В 1730 году дом князя Алексея Михайловича Черкасского на Никольской стал главным центром государственных политических событий, где решалась судьба будущего государственного устройства России.
В 1730 году умер малолетний царь Петр II, вельможи, входившие в Верховный совет — Долгорукие, Голицыны, Остерман и Головин — призвали на царство дочь царя Ивана — Анну Иоанновну, но ограничили ее жесткими условиями, то есть самодержавная монархия должна была стать конституционной. Но в Москве еще живы были воспоминания о Семибоярщине — правлении бояр в Смутные времена. Их правление принесло России много бед, и о нем осталась пословица «У семи нянек дитя без глазу». Поэтому, как только стало известно об условиях «верховников», благодаря которым фактическими правителями становились они сами, среди дворянства возник заговор против них. Во главе заговора встали соратники Петра I — Феофан Прокопович, князь Черкасский, Василий Татищев, граф Матвеев, Мусин-Пушкин, Федор Апраксин. В заговоре участвовал и Антиох Кантемир, причем его роль была одной из главных: он составлял челобитную, на основании которой Анна Иоанновна должна была порвать договор с «верховниками» и принять власть самодержавную. Совещания заговорщиков проходили у Черкасского на Никольской. Заговор удался, страна была избавлена — то ли от боярской олигархии, то ли от конституционной монархии. Правда, царствование Анны Иоанновны не принесло добра, но, к сожалению, не всегда, избавляясь от явной беды, можно предвидеть скрытую. Заговорщики получили награды, однако Кантемир — к тому времени уже автор сатир на невежд, на «дворян злонравных», на чиновников-взяточников, мотов, пустых щеголей и щеголих — в общем, персонажей, в которых узнавали себя те, кто входил во власть при новом царствовании, — пришелся явно не ко двору и получил награду, благодаря которой они от него просто избавлялись: его отправили полномочным послом в Англию.
С отъездом Кантемира за границу для него разрешилась еще одна проблема — проблема личного плана. Князь Черкасский прочил отдать за него свою дочь Варвару, однако Кантемир не был склонен жениться на ней. Княжна Варвара Черкасская отличалась веселым и легким характером, с юных лет она участвовала в развлечениях при дворе, танцевала на ассамблеях, скакала верхом, играла в домашних спектаклях — одним словом, была в полной мере девушкой галантной и кокетливой, полным воплощением петровского ассамблейного просвещения. Кантемир изобразил ее в одной из своих сатир:
Впрочем, стихи эти были написаны десять лет спустя после того, как они расстались.
Княжна Варвара Черкасская вышла замуж за сына отцовского друга Петра Борисовича Шереметева, такого же, как и она, любителя светских развлечений и театра.
В их доме на Никольской улице, называвшемся Китайским, так как он находился в Китай-городе, бывшей усадьбе Черкасских (нынешнее домовладение № 10, дом не сохранился) был устроен театр. Труппа из крепостных актеров разыгрывала сложные пьесы, иногда устраивались любительские спектакли, в которых участвовали «знатные персоны», был также крепостной оркестр. В числе крепостных Шереметева и Черкасского было немало талантливых людей: художник И. П. Аргунов, написавший портреты А. М. Черкасского и В. А. Шереметевой, композитор С. А. Дегтярев, писатель и переводчик В. Г. Вороблевский и другие.
Сын П. Б. Шереметева и Варвары Алексеевны Николай Петрович, получивший великолепное образование в России и за границей, унаследовал их любовь к театру и музыке, но у него она превратилась в страсть. Его театр на Никольской, в котором играли крепостные, считался лучшим в Москве. На его сцене впервые сыграла свою знаменитую роль Элианы в героической опере А. Гретри «Браки самнитян» легендарная Параша Жемчугова, именно в этой роли она обратила на себя внимание графа Н. П. Шереметева.
Но два десятилетия спустя и Шереметевы уезжают с Никольской, сдавая (но не продавая) участок арендаторам, и он превращается в типичное подворье. В 1860-е годы строится по красной линии улицы гостиница, возводятся большие доходные здания с помещениями под магазины и конторы. После революции их занимают многочисленные учреждения, в том числе издательства, гостиница оборудуется под швейную фабрику «Красная швея».
В 2001 году начинается реконструкция Шереметевского подворья под современный торговый центр, который был открыт в 2007 году.
У Никольских ворот
Гостиница «Славянский базар». Открытка начала ХХ в.
Возле Историко-архивного института, бывшей Синодальной типографии, Никольская делает легкий, чуть заметный изгиб влево. Им намечается как бы граница двух частей улицы; одна — до Синодальной типографии — тяготеет к Красной площади, другая — за ней — к Никольским воротам Китай-города. Эти граница и зоны притяжения ощутимы и сейчас, хотя Никольские ворота давно снесены.
Первое здание, находящееся в зоне притяжения Никольских ворот — по современной нумерации дом 17, — ресторан «Славянский базар», один из самых известных московских ресторанов.
Здание «Славянского базара» свой современный облик приобрело в начале 1870-х годов. Это домовладение принадлежало Синодальной типографии, которая в XVIII веке выстроила на нем здание с флигелями, которое в начале XIX века было приспособлено под торговые помещения, в одном из помещений торговали издаваемыми типографией книгами, остальные сдавались в аренду. Здание, выходившее на Никольскую улицу, и его дворовые флигеля к середине XIX века заняли многочисленные и разнообразные лавки, поэтому это место москвичи называли базаром.
В 1860-е годы «базар» арендовал крупный промышленник и предприниматель А. А. Пороховщиков. На месте лавок он решил построить фешенебельную гостиницу с рестораном.
Прекрасно понимая необходимость сохранения в торговом деле традиционного названия, известного публике, и в то же время желая заявить об образовании и расширении дела, Пороховщиков дает гостинице удовлетворяющее обоим этим требованиям название: «Славянский базар».
Пороховщиков по своим убеждениям был славянофилом, и поэтому внутренние помещения гостиницы он решил оформить так, чтобы они соответствовали названию. Кроме собственно номеров, в комплекс гостиницы входили ресторан и концертный зал, который Пороховщиков именовал «Беседой» или «Русской палатой».
Само здание под гостиницу перестраивали, вернее, строили почти заново «в современном вкусе» архитекторы Р. А. Гедике и А. Е. Вебер. Концертный зал декорировали известные архитекторы А. Л. Гун и П. И. Кудрявцев, работавшие во входящем в моду русском стиле. (А. Л. Гуном построен сохранившийся до нашего времени особняк А. А. Пороховщикова в Староконюшенном переулке — деревянный дом в русском стиле.) Колонны, мебель, рамы портретов русских деятелей культуры разных веков, развешанные по стенам зала, были украшены резьбой по мотивам русского национального орнамента.
Пороховщикову пришла идея изобразить на панно композиторов славянских стран. Он обратился к модному тогда художнику Константину Маковскому, тот запросил за четырехметровое полотно двадцать пять тысяч рублей. Пороховщиков располагал лишь полутора тысячами. За эту цену согласился написать панно только что окончивший Академию художеств И. Е. Репин. В своих воспоминаниях он пишет, что ему «назначенная за картину цена представлялась огромной» и, сознавался он, «я только из приличия умалчивал о своей радости от этого богатого заказа».
По просьбе Пороховщикова список композиторов, которых следовало изобразить на панно, составил директор Московской консерватории Н. Г. Рубинштейн. В этот список он включил русских композиторов: основоположника новой русской музыки М. И. Глинку, духовных композиторов XVIII века Д. С. Бортнянского и П. И. Турчанинова, композиторов начала XIX века и своих современников Н. А. Львова, А. Н. Верстовского, А. Е. Варламова, В. Ф. Одоевского, А. С. Даргомыжского, М. А. Балакирева, Н. А. Римского-Корсакова, А. Н. Серова, А. Г. и Н. Г. Рубинштейнов, польских композиторов — Шопена, Монюшку, Липинского, чешских — Сметану, Направника, Бенду Гораха…
В. В. Стасов, с которым Репин советовался при работе над «Славянскими композиторами», заметил, что в картину необходимо включить еще А. П. Бородина и М. П. Мусоргского. Репин был с ним согласен и попросил Пороховщикова пополнить список этими именами.
— Вот еще! — вспылил Пороховщиков. — Вы всякий мусор будете сметать в эту картину! Мой список имен музыкантов выработан самим Николаем Рубинштейном, и я не смею ни прибавить, ни убавить ни одного имени из списка, данного вам… Одно мне досадно, что он не вписал сюда Чайковского… Тут что-то есть. Но что делать?
— Вот еще! — вспылил Пороховщиков. — Вы всякий мусор будете сметать в эту картину! Мой список имен музыкантов выработан самим Николаем Рубинштейном, и я не смею ни прибавить, ни убавить ни одного имени из списка, данного вам… Одно мне досадно, что он не вписал сюда Чайковского… Тут что-то есть. Но что делать?
Репин вынужден был подчиниться.
Наступил день торжественного открытия концертного зала «Славянского базара». «Московские ведомости» поместили объявление о том, что 10 июня 1872 года состоится с 8 часов вечера «осмотр „Русской палаты“ и выставка, при вечернем освещении, картины известного художника Императорской Академии И. Е. Репина… Во время выставки играет славянский оркестр под управлением известного цитриста Ф. М. Бауэра…»
Картину Репина «Славянские композиторы» хотел перекупить для своей галереи П. М. Третьяков, но Пороховщиков запросил за нее огромную цену, и покупка не состоялась. После революции картина была передана Московской консерватории и сейчас висит в одном из ее фойе.
С таким же великолепием, как концертный зал, был отделан ресторан «Славянского базара». П. Д. Боборыкин в романе «Китай-город» описывает вид ресторана, каким он был в первое десятилетие своего существования.
«Зала, — пишет Боборыкин, — переделанная из трехэтажного базара, в этот ясный день поражала приезжих из провинции, да и москвичей, кто в ней редко бывал, своим простором, светом сверху, движеньем, архитектурными подробностями. Чугунные выкрашенные столбы и помост, выступающий посредине, с купидонами и завитушками, наполняли пустоту огромной махины, останавливали на себе глаз, щекотали по-своему смутное художественное чувство даже у заскорузлых обывателей откуда-нибудь из Чухломы или Варнавина. Идущий овалом ряд широких окон второго этажа, с бюстами русских писателей в простенках, показывал изнутри драпировки, обои под изразцы, фигурные двери, просветы площадок, окон, лестниц. Бассейн с фонтанчиком прибавлял к смягченному топоту ног по асфальту тонкое журчание струек воды. От них шла свежесть, которая говорила как будто о присутствии зелени или грота из мшистых камней. По стенам пологие диваны темно-малинового трипа успокаивали зрение и манили к себе за столы, покрытые свежим, глянцевито-выглаженным бельем. Столики поменьше, расставленные по обеим сторонам помоста и столбов, сгущали трактирную жизнь. Черный с украшениями буфет под часами, занимающий всю заднюю стену, покрытый сплошь закусками, смотрел столом богатой лаборатории, где расставлены разноцветные препараты. Справа и слева в передних стояли сумерки. Служители в голубых рубашках и казакинах с сборками на талье, молодцеватые и степенные, молча вешали верхнее платье. Из стеклянных дверей виднелись обширные сени с лестницей наверх, завешанной триповой веревкой с кистями, а в глубине мелькала езда Никольской, блестели вывески и подъезды».
«Славянский базар» был рестораном, что называется, приличным и даже респектабельным. В. А. Гиляровский в своем перечне московских трактиров и ресторанов, в котором особое внимание уделил описанию разгулов, маленьких и больших купеческих «безобразий», «Славянскому базару» посвятил неполную страничку — и весьма пресную:
«Фешенебельный „Славянский базар“ с дорогими номерами, где останавливались петербургские министры, и сибирские золотопромышленники, и степные помещики, владельцы сотен тысяч десятин земли, и… аферисты, и петербургские шулера, устраивавшие картежные игры в двадцатирублевых номерах. Ход из номеров был прямо в ресторан через коридор отдельных кабинетов…
Обеды в ресторане были непопулярными, ужины — тоже. Зато завтраки, от двенадцати до трех часов, были модными, как и в „Эрмитаже“. Купеческие компании после „трудов праведных“ на бирже являлись сюда во втором часу и, завершив за столом миллионные сделки, к трем часам уходили. Оставшиеся после трех кончали „журавлями“.
„Завтракали до журавлей“ — было пословицей. И люди понимающие знали, что, значит, завтрак был в „Славянском базаре“, где компания, закончив шампанским и кофе с ликерами, требовала „журавлей“.
Так назывался запечатанный хрустальный графин, разрисованный золотыми журавлями, и в нем был превосходный коньяк, стоивший пятьдесят рублей. Кто платил за коньяк, тот и получал пустой графин на память. Был даже некоторое время спорт коллекционировать эти пустые графины, и один коннозаводчик собрал их семь штук и показывал свое собрание с гордостью».
Кроме истории про «журавлей» Гиляровский рассказывает такой анекдот: «Сидели однажды в „Славянском базаре“ за завтраком два крупных афериста. Один другому и говорит:
— Видишь, у меня в тарелке какие-то решетки… Что это значит?
— Это значит, что не минуешь ты острога! Предзнаменование!
А в тарелке ясно отразились переплеты окон стеклянного потолка».
В дальнейшей своей судьбе «Славянский базар» оправдал мечты его основателя, и его история оказалась связана с историей русской культуры — музыки, литературы, искусства. Среди постояльцев гостиницы можно назвать много известных имен: П. И. Чайковский, В. В. Стасов, Н. А. Римский-Корсаков, Г. И. Успенский, И. С. Тургенев, А. П. Чехов, А. М. Горький и другие.
В июне 1897 года в одном из кабинетов «Славянского базара» в традиционное для ресторана время завтраков, в два часа дня, встретились руководитель театральных курсов, драматург Вл. И. Немирович-Данченко и режиссер любительской труппы К. С. Станиславский. Немирович-Данченко предложил, объединив курсы и труппу, создать свой театр. Станиславский тоже не раз задумывался об этом же. Близки были их взгляды на театр, его общественную роль, художественные принципы.
«Заседание наше, — вспоминал позже Станиславский о разговоре в „Славянском базаре“, — началось в два часа дня и окончилось на следующий день утром, в 8 часов. Таким образом оно длилось без перерыва 18 часов. Зато мы столковались по всем основным вопросам и пришли к заключению, что мы можем работать вместе». Так было положено начало Московскому Художественному театру — гордости русской театральной культуры.
В «Славянском базаре» часто останавливался А. П. Чехов. Однажды писатель Б. А. Лазаревский заметил ему: «А из московских гостиниц вы очень любите „Славянский базар“», — и перечислил произведения, в которых Антон Павлович упомянул ее: «Чайка», «Дама с собачкой», «Три года», «Мужики». На что Чехов ответил: «Это оттого, что я москвич. В „Славянском базаре“ можно было когда-то вкусно позавтракать…» Но, видимо, иронично снижающие тему слова о завтраке скрывали за собой что-то гораздо более значительное для Чехова.
Литературоведы потратили немало сил, чтобы установить прототип «дамы с собачкой». Почти все они уверены, что рассказ автобиографичен, назывались разные имена, но сам Чехов хранил тайну, и ни один из множества мемуаристов, писавших о нем, не назвал имени этой дамы…
После революции «Славянский базар» — основное здание, флигеля, театр — занимали учреждения. Гостиничные номера были превращены в жилые комнаты, поселили в них руководителей разного уровня административных и хозяйственных учреждений, все они, конечно, были партийными и в основном молодыми. Много лет спустя домоуправ назвал их «комсомольцы двадцатых годов». Мне довелось слышать рассказ одного человека, детство которого — это тридцатые годы — прошло на Никольской, в бывшем «Славянском базаре». «Мы жили в том самом номере, — утверждал он, — куда приходила к Чехову „дама с собачкой“…»
Раньше всех — в конце 1930-х годов — из помещений «Славянского базара» стало использоваться по своему прямому назначению театральное помещение: еще до войны в нем давали спектакли Театр юного зрителя и Московский кукольный театр. В 1965 году в нем открылся Музыкальный театр для детей под руководством Наталии Сац, затем это помещение получил Московский государственный академический камерный музыкальный театр Бориса Покровского.
В середине 1960-х годов в прежнем своем здании вновь открылся ресторан, сохранивший название «Славянский базар».
Третьяковский проезд в Китай-городе. Фотография 1880-х гг.
Примыкающий к «Славянскому базару» участок, когда-то принадлежавший Шереметевым, во второй половине XIX века приобрели Третьяковы — владельцы торгового дома «Братья П. и С. Третьяковы и В. Коншин. Мануфактурные товары, полотно, бумажные и шерстяные товары». Хотя Третьяковы в московском промышленном мире занимали одно из первых мест, память по себе и настоящую славу они оставили не как промышленники, но как коллекционеры и основатели главной московской картинной галереи. В 1870–1873 годах Третьяковы проложили через свою землю переулок с Никольской улицы к Театральному проезду и подарили его городу. Городская Дума назвала подаренный переулок Третьяковским проездом.