Выйдя в коридор, Родион, не раздумывая, постучал в ближайшую дверь. Ему так быстро открыли, словно ухоженная дама зрелых лет в жемчужном ожерелье шпионила у замочной скважины. И хоть осанка ее горда и независима до чрезвычайности, но выбившийся локон, седой и растрепанный, говорил о мелкой шалости. Любопытство — порок не только сыщиков.
Почтенная дама затворила створку и прижалась к ней спиной.
— Что вам угодно? — спросила она приятным, немного глухим голосом, в упор разглядывая юного чиновника, словно проверяя, не подводит ли зрение. Действительно странно: высокий господин в возрасте и потертой наружности превратился в такого милого, хоть полноватого юношу, что уж тут скрывать.
Сыскной полиции было угодно знать много чего, но в первую очередь — с кем имеет честь. Раз уж в гости звать не собираются, а рассматривают. Без ужимок она назвалась Ольгой Ильиничной Русаловой, вдовой статского советника и постоялицей этого милого дома, и тут же добавила:
— А где господин, от которого пахло котлетами с чесноком?
— Отправил его по служебной надобности, — и глазом не моргнув ответил Родион и сразу перешел к делу: — Что вы можете рассказать о вашей соседке, госпоже Водяновой?
— Милая, тихая девушка, вежливая, скромная, жила как мышка, — ответила Русалова. — Такое несчастье…
— Откуда знаете о несчастье?
— Что тут такого, господин Ванзаров, Симка так визжала, что меня чуть удар не хватил… Не знала, что и подумать.
— Симка — это…
— Горничная наша, — подсказала Ольга Ильинична. — Я так испугалась, думала, пожар или воры лезут. Страшно же. В доме, кроме меня и Дарьи Ивановны, никого нет, хозяйка наша, госпожа Рыбакова, в Москву на праздники укатила, швейцар с дворником отпущены, даже кухарки нет. Да и наши соседки разъехались. Только Симка осталась. Представьте мое состояние… Отрываю дверь — а на бедной девочке лица нет…
— На ком лица нет: на горничной или Водяновой? — уточнил Родион.
— Ах, ну что вы говорите такое… Симка стоит перепуганная, рот трясется, глаза безумные, говорит: Дашеньку убили… Ну, я послала ее в участок, а сама заперлась, пока не прибыл господин, благоухающий котлетным душком, и не велел из комнат носа не показывать до особого указания…
— Перед этим в комнату к Водяновой вы все-таки заглянули.
— Что вы! — Дама схватилась за сердце. — Мне нельзя волноваться.
— Как же узнали, что соседка мертва?
— Да Симка сказала: Дарья Ивановна не дышит, вся в крови лежит. Неужели побегу в крови копаться!
Из-за двери донеслось тихое мяуканье. Обычная история: дети выросли и забыли пожилую мать, мужа нет, одиночество скрашивает кошка. Какие все-таки здесь либеральные порядки. В других пансионах и цветы держать запрещают. Одним словом — райский уголок.
— Так что же случилось с Дашенькой? — нервно спросила Русалова. — Не мучьте, умоляю вас. Я так испугалась, что…
Но Ванзаров невежливо перебил:
— Чем вы занимались с утра?
Почтенная дама растерялась:
— Что за вопрос странный?! Позавтракала, читала… Хотела отправиться на прогулку, а тут вопли Симки…
— Незадолго до криков горничной слышали какие-нибудь звуки?
— Да, вы правы… Словно хлопок был. Подумала, что Симка по обыкновению посуду разбила.
— В котором часу?
— Да я и в ум не брала! Зачем на часы смотреть? Быть может, после десяти…
— Хлопок один прозвучал?
Ольгой Ильинична призадумалась и ответила неуверенно:
— Могу ошибаться, но послышался еще один… Сразу за первым.
— И решили, что Симка собралась извести посуду окончательно.
— Именно так. Приоткрыла дверь, и тут…
— Прошу вас, продолжайте…
— Из Дашенькиной комнаты быстро вышел человек, я бы сказала: выбежал.
Сыскная полиция заинтересовалась этим моментом и потребовала подробности. Но госпожа Русалова смогла вспомнить до обидного мало: мужчина, среднего роста, в шляпе. В основном видела спину, да и ту в бобровой шубе до пят.
— Я думаю, вам знаком сбежавший гость, — сказал Родион.
— Это не мое дело, и я никогда не стану лезть в чужую жизнь…
— Убийство отменяет законы приличия. Не стесняйтесь…
Будто сбросив груз ответственности, Ольга Ильинична оживилась:
— Не знаю его имени и не желаю знать, какие у них отношения с Дашенькой — это ее дело… Но вы правы: я видела несколько раз, как он приходил.
— Подобные визиты разрешены в дамском пансионе?
— Когда приличия не нарушены, отчего бы не принять гостей.
— Гость — частый?
— Вовсе нет, попадался на глаза, наверно, раз или два, еле признала его.
— С госпожой Водяновой у вас сложились дружеские отношения?..
— Я такого не говорила.
— Скажем, добрососедские. Быть может, она рассказывала что-то о своем знакомом? Называла женихом? Или просто любовником? Была у него на содержании?
Русалова смутилась:
— Вы задаете слишком откровенные вопросы. Поймите, мы не были подругами — значительная разница в возрасте этому препятствовала. Дашенька милая девочка, но слишком замкнутая. Порой слова из нее не вытянешь. Кивнет молча и уйдет. Да и виделись все больше здесь, в коридоре. Она редко спускалась к общему чаю в гостиной. Какие при таком характере могут быть женские сплетни.
Кажется, Ольга Ильинична немного сожалела об этом. Так хочется иногда перекинуться словом, излить душу. Ах, если бы она знала, как этого хотелось сыскной полиции! Ну, что тут жалеть. Нет так нет.
Попросив важного свидетеля посидеть еще немного под домашним арестом, Родион постучал в соседнюю дверь и, не дожидаясь разрешения, распахнул ее. На краешке кресла, словно птичка на жердочке, пристроилась щуплая барышня в белом переднике и заколке. Лицо ее пошло красными пятнами, как бывает у чувствительных натур после нервного потрясения или истерики. Она подняла глаза, в которых дрожал покорный страх, словно за ней пришли палачи с раскаленными прутьями или кандалами в лучшем случае.
Следовало как-то обратиться к важному свидетелю, но тут, как назло, Ванзаров забыл, как из Симки сложить пристойное имя: может, Серафима, а может… Да кто ее знает! Легче использовать обходной маневр.
— Это вы раннему гостю дверь открывали? — строго спросил он.
Убедившись, что пытка близка и жизнь молодая погибла окончательно, Симка зарыдала сразу и бесповоротно, словно кран включили.
Большой знаток женщин вообще, а молоденьких — в частности, Родион был уверен, что утешения бесполезны, а клин надо клином вышибать. Потому строгим тоном потребовал прекратить истерику и отвечать на вопросы, иначе отправит в участок.
Перед Симкой разверзлись все ужасы адских страданий, и от полной безысходности она затихла.
Крайне довольный своей педагогической тактикой, Родион повторил вопрос.
Горничная булькнула, охнула и издала какое-то междометие. Что означало: она открыла. Больше некому. Все уехали. Весь дом на ней. Бегает как угорелая. И никто спасибо не скажет. А еще допрашивают, как преступницу. А ведь она ничегошеньки не делала дурного. И ни в чем не виновата. Одни страдания. И никакого счастья.
Перспективы беседы, в которой предстояло угадывать ответы, были сомнительны. Вернее — совершенно бесполезны. Как видно, у барышни надо жать на другую педаль. И он нажал. Ванзаров ласково заверил Симку, что никто ни в чем ее не обвиняет, наоборот, она такая умница, что сбегала за полицией и не испугалась. А чтобы наказать убийцу — нужна ее помощь. Когда хотел, Родион мог быть обворожителен, если не сказать искусителен. Недаром многие барышни, попав под его обаяние… Ну, об этом не время болтать.
Оказывается, доброе слово приятно не только кошке, но и девушке. Симка успокоилась, хотя нижняя губка еще подрагивала, и сказала, что постарается помочь, чем сможет.
Да, это она впустила гостя… Когда пришел? Так раненько пришел, еще половины десятого не пробило… Почему впустила? Как же не впустить такого барина благородного… Почему шубу не приняла? Так не захотел, сказал: ненадолго… Что в руках у него было? Кулек какой-то бумажный, видать, подарок принес…
— Размера кулек был примерно вот такого… — Родион развел руки настолько, что невольно вспомнил свиную ножку с капустой, которая вчера досталась ему в гостях.
— Вот в тютельку попали, господин полицейский! — охотно согласилась Симка, совсем придя в себя. — Я еще гадаю, что за подарочек такой махонький, вроде и не драгоценность, что-то такое принес, думаю про себя, а он вроде как в руках его прячет, в бумагу, ага, завернутый…
Язык ее стал слишком подвижен. Как переменчив характер барышень — то слезы, то болтают без умолка, не знаешь, как остановить.
— Назовите имя или фамилию гостя, — сухо попросил Ванзаров, стараясь придержать словесный поток.
— Ой, да откуда мне знать-то фамилии их. Фамилий мы не спрашиваем, ходят в гости, и слава богу… Они же…
— Ой, да откуда мне знать-то фамилии их. Фамилий мы не спрашиваем, ходят в гости, и слава богу… Они же…
— Стоп! — Ладонь чиновника полиции застыла предупреждающим жестом. — Прошу вас… Серафима, отвечать кратко и только по существу.
— Ага, а как же, именно — по существу… Зовите Симкой, меня так все кличут, мне приятно, а чего такого? Симка так Симка, мне не жалко…
— Как давно этот господин бывает у вашей постоялицы?
— Чего же давно? Давно, конечно… Как приехала к нам…
— Сколько раз в неделю бывал?
— Ой, что же мне считать визиты ихние, еще время попусту тратить, ага, так и приходил он… Скажем, раза три… Кто его знает…
— Серафима… Симка, объясните, как же за такое время вы не узнали его имени?
— А на что оно мне? — удивилась горничная.
— И у Водяновой не спрашивали?
— Ой, да что вы! — Симка так махнула рукой, что Родиона обдал ветерок. — Она и рта-то не открывала, «здрасьте», «до свиданья», «спасибо», а чтоб про гостя — так ни за что. Скрытничала все…
— Может, случайно, не нарочно… слышали, как Водянова его называла?
— Уж так вот не нарочно, ага, было дело, как-то его в коридоре окликнула…
— Как окликнула?
— Виктором… Говорит: Викто́р, так прямо на «о» нажимает, словно француз какой, а какой он француз, так в остальном мужчина приятный, видный, ага…
— Кто к ней еще ездил?
— Так это, конечно… да и никто вовсе…
— И родственники не навещали?
— А кто же их знает… Уж я не видала…
Получается, неизвестный гость — к тому же еще единственный. Ни знакомых, ни подруг, сплошное замкнутое одиночество. С чего бы молодой барышне загонять себя в такую клетку?
— Как обнаружили тело Водяновой? — в раздумьях спросил Родион.
Симка моргнула и нехорошо замерла, словно готовя новый слезопад.
— Извините… Я хотел спросить: что услышали?
— Ой, что услышала! — ожила она. — Кручусь на кухне с самоваром, вдруг наверху как бахнет, думала, люстра свалилась, бросила все, бегу, а навстречу мне гость бежит, так бежит, что и не посмотрел, сам отпер и выскочил, только дверь нараспашку, так морозищем шибануло, я к двери — смотрю, а он уже на извозчика прыгнул и укатил…
— Извозчика вспомнить сможете? — чуть не силой прорвался Ванзаров.
— Что его вспоминать! Это же Спиридон, он тут часто стоит поблизости… Может, и сейчас… А нет, так обязательно возвернется…
— Дверь закрыли, что дальше?
— Что дальше! Прибегаю, вижу — дверь комнаты открыта, позвала — она не отвечает, заглянула — никого. Что такое? Позвала громче, думаю, мало ли что между ними случилось, может, утешить надо или, чего доброго, глаз ей подбил, всякое бывает, иду дальше и вижу — лежит на диванчике, сердешная, и не дышит уже… Тут уж со мной такое началось, себя не помню…
— Сколько раз бахнуло? — повторил яркое словцо знаток древних текстов.
— Как бахнуло — я и пошла смотреть, что стряслось…
Получается, горничная слышала только один выстрел. Неужели перепутала? С таким ветром в голове все возможно. И как на такую растяпу оставляют дом? Спалит — и не заметит за разговором с подружкой. Нет, не понять логикой порядки женского пансиона.
Уточнив, где обычно дожидается пассажиров знакомый извозчик, Ванзаров заспешил вниз. Городовые согрелись и размякли без чая. И очень хорошо. Некогда сейчас чаи гонять. Отдав точные поручения, что делать в его отсутствие, а заодно хоть на аркане притащить доктора и полицейского фотографа, Родион предложил кому-нибудь отправиться с ним. Вызвался Болотников.
Одинокая пролетка чернела в десяти шагах от пансиона поблизости гранитной набережной Крюкова канала. Извозчик по обычаю запахнулся в кафтан, спрятав нос в меховой воротник. Старший городовой уже потянулся, чтобы скинуть его за шкирку, но Родион опередил, вежливо постучав его по спине:
— Это вы Спиридон?
Хмурое лицо мужика, которому давно перевалило за половину столетия. Хотя угадать истинный возраст в такой бороде решительно невозможно.
— Ну я, чего изволите?
— Сыскная полиция…
— И че?
— Назвать личный номер и фамилию! — рявкнул Болотников, не привыкший церемониться с «ваньками».[15]
— Мельников, личный номер 18–26, Казанской части… А кричать на меня не надо, господин городовой, я пред вами ни в чем не провинился.
Страха или почтения перед полицейской властью Спиридон проявлять и не думал. Видно, крепкий, уверенный в себе мужик. Утихомирив Болотникова и усмирив неминуемую расправу строгим взглядом, Родион вежливо спросил:
— Примерно в одиннадцать утра к вам сел пассажир…
Извозчик невозмутимо ждал, что еще скажут интересного.
— Так был такой пассажир?
— Ну, был…
— Описать сможете?
— Чего там описывать… Бобровая шуба до пят, накрываться накидкой меховой не пожелал, говорит: грязная у тебя, мне не холодно. Ну, дело ваше, нам-то что.
— А если лицо увидите, узнаете?
— Это можно.
— Куда поехал, сможете припомнить?
— Чего же не помнить, памятью не страдаю еще… На Английскую набережную, в «Львиный» клуб приказал.
Это место Ванзаров знал. Вот только добираться туда пешком неблизко. Пролетку из участка не допросишься, и, как назло, в кармане ни копейки, вышел-то из дома воздухом подышать! А просить у городового стыдно. И оказаться в клубе надо как можно скорее. Есть шанс застать раннего гостя. Просто безвыходная ситуация.
Пока Родион терзался в сомнениях, Спиридон, словно угадав мысли, предложил довезти. И даже про оплату не пикнул, дескать, залезайте, чего без толку стоять, и лошадь согреется. До чего сознательный извозчик пошел! Быть может, подобрел на Святки.
Путь по накатанному снегу проскочили так стремительно, что Родион не успел и замерзнуть, как перед ним возник трехэтажный особняк с римскими колоннами и пышными фонарями у парадного подъезда. Клуб, в котором состояли влиятельные и состоятельные господа, в праздничные дни принимал своих членов. Вдоль тротуара выстроилась цепочка частных экипажей. Кучера собрались в стайку, топтались и грелись разговорами. Оставив Болотникова у входа и задушив некоторую робость перед аристократичным строением, Родион вошел внутрь.
Появление неизвестного господина в скромном пальтишке не было встречено фанфарами и барабанным боем. Никто радостно не воскликнул: «Какая удача! Сам Родион Георгиевич к нам пожаловал! Ура! Ура!» Никто не бросился за автографом, чтобы запечатлеть великую минуту, когда нога знаменитого (в будущем, конечно) сыщика ступила на ковровую дорожку клуба. Напротив, господин за конторкой, исполнявший обязанности дежурного портье, оторвался от важнейших записей и аристократически приподнял бровь: дескать, что такое к нам залетело? Или даже: кто позволил это впустить? Глубоко недружелюбные чувства читались в его взгляде.
Приблизившись к конторке твердым шагом, Ванзаров строгим тоном сообщил о прибытии полицейской власти в его лице. Новость не оставила на холеной физиономии портье признаков волнения или почтения. Более того, в циничной улыбке легко читалось: куда ты лезешь, мальчик, у нас начальники твоих начальников развлекаются. Вот еще, трепетать перед всякими мелкими коллежскими секретарями. Или что-то подобно противное читалось в его взгляде. Кому такое понравится? Разумеется — никому. А Родиону в особенности. Скрипнув зубами в душе (ну как-нибудь представьте, как такое возможно), он изобразил вежливую улыбку:
— Около четверти двенадцатого прибыл гость…
— К нам многие прибывают, — дерзко ответил портье, даже не представившись. А раз так, то и знать не хотим его имени.
— Это член вашего клуба…
— Посторонние сюда не допускаются. Надеюсь, ясно выражаюсь?
— Для него имеется крайне важное и срочное сообщение.
— Очень рад.
— Мне необходимо проверить, на месте ли он.
— К сожалению, ничем не могу помочь, — улыбнулся портье особо презрительным образом: «только для посторонних». — Вход в клуб строжайше запрещен.
— А мне не надо заходить. Просто хочу убедиться, что он прибыл. У вас гости наверняка расписываются. Позвольте взглянуть?
Портье развернул перед чужаком гроссбух в кожаном переплете с золотым обрезом.
— Всегда рад помочь.
Судя по записям, гости начали прибывать уже к десяти. Не сидится в праздник с женой и детишками, так и тянет в дружескую компанию львов. К одиннадцати набралось уже с десяток фамилий. А до половины двенадцатого — еще пять. Среди них — одна подходящая.
— Благодарю, — Ванзаров повернул обратно. — Вижу, что господин Княжевич на месте. Прошу вас немедленно передать, что его ожидают с важным известием. Надеюсь, ясно выразился: немедленно.
Ощутив внезапный порыв силы от странного юноши, портье хмуро спросил, как представить гостя.