. И как выйдет и чем все закончится — логика предсказать не могла. Неизвестность всегда мучительна. Словно мозоль на сердце. Однако помогла случайность — мачеха логики, подстроила не так уж плохо: в гостиной Ванзанова принял молодой господин в строгом костюме. Не надо быть великим сыщиком, чтобы в фамильных чертах узнать младшего брата. Назвавшись, Ванзаров сказал, что ему необходимо срочно переговорить с Гайдовым-старшим.
— Что-то с Макаром? — сразу спросил Сергей Николаевич.
— Отчего так решили?
— Не могу представить, какой у полиции может быть разговор к моему отцу… Что брат натворил?
Скрываться было ни к чему. Родион сказал то, что должен был: правду, без лишних подробностей. Младший брат принял удар на редкость спокойно.
— Пройдемте ко мне, — сказал он, распахивая дверь. — Отцу сразу докладывать не стоит. Это может оказаться для него ударом.
Чиновник полиции не возражал. Его провели по длинному коридору в кабинет, который выходил еще одной дверью в гостиную. Сергей очень тихо затворил створки и предложил Ванзарову присесть на диванчик, впритык стоящий к письменному столу. Строгие ряды книг, порядок на столе, как у делового человека, и при этом все стены завешаны картинами. От красок рябило в глазах. Среди работ серьезных мешались ученические. Пейзажи теснили карандашные эскизы геометрических фигур, а те подпирали портреты собак и лошадей. Никакой системы в этой коллекции не было. Казалось, вешали, где оставалось свободное место и что попадало под руку. На разумно подобранную коллекцию не похоже. А вот на тайную страсть, которая не нашла другого выхода, — даже очень.
— Как это случилось?
Сергей Николаевич понизил голос, словно отец мог подслушать. Но выглядел образцово невозмутимо.
— Макар Николаевич умер в своей мастерской, — аккуратно ответил Родион.
— Его кто-то… ему кто-то… — младший брат никак не мог произнести вслух неприятное слово, словно боялся запачкаться.
— Хотите спросить: не убили ли вашего брата?
Гайдов благодарно кивнул.
— У вас были подозрения, что такое могло случиться?
— Какие подозрения? — Сергей Николаевич явно не ожидал такого оборота. — Обычной смертью полиция не занимается. Тем более сыскная.
Справедливую мысль Ванзаров оспаривать не стал.
— Вы очень поможете расследованию, если укажете, кто ненавидел вашего брата настолько, что пошел на преступление.
— Желать смерти Макару?! Да ведь он жил одной живописью. Из норы своей неделями не вылезал. Это такой абсурд, что… Постойте… Уж не на меня ли намекаете?
Поразительно догадливый юноша. А еще ровесник.
— В таком случае должен пояснить: после того как отец выгнал Макара, он переписал завещание, и теперь все достается мне, — четко доложил Сергей Николаевич. — Так что логичнее ему желать моей смерти. И было бы большой глупостью предположить, что отец решил с ним покончить.
Юноша буквально угадывает ход мыслей. Какой толковый хозяин финансовой конторы растет. Явно капитал сколотит и внукам передаст. Не то что голодранец-художник.
— Здесь есть картины Макара? — спросил Ванзаров.
Ему указали на маленькое полотно ближе к потолку. Что-то смутное из древнеримской жизни, в тогах и возлежаниях у фонтана. Даже Родион не мог узнать сюжет. Пачкотня, да и только. Как угадать в ней будущего гения, только дядюшке известно.
— Отец знает, что вы поддерживали отношения с братом?
— Если и знает, то никогда виду не покажет, — ответил Сергей Николаевич. — К счастью, вы не знакомы с его характером.
— А дядюшка одобряет ваши встречи?
— У дяди Миши один любимчик.
Промелькнуло что-то такое трудно уловимое, словно затаенная детская обида воспитанного в строгости ребенка, у которого было все, кроме родительской ласки.
— Странно, что вы не общаетесь с Михаилом Ивановичем.
— Это почему же? — удивился Гайдов-младший.
— У вас общая страсть: живопись. Если Макар отдал ей свою жизнь, то вы поступили более разумно. Но темы для разговоров с дядюшкой наверняка остались.
Брат покойного гения только оправил пиджак:
— Не могу понять, откуда узнали, что я хотел заниматься живописью… Но вы правы. Все, что ни делается, — к лучшему. Из меня вышел бы посредственный художник, таких много. Не то что Макарка… Только разговаривать с дядюшкой нам не о чем. Он в свое время тоже хотел поступить в академию, дед об него чуть палку не обломал. Прямо родовое проклятье. Дядя нашел отдушину в коллекции. Кроме собирательства, его мало что трогает и интересует. Ну и Макар, конечно. Был у него вместо сына…
— Вы видели картину, которую Макар писал к выставке?
— Нет. Макар упрямился, наотрез отказывался показывать.
— Вчера утром к нему во сколько заехали? — спросил Родион с невозмутимым видом.
Сергей Николаевич как будто взвешивал, проверяют его или знают наверняка. И наконец сдался:
— Около половины десятого. Сказал отцу, что пораньше загляну в контору, ну и завернул на Гороховую.
— И что же там обнаружили?
— Макар уже ушел.
— Это вам дворник сказал?
— Постучал — никто не открыл. Что странного?
— Но искушение заглянуть было сильнее, и вы вошли.
— Ничего подобного.
— Ключ над дверью, кругом тишина, хочется взглянуть на картину, вдруг Макар ушел и оставил ее. Понятные чувства.
— На чужую собственность я не посягну, даже если она принадлежит моему брату, — твердо ответил Сергей Николаевич. — Простите, но мое время вышло. Еще предстоит разговор с отцом.
Ванзаров понял намек и не стал задерживать хозяина. Только спросил:
— С имуществом Макара как поступите?
Гайдов отмахнулся:
— Чего возиться. Если дяде Мише надо, пусть все забирает. Картина и так ему достанется, он ее ни за что не отдаст. Остальному мусору дорога на помойку.
Кажется, переживания о брате на этом были исчерпаны. Не простившись, Сергей Николаевич тихонько затворил дверь. Оставалось только поймать извозчика и вернуться на Гороховую.
Что подумал дворник при новом появлении Ванзарова, осталось целиком неизвестно. А спросить его, отчего о визите Гайдова-младшего в его наблюдениях не нашлось места, не представлялось возможным. Обняв метелку, Данила общался с космосом. Сами понимаете, дело-то под вечер…
Взбежав по крутой лестнице, Родион приложил ухо к облезлой двери, прислушался и, убедившись наверняка, затарабанил. В квартире притихли. Тогда он во все горло сообщил о приходе полиции и потребовал отпирать немедленно, иначе дверь взломают. И хоть он был один, угроза во множественном числе подействовала. Замочек пискнул, раскрывая щелочку. По-хозяйски отворив, Ванзаров шагнул и чуть не снес фигуру в одних подштанниках.
Не в пример друзьям, Коля Софрониди не имел завитков или хохолков. Отсутствие изящных локонов природа и греческие предки восполнили непомерным ростом с выдающейся худобой. Над Ванзаровым он завис, как засохшая осина, в тени которой можно отдохнуть. Лицо его не годилось для богемы, а подошло бы рыбаку или плотнику, что служило причиной вечных насмешек. Циклопический нос чуть не касался верхней губы, казалось, будто Коля все время дует себе под нос. Уж такой привлекательный нос, не обойтись одним словом. В глазах его гречески-черных застыл даже не испуг, а паника. Единственный полицейский множился до того, что разросся до легиона.
— А-а-а? — издал Коля человекоподобный звук.
Осмотрев раскрытые чемоданы и комки одежды, словно обыск прошел, Родион многозначительно нахмурился:
— Так-так, господин Софрониди. В дорогу собираетесь. Или вернее — в побег. Далеко путь держите?
В ответ промычали что-то невнятное.
— Я и сам вижу: хотите скрыться. Чтобы и следов не нашли. Это глупо. Полиция везде сыщет, куда бы ни сбежали. Как хотели исчезнуть: на пароходе, поездом или так, на попутной телеге? Ничего из этого не выйдет. Не подумали, что везде или жандармы, или полиция. С такой приметной внешностью скрыться невозможно. Любой филер опознает. Это конец, Софрониди. Отбегались, теперь сознавайтесь.
Коля зашатался, как подрубленное деревце, и сел прямо на пол, вытянув голые пятки, а голову обхватив, как спелый арбуз. И все равно несильно уменьшился.
— О-о-ох, — раздался краткий, но жалобный стон.
Пока хозяин пребывал в глубоком нокауте, страшный гость внимательно осмотрел квартиру. Берлога художника не сильно отличалась от жилища Гайдова. Такое же окно, минимум мебели, чудовищный беспорядок из предметов живописи и прочего хлама. Только на станке-мольберте стояла картина из морской жизни.
— Вот что, господин Софрониди, мне ваши печали утешать недосуг. Рассказывайте, как убили Гайдова и похитили картину. На этом закончим…
— Нет… — отчетливо произнес Коля.
— Я почти все знаю. Хотите, расскажу? Утром рано постучали к Макару. Наверно, он просил накануне его разбудить. Зашли, увидели шедевр, потеряли дар речи, прямо как сейчас, поняли, что не сможете жить рядом с гением, поэтому гений должен умереть. Схватили тяжелое, ударили по затылку и картину в охапку. На лестнице вспомнили, что дверь надо запереть. Ключ знали, где лежит. Так ведь?
— Да… — ответили ему с пола.
Не совсем такого ожидал Родион. И логика тоже. Она — в особенности. Но делать нечего. Надо добираться до сердцевины.
— Куда дели картину?
— Не было картины… — вполне осмысленно ответил Коля. — Мольберт был. А картины не было.
— Зачем вино принесли, да еще и бокалы?
— Какое вино с утра, чай разве… Не мое…
— Зачем же Макара убили? Он же ваш друг…
— Не убивал, разве можно… Это грех, я верующий…
— А что ж тогда согласился! — погорячился чиновник полиции.
— Я — нет. Я ключ знаю, где лежит. Это — да… А то — нет…
Умеет ли ругаться логика последними словами, нам неизвестно. Но Родион готов был разразиться отборным лексиконом, которого набрался в участке. И только на свою голову. Это надо же так не понять человека! Позор, честное слово. Еще сыщик называется. Ну ладно, проехали…
— Во сколько к Гайдову стучали? — сдержанно спросил Ванзаров.
— После восьми, может, четверть девятого… Макар из-за двери говорит: «Иди, Коля, догоню тебя». Я пошел, зачем человеку мешать. Подождал его в Обществе, обратно пошел. Прихожу, стучу — тихо. Меня соблазн взял, грех это, но ничего не поделать. Макар все дразнил, говорил: ему сюжет отменный подсказали, а какой именно — скрывал. Извел всего. А тут случай подворачивается. Вытащил ключ, захожу… а он лежит. Так испугался, что не помню, как дверь закрыл. Убежал, в трактире сидел, не знаю, как людям в глаза смотреть…