Делая вид, что внимательно слушает, Настя исподволь разглядывала комнату и наблюдала за юной хозяйкой. Какое-то несоответствие во всём… Красивая, бесспорно красивая девушка, и явно неглупая. И не нищая, одета модно и недёшево, в ушах золотые серёжки с жемчугом, маленькие, но изящные, свидетельствующие о прекрасном вкусе, на пальце оригинальной работы кольцо с белым камнем. Вероятно, с фианитом, если бы это был бриллиант, то цена ему была бы почти запредельная. Такая девушка должна бы пользоваться несомненным успехом у молодых людей, среди которых могла выбрать того, кто ей придётся по душе. Она считает себя совсем взрослой, и наверняка у неё есть и желание, и возможность проводить время с парнем постарше. Но почему-то Саша Барсуков. Почему-то она отдала предпочтение ему, а сейчас старается сделать вид, что это был вообще-то мезальянс и Саша ей совершенно не нравился. Ухаживать, видите ли, не умел. Ну и что? Выгнала бы к чёртовой матери. Но ведь не выгнала. А на похороны не пошла, Коротков там был, отслеживал возможные связи, а Леры не было. Не пришла Лерочка проститься со своим другом-ухажёром, словно бы вздохнула с облегчением, как вздыхают люди, когда незваный и засидевшийся сверх приличного гость наконец уходит. Хороший тон требует, чтобы гостя провожали до лифта, но в таких случаях хозяева нетерпеливо подают уходящему пальто и быстро захлопывают за ним дверь, чтобы он, не дай Бог, не завёл разговор ещё о чем-нибудь. Незваный и навязчивый гость. Незваный и навязчивый Саша Барсуков. Или навязанный? Например, дедом Леры… Ведь говорил же Юра Коротков, что Василий Петрович Сашу привечал и всячески подчёркивал, что это хорошая компания для его внучки.
А что? Версия, вполне пригодная для дальнейшей проработки. Василий Петрович Немчинов контактирует с рядовым милиции Александром Барсуковым, но для того, чтобы их встречи не бросались в глаза подстраивает знакомство Саши со своей внучкой. Да, юноша ходит в этот дом, но ведь не к уголовнику же Немчинову он ходит, он за внучкой его ухаживает, а о том, что её дедушка — убийца, отсидевший 9 лет в колонии усиленного режима, мальчик и знать не знал. Лера ему об этом не говорила, стеснялась, что вполне понятно, а с дедом Саша и вовсе не общался. Что ему дед? Он же не за ним ухаживает. И к деду не прицепишься, и с Саши взятки гладки.
Или другой вариант. Дед только ещё подбирался к Барсукову. Устроил знакомство парня с Лерой и терпеливо ждал, пока он прикипит к дому. Ждал, когда Саша созреет для доверия к деду своей возлюбленной, и тогда уж потихоньку начал бы прибирать милиционера к рукам. Тоже подходящая версия, но она отражает только последствия, а Настю интересует первопричина: зачем Василий Петрович это делал? Сам, по собственной инициативе, для каких-то своих тёмных дел или по чьему-то поручению, для кого-то? К сожалению, Лера этого знать не может, надо подбираться к деду. Но как? Можно было бы и Лере задать множество вопросов, можно было бы, да нельзя. Кто такая Настя? Александра Васильевна, заместитель начальника факультета, где учился погибший юноша, пришла насчёт пропавших денег. Разве может она на голубом глазу спрашивать, где и при каких обстоятельствах Лера Немчинова познакомилась с Сашей Барсуковым? Бывал ли Саша у них дома, когда в квартире был дед, но не было самой Леры? Да много всякого можно было бы спросить, будь Настя сотрудником уголовного розыска. Но она, увы, таковым не является ни по легенде, ни по официальным документам. По документам она эксперт-консультант, по легенде — сотрудник вуза. И объяснить свой интерес к деталям личной жизни Леры Немчиновой так, чтобы это было правдоподобно и не спугнуло деда, узнай он о содержании их беседы, ну просто никак невозможно.
— Какое у тебя красивое кольцо, — внезапно сказала Настя. — Можно взглянуть поближе?
Это было так по-женски — прервать скорбный рассказ собеседницы, чтобы поинтересоваться любопытной побрякушкой. Лера удивлённо замолчала и протянула руку через стол. Настя буквально впилась глазами в камень, играющий радужными бликами под ярким светом люстры. Ну надо же… Чего только не бывает на свете!
ГЛАВА 4
Зотов с досадой отшвырнул ногой тёмно-синюю майку с аляпистой аппликацией, валявшуюся на полу прямо посреди прихожей. Из комнаты доносился звук магнитофона с музыкальным сопровождением новой песни. Игорь репетировал «образ».
— Опять у тебя бардак, — сердито прокричал Зотов, приоткрыв дверь в комнату. — Шмотки по всей квартире на полу валяются.
Игорь Вильданов стоял перед зеркалом, внимательно всматриваясь в своё отражение и подыскивая позу, наиболее подходящую для завершающих аккордов песни. Обернувшись на голос Зотова, он весело улыбнулся и махнул рукой.
— Ладно, не ори, Лерка придёт — уберётся. И вообще — привет. Хоть бы поздоровался для начала вместо того, чтобы орать прямо с порога. Кассету принёс?
— Принёс, — кивнул Вячеслав Олегович. — На, посмотри, как мастера работают. Учись, пока есть у кого.
— Ой, да уймись ты со своими нравоучениями, — Игорь скорчил ему рожу. — Я сам мастер, пусть у меня учатся.
Зотов вздохнул и молча вставил кассету в видеомагнитофон. Самомнения у мальчишки — на роту солдат хватит. Но и талант у него — дай Бог каждому. Ещё бы мозгов хоть самую малость, так цены бы Игорьку не было. И почему природа раздаёт свои милости так неразборчиво? Зачем этому клиническому дураку такой талантище? Зачем ему такая феноменальная музыкальность и потрясающий артистизм? Он же в обычной жизни двух слов связать не может, и если им постоянно не руководить, так и двух шагов не пройдёт, чтобы не споткнуться и не наделать глупостей. Одно слово — дурак.
На экране появился известный американский певец. Когда-то давно он был любимцем публики, ибо обладал, помимо голоса, ещё и смазливой мордашкой. С годами он раздался и теперь весил никак не меньше полутора центнеров, однако концертную деятельность не прекратил, его выступления по-прежнему собирали толпы поклонников. Тучность не позволяла ему сопровождать свои песни пританцовыванием и страстным размахиванием руками, он не хотел выглядеть смешным, и пришлось принципиально сменить репертуар и манеру держаться на сцене. Теперь он стоял практически неподвижно, подчёркивая содержание и эмоциональный настрой песни лишь выразительными движениями головы и мимикой, только изредка позволяя себе небольшой, но очень точный жест рукой. Его мастерство было действительно огромным, во всяком случае и Зотов, и Игорь поняли абсолютно всё содержание песни, хотя Игорь английского не знал совсем, а Вячеслав Олегович только читал хорошо, разговорной же практики у него не было и на слух он английскую речь не воспринимал.
Вильданов не отрываясь просмотрел всю получасовую запись.
— Не, Слава, мне так в жизни не сделать, — огорчённо протянул он, когда экран погас. — Может, ну её, эту новую редакцию? Буду петь «Реквием» как раньше, тоже хорошо было. Скажешь, нет?
— Нет, — покачал головой Зотов, — было хорошо, но ведь это в прошлом. Нельзя ехать столько лет на одном репертуаре. Если ты хочешь его сохранить, нужно периодически менять редакцию. В двадцать пять лет ты не можешь петь так же, как в восемнадцать, а в тридцать ты должен петь не так, как пел в двадцать пять.
— Почему это не могу? — возмутился Игорь. — Я же пою. Вот он я, и голос никуда не делся. Чего ты ко мне привязываешься?
Зотов налил в стакан минеральной воды, выпил залпом. Опять двадцать пять, опять всё с начала. Ну почему этому безмозглому тупице нужно объяснять всё по десять раз, пока он не поймёт? Нет, тут же одёрнул он себя, нельзя так, нужно набраться терпения. Он сам добровольно взялся нести эту ношу, не годится бросать её на полдороге. В конце концов, мальчишка не виноват, что у него мозгов нет. Мозги — они как талант, одному дано, а другому нет. Почему-то принято считать, что талант даётся не каждому, но уж умными-то должны быть все. Отсутствие дарования воспринимается как данность, как цвет волос или глаз, а вот отсутствие ума — как дефект. Почему? Неправильно это, потому что всё от природы, и талант, и интеллект. Если природа чем-то наделяет, человек должен быть благодарен, но если уж она обделила, то винить никого нельзя.
— Игорёк, человек с возрастом набирается жизненного опыта и мудреет. Когда он читает книгу в пятнадцать лет, он видит и понимает в ней одно, а когда перечитывает в двадцать — уже другое, в тридцать ещё что-то, чего он не заметил или не понял раньше. За эти годы в его жизни происходят какие-то события, он их переживает и обдумывает, и когда вновь возвращается к уже прочитанной книге, то смотрит на неё совсем другими глазами. Понимаешь? И с песнями то же самое. Человек в пятнадцать лет слышит в песне одно, а станет старше — и слышит уже совсем другое. Но ведь и певец, исполнитель этой песни, не стоит на месте. В его жизни тоже годы идут, что-то происходит, он из-за чего-то страдает, мучается. Ты — живой человек, а не записанный раз и навсегда диск, ты становишься взрослее, и ты сам уже должен петь свои песни по-другому. Уловил?
— Игорёк, человек с возрастом набирается жизненного опыта и мудреет. Когда он читает книгу в пятнадцать лет, он видит и понимает в ней одно, а когда перечитывает в двадцать — уже другое, в тридцать ещё что-то, чего он не заметил или не понял раньше. За эти годы в его жизни происходят какие-то события, он их переживает и обдумывает, и когда вновь возвращается к уже прочитанной книге, то смотрит на неё совсем другими глазами. Понимаешь? И с песнями то же самое. Человек в пятнадцать лет слышит в песне одно, а станет старше — и слышит уже совсем другое. Но ведь и певец, исполнитель этой песни, не стоит на месте. В его жизни тоже годы идут, что-то происходит, он из-за чего-то страдает, мучается. Ты — живой человек, а не записанный раз и навсегда диск, ты становишься взрослее, и ты сам уже должен петь свои песни по-другому. Уловил?
— Не понимаю, чего ты цепляешься. — Игорь резко вскочил с дивана, подошёл к широкому низкому столу, стоящему посреди комнаты, и схватил лежащую на нём охапку афиш. — А вот это что? Я тебя спрашиваю, что это такое? Воронеж, Нижний Новгород, Астрахань, Кемерово — это что, так, наплевать? Я пока ещё выступаю, и, заметь себе, не перед пустым залом. У меня куча фанатов, они меня любят, обожают меня и приходят слушать мои концерты. Чего тебе ещё надо?
Зотов молча встал и вышел на кухню. Здесь царил такой же беспорядок, как и всюду. Хорошо ещё, что Лера приходит два-три раза в неделю и наводит чистоту, а то через месяц в этом жилище гения шагу нельзя будет сделать, чтобы не наступить на брюки, немытую чашку или брошенный на пол компакт-диск. Одно время Вячеслав Олегович подозревал, что у Игоря не всё в порядке с головой, ибо его питомец казался существом абсолютно нецивилизованным. Он не читал книг, писал с ошибками и не понимал самых элементарных вещей вроде простых истин, что надо хотя бы иногда мыть за собой посуду и вешать одежду в шкаф. Несколько лет назад Зотов пригласил к Игорю знакомого психиатра, привёл его под видом своего приятеля. Посидели, попили кофе, психиатр увлечённо болтал с Игорем обо всём на свете, а потом сказал Вячеславу, что с головой у парня всё в порядке, никакой олигофрении в степени даже лёгкой дебильности не наблюдается. Есть такое понятие, сказал он, «конституциональная глупость». Вот именно это у Игорька и наличествует. Ну и дефекты воспитания в раннем возрасте, это уж как водится. Не приучили мальчонку сызмальства к порядку и чистоте, к вежливости и чтению книг, вот и результат. Зотов встретил Игоря, когда тому было уже пятнадцать, перевоспитывать было поздно. Маленький бродяга, убежавший из дома в девять лет и плавно чередовавший свободу со спецприёмниками для несовершеннолетних и какими-то интернатами, успел забыть своих родителей давно и прочно, впрочем, как и они забыли о нём, окончательно пропив мозги. Зато за годы странствий Игорёк прочно усвоил, что дороже всего на свете личная свобода. Она на первом месте, на втором — деньги, а посему жертвовать этой драгоценной свободой имеет смысл только ради денег, а не ради каких-то там сомнительных ценностей вроде образования, здорового образа жизни и чистой одежды. У Зотова Игорь остался только потому, что тот пообещал ему деньги. Большие деньги. Правда, предупредил, что нужно будет стараться, много работать, изучать нотную грамоту и учиться играть на пианино, сразу вокалом заниматься всё равно нельзя, нужно подождать пару лет, пока закончится мутация голоса. Игорю это, конечно же, не понравилось, уж больно много условий было выставлено. Он капризничал, торговался, отказывался, убегал от Зотова, но в конце концов сдался, ибо Зотов выложил ещё один козырь, на этот раз решающий. Это было уже серьёзно, и Игорю ничего не оставалось, как признать правоту своего патрона. Повздыхав над утраченной свободой, он нехотя принялся учить ноты. Как давно это было…
Не умеет Игорь ставить перед собой большие цели. Не умеет и всё тут. Привык с детства довольствоваться малым, есть кусок хлеба и крыша над головой — и спасибо судьбе, а о ресторанах и дворцах и не помышлял. Да, деньги он любил и ради них готов был на определённые жертвы, но деньги-то ему нужны были только для одного: для обеспечения своей личной вожделенной и любимой свободы. Не для роскоши и праздности, не для власти и крутого бизнеса, а только лишь для свободы, для того, чтобы спать допоздна, не ходить на работу и трахать тех девок, которые понравятся, а не тех, на которых денег хватит. В убогое понятие свободы Игорь Вильданов вкладывал только такой вот скудный набор благ. Но откуда другому-то взяться? Он ведь умом и душой как был маленьким бродягой, так и остался.
Зато Зотов умеет большие цели ставить. И понимает, что потенциала у Игоря достаточно, чтобы эти цели оказались достигнутыми, но именно потенциала, который нужно вытащить из глубин Игорьковой умственной лени и умело задействовать. Сейчас он даёт самые обычные концерты, за которые получает две — максимум три тысячи долларов, а нужно, чтобы он собирал целый стадион, спортивную арену. За такие концерты можно получить до двадцати тысяч. Нужны зарубежные гастроли. Нужны не тысячи поклонников, а миллионы. Но для этого надо работать, чтобы приобретая новых фанатов, не терять старых. Пока Игорь так божественно красив, его будут любить всё новые и новые генерации подрастающих девочек, но если к этой красоте ничего не прибавлять, повзрослевшие девочки превратятся в замужних женщин и перестанут ходить на его концерты. Красивый мальчик с юношеской манерой исполнения больше не будет их привлекать, он будет казаться им наивным и простоватым. Певец должен взрослеть вместе с ними, и тогда те, кто однажды полюбил его, уже не покинут ряды слушателей, а новые поколения будут в них вливаться. Вот тогда будут и стадионы, и сотни тысяч долларов. Игорю с его скудным умишком эти сотни тысяч не нужны, но они нужны Зотову, получающему тридцать процентов с каждого концерта. Так они с Игорем договорились когда-то.
Но дело не только в деньгах. В них-то — во вторую очередь, а в первую — дело в том, что на Игоря Вячеслав Олегович Зотов поставил всю свою жизнь, всё, что он умел и знал. Он подобрал пятнадцатилетнего грязного бродяжку с иконописными глазами и удивительным артистическим даром, вытащил его из дерьма, оставил жить в своей квартире, потому что разглядел в нём уникальный талант, такой талант, какого был лишён он сам. У Зотова было всё: музыкальное образование, тонкий, изысканный вкус, хороший голос и безумная, всепоглощающая любовь к пению. Не было только одного: способности заставить себя слушать. Он хотел петь, он готов был петь сутки напролёт, но почему-то не находилось людей, которые так же сутками готовы были его слушать. Им быстро становилось скучно, они не слышали и не понимали тех чувств, которые вкладывал Слава Зотов в каждую пропетую им ноту. Сначала он с негодованием думал, что они просто тупые и лишённые музыкального чувства существа. Потом понял, что со слушателями его всё в порядке, дело в нём самом. Ему только кажется, что он вкладывает в песню всего себя, всю свою душу. На самом деле этого никто не слышит и не может слышать, потому что у него нет дара сделать это слышимым. Он записывал своё пение на магнитофон и внимательно слушал. Это было пресным и действительно скучным, хотя и исполнено технически безупречно. Недаром же книга великого Карузо «Тайны вокальной речи» много лет была его учебником, который он выучил наизусть, да и учителя вокала у Славы были превосходные. Ему поставили голос и научили им владеть в совершенстве, но той маленькой детальки, без которой никогда не заработает механизм под названием «певец», они дать ему не смогли. И не потому, что не сумели или не захотели, а потому что она от Бога. Она или есть, или её нет. Если она есть, люди плачут, слушая песню, а если её нет, они не слышат ни песню, ни певца.
У маленького бродяжки эта деталька была. Кроме того, был абсолютный слух, зачатки природной музыкальности и здоровые миндалины, что позволяло надеяться пусть на небольшой, но всё-таки голосок. Мальчишка любил петь, он напевал постоянно и казалось, петь для него — всё равно что дышать. Правда, в пятнадцать лет голос уже ломался, и частенько вместо нормальной ноты из его глотки вылетал «петух», но Зотова это не смущало. Важно было другое: даже когда Игорёк мурлыкал что-то вполголоса, у Вячеслава Олеговича порой слёзы наворачивались. Это было главным, а всё остальное — вопросы техники и образования.
И Зотов отдал мальчику всё, что сам знал и умел. Он вкладывал в него нотную грамоту и посвящал в тайны владения голосовым аппаратом, заставлял до изнеможения играть гаммы, разрабатывая непослушные и непривычные к быстрым и точным движениям пальцы, запрещал громко петь, пока голос не станет крепким, учил напевать вполголоса под собственный аккомпанемент. Особенно «доставала» Игоря необходимость подолгу смотреть видеокассеты с записями концертных выступлений известных оперных певцов. Он не понимал, почему должен смотреть и слушать «эту муть старомодную, которую приличные люди уже давно не поют и тем более не слушают». Зотов, теряя терпение, изо дня в день объяснял, что учиться нужно у мастеров, а не у ремесленников, что надо с самого начала овладевать умением работать только голосом.