С тобой ведь не так.
Однако уже близко. И ты ведь уже поднял руку, так?
Тобиас оглянулся – где-то рядом, в кабине, прозвучал странно знакомый голос. Руль дернулся, сердце дрогнуло и замерло на мгновение от страха, прежде чем он вывернул, – еще немного, и фура загрохотала бы вниз по склону и перевернулась, а его жизнь оборвалась бы здесь, в ловушке кабины, когда уже почти виден старый мотель.
Нет, еще нет.
Откуда же был голос? И тут он вспомнил: склад с потрескавшимися стенами и протекающей крышей – результат обстрела и строительных недоделок; мужчина – кучка окровавленного тряпья и тускнеющие глаза. Тобиас стоял над ним с «М4» в руках, все еще целясь в голову врага, как будто эта разорванная свинцом тряпичная кукла могла представлять собой какую-то угрозу.
– Возьми… возьми все… оно твое… – Заляпанные кровью пальцы указали на коробки, ящики и статуи, которыми был заполнен склад. Удивительно, как он еще мог говорить, получив четыре или пять пуль. Он даже махнул рукой в свете фонарика, как будто мог распоряжаться всем этим, отдать или оставить себе.
– Спасибо. – Слово благодарности прозвучало усмешкой. Тобиас услышал сарказм в собственном голосе, и ему стало стыдно перед умирающим. Он ненавидел его, ненавидел их всех – террористов, хаджи, суннитов и шиитов, чужаков и иракцев. Для него они все были одинаковы. И не важно, как они себя называли, «Аль-Каидой» или какими-то другими дурацкими словами, выбранными наугад – как выбирают из коробки магнитные слова, чтобы приклеить на холодильник, – и слепленными в дурацкие фразы: Победоносные мученики бригады джихада или Смертоносный фронт имамского сопротивления – все взаимозаменяемое, все похожее. Хаджи. Террорист.
И все же есть в таких моментах некая интимная близость к смерти, соблазн отдаться ей и принять ее, и он нарушил протокол, отозвавшись как самоуверенный мальчишка, а не мужчина.
Хаджи улыбнулся; сквозь кровь, заполнившую рот и запачкавшую зубы, проступило что-то белое.
– Не благодари меня, – прохрипел он. – Пока…
Пока… Именно этот голос он слышал, голос мужчины, которого уже ждала в раю сотня девственниц, голос человека, защищавшего то, что хранилось на том складе.
Защищавшего, да, но недостаточно упорно. Дэмиен так и сказал ему: да, они дрались, но без должной стойкости.
Почему?
Впереди слева показался мотель. При одном лишь взгляде на заколоченные окна Тобиас невольно вздрогнул. Жутковатое местечко, аж мурашки по спине. Неудивительно, что Проктор стал тем, кем стал; один как перст, только лес позади и это проклятое наследство, эта дыра впереди. Смотришь на опустевшие комнаты и представляешь невидимых, нежеланных гостей, бесшумно бродящих за стенами, тех, кому по вкусу сырость, плесень и обвивший кровати плющ; гостей, уже затронутых распадом, зловещие тени, сплетенные на усыпанных листьями кроватях, увядшие тела, движущиеся ритмично, бесстрастно, отстраненно… с рогами на голове…
Тобиас на мгновение зажмурился. Какие яркие, какие четкие образы. Как те, что являлись в кошмарах, только те были тенями, таящимися существами. Здесь они обрели форму.
И, господи, у них были рога.
Шок, решил он, отложенная реакция на все, что выпало ему прошлой ночью. Тобиас остановился так, чтобы его было видно из мотеля, и стал ждать Проктора. Но Проктор не выходил. Его грузовик стоял справа от дома. В другой ситуации Тобиас посигналил бы и разбудил старого прощелыгу, но сейчас оповещать о своем прибытии весь лес было бы некстати, тем более что у Проктора был сосед, который мог не устоять перед искушением и явиться взглянуть, из-за чего шум.
Тобиас заглушил мотор и спустился из кабины. Раны под повязками не подсыхали, и единственным утешением за боль и унижение была надежда на то, что скорая расплата не заставит себя ждать. Эти «мокрые спины»[26] не на тех напали.
Он подошел к дому и позвал Проктора через дверь. Никто не отозвался.
– Эй, Гарольд! – Тобиас постучал в дверь. – Проснись! Это я, Джоэл.
И только тогда он попробовал открыть дверь. Осторожно. Медленно. Проктор имел привычку спать с оружием под рукой, и Тобиасу совсем не улыбалось получить пару пуль от неожиданно очнувшегося пьянчуги, который вполне мог принять его за чужака.
Пусто. Это было ясно, несмотря на полумрак, царивший в комнате с двумя непарными задернутыми занавесками. Он щелкнул выключателем – неубранная постель, разбитый телевизор, разбитый телефон, в углу – переполненная корзина с бельем. И запах запустения, жилища опустившегося человека. Справа – совмещенная с гостиной кухня. Тобиас заглянул туда и выругался. Сорвался, говнюк.
Остававшиеся ящики и коробки, те, что должны были находиться в номерах 11, 12, 14 и 15, лежали здесь, штабелями до потолка. Любой, кто просто сунул бы нос в обитель Проктора, понял бы, что здесь происходит. Вместо того чтобы подождать Тобиаса и передать груз ему, свихнувшийся идиот перетащил все сам. И даже не потрудился накрыть чем-нибудь ящики. Из одного выглядывало каменное женское лицо; в другом лежали печати, драгоценные камни на которых блеснули, когда Тобиас подошел ближе.
Но и это было еще не все. На кухонном столе без упаковки, совершенно открыто, стоял золотой ларец – примерно два фута в длину, два в ширину и фут глубиной – с незамысловатой крышкой, украшенной лишь концентрическими кругами, расходящимися от небольшого шипа. По его краям шли надписи на арабском, а на боковых сторонах были представлены сцены с переплетенными телами: скрюченные, вытянутые фигуры с торчащими рогами.
Как те, что мне привиделись, подумал Тобиас. Он сам помогал переносить ларец в тот первый вечер и помнил, как они открыли свинцовый контейнер, посветили внутрь фонариками, и в глубине тускло блеснуло золото. Уже потом Берни Крамер, происходивший из семьи ювелиров, сказал, что ларец недавно почистили. Кое-где на нем еще виднелись следы, как будто ларец когда-то был покрыт краской, чтобы замаскировать его истинную ценность. Тогда он едва взглянул на него – артефактов было много, и в крови после боя еще шумел адреналин. Не заметил он тогда и сцен на боковых сторонах. Откуда ему было знать, что за существа на нем изображены, и уж тем более он не мог хорошо запомнить детали.
Тобиас осторожно подошел к ларцу. Три его стороны были запечатаны двойными запорными устройствами в форме пауков, передняя – одним замком, а всего пауков было семь. Крамер пытался открыть ларец, но не смог понять, как устроен механизм. Кто-то предложил разбить контейнер, хотя бы для того, чтобы посмотреть, что внутри, но в ходе обсуждения возобладала более разумная точка зрения. Кому-то заплатили, и ларец просветили рентгеном. Оказалось, что он состоит из нескольких связанных между собой отделений, каждое из которых имеет по три стенки, четвертая же – для всех отделений и для ларца общая. Кроме того, каждое отделение запиралось на семь замков, но их расположение и размеры несколько отличались. Семь отделений, семь замков на каждом – всего сорок девять замков. Хитроумное устройство, но, как определил рентгенотехник, пустое, если не считать фрагментов кости, обернутых чем-то похожим на проволоку, и каждая проволочка, в свою очередь, соединялась с замками. На экране вся штуковина напоминала бомбу, но Крамер предположил, что ларец – это своего рода ковчег. Он также перевел арабскую надпись на крышке. «Ашраб мин дамхум» – «Я выпью их кровь». Ящик решили оставить как есть и замки не трогать.
Дело шло к завершению, и вот Проктор едва все не испортил. Пусть делает, что хочет, пусть хоть упьется до смерти – Тобиасу было наплевать. Он сказал, что доля от последней сделки ему не нужна, главное, чтобы вывезли груз, и Тобиаса такая договоренность устраивала как нельзя лучше.
На то, чтобы перетащить все в фуру, понадобился целый час. Особенно тяжелыми оказались две статуи. Пришлось воспользоваться транспортной тележкой, но и то оказалось тяжковато.
Золотой ларец Тобиас оставил напоследок. А когда поднимал его со стола, внутри как будто что-то сдвинулось. Он осторожно наклонил его и прислушался. Ничего. Никакого движения. Фрагменты кости, как показало исследование, были вставлены в проделанные в металле отверстия и закреплены проволокой. К тому же и сдвиг, который он ощутил, напоминал не перемещение кости, а отчетливое перемещение веса справа налево, как будто там, внутри, ползало какое-то животное.
Но движение прекратилось, и никаких странных ощущений не возникало. Ларец не воспринимался как пустой, но в нем ничего не болталось. Тобиас отнес его в фуру и поставил рядом с двумя стенными орнаментами. Мексиканцы оставили после себя рассыпанный корм и разорванные мешки, и ему пришлось повозиться, чтобы навести мало-мальский порядок. Мешки послужили теперь дополнительной упаковкой для артефактов. Клиенту в южном Портленде нужно будет предложить какую-то историю и компенсацию, но и то, и другое не проблема. Тобиас запер трейлер, поднялся в кабину и осторожно сдал назад, чтобы развернуться к дороге. Теперь мотель был прямо перед ним. Там ли еще Проктор? Как-никак грузовик здесь, а значит, и Проктор где-то рядом. Может, с ним действительно что-то случилось? Например, упал.
Вместе с мыслью о сокровищах, лежавших на виду в берлоге Проктора, вернулось ощущение усталости, боль в руках и лице. Он вспомнил о Карен, ждущей его дома, Карен, с ее гладкой, чистой кожей, упругими грудями и мягкими алыми губами. Желание увидеть ее, взять ее накатило с такой силой, что у него закружилась голова.
К черту Проктора. Пусть получает, что заслужил.
Тобиас гнал на юг, не чувствуя никакой вины за то, что не осмотрел мотель и, может быть, бросил раненого человека, ветерана, служившего своей стране так же, как и он сам. Ему даже не пришло в голову, что такой поступок совершенно не в его натуре, поскольку мыслями и желаниями он был где-то далеко, и сама натура его уже начала меняться. Вообще-то, меняться она начала с того момента, когда он в первый раз увидел золотой ларец, и его согласие на убийство Жандро и пытку детектива было просто другим аспектом этой перемены. Теперь этот процесс ускорялся. Он ощутил слабый дискомфорт всего один раз, когда проезжал Огасту. В голове появился звук, напоминающий шум бьющихся волн. Поначалу это встревожило его, но мили бежали, и тревога убывала, уступая ощущению покоя и даже дремоты. Он уже забыл, что хотел выпить. Ему нужна была только Карен. Он возьмет ее, а потом уснет.
Дорога разворачивалась лентой, и в голове звучала тихая песня моря, шумели бьющиеся волны.
Шептали.
Глава 13
Склад Рохасов находился на северной окраине Льюистона. Когда-то здесь располагалась пекарня, на протяжении полувека принадлежавшая одной и той же семье, о чем напоминала и проступавшая под тонким слоем выгоревшей белой краски фамилия на стене здания – БАНДЕР. Слоган компании «Бандер – чудо-хлеб» частенько звучал по местному радио под мелодию, крайне напоминавшую музыку из телесериала «Чемпион, чудо-конь». Франц Бандер, во всех смыслах отец-основатель бизнеса, просто взял ее и пустил в дело, и ни он сам, ни джентльмены, ответственные за создание рекламы, не озаботились такими вопросами, как авторские права или гонорар. Учитывая тот факт, что реклама звучала только в восточном Мэне, и ни один любитель черно-белого «лошадиного» сериала не счел себя оскорбленным и жалобы не подал, мелодия продержалась до того самого дня, когда булочная Бандера испекла последний каравай и вышла из бизнеса под напором больших людей. Произошло это в начале восьмидесятых, задолго до того, как вокруг стали понимать ценность и значимость небольших семейных предприятий.
Антонио Рохас, более известный в тамошних краях под им же самим избранным именем Рауль, такой ошибки никогда бы не совершил. В своем бизнесе он целиком и полностью зависел от семьи, близкой и большой, и остро ощущал свою связь с более широким сообществом, поскольку оно покупало у него марихуану, кокаин, героин, а в последнее время еще и кристаллический мет, за что Рауль был ему благодарен. В штате именно метамфетамин получил самое широкое распространение и как порошок, и как «лед», и Рохас своевременно оценил его потенциал, тем более что быстро формирующаяся зависимость гарантировала постоянно расширяющийся рынок. На руку ему сыграло и то обстоятельство, что особую популярность приобрела именно мексиканская разновидность наркотика. Рауль использовал свои каналы и связи с партнерами к югу от границы и не полагался на местные лаборатории, которые даже при наличии прямого доступа к исходным материалам, включая эфедрин и псевдоэфедрин, не могли обеспечить долговременные и стабильные поставки, что имело важное значение для бизнеса Рауля. Так что мет Рохас получал из Мексики и теперь обеспечивал им не только Мэн, но и ближайшие штаты Новой Англии. При необходимости он мог обратиться и к поставщикам помельче. К присутствию на рынке лабораторий Рауль относился снисходительно при условии, что они не представляли угрозы его интересам и платили за возможность работать.
Рохас старался не настраивать против себя конкурентов. Торговлю героином в штате контролировали, причем весьма профессионально, доминиканцы, поэтому он при возможности делал у них оптовые закупки и не пытался выдавить с рынка, что грозило бы ответными мерами. Доминиканцы, помимо прочего, имели свой интерес в метамфетаминовом бизнесе, но Рохас несколько лет назад организовал встречу, на которой было достигнуто соглашение о разделе сфер влияния. До сих пор обе стороны выполняли соглашение. Кокаиновый рынок считался относительно открытым, и Рохас предпочитал заниматься крэком, которому наркоманы отдавали предпочтение по причине простоты употребления. Легкие деньги зарабатывались и продажей нелегальных фармацевтических средств из Канады: виагра, перкосет, викодин и оксиконтин. В итоге: с коксом и медпрепаратами мог играть любой, героин держали за собой доминиканцы, Рохас удовлетворял спрос на мет и марихуану – и все были довольны.
Ну или почти все. Другое дело банды байкеров. Их Рохас старался не трогать. Если они хотели продавать мет или что-то еще, что ж, на здоровье и vaya con Diós, amigos[27]. В Мэне байкеры захватили большую долю рынка марихуаны, поэтому Рохас продавал свой продукт – главным образом, канадский каннабис – за пределами штата. Связываться с байкерами было опасно и в конечном итоге убыточно. На его взгляд, люди это были чокнутые, а ссориться с чокнутыми могут только другие чокнутые. Так или иначе байкеры были величиной известной и могли быть включены в общее уравнение ради поддержания равновесия. Равновесие – вещь важная, на этот счет Рауль и Джимми Джуэл, который участвовал в некоторых его предприятиях и чьими связями в транспортной сфере ему случалось пользоваться, придерживались схожей точки зрения. Нарушение баланса грозило кровопролитием и, как следствие, вниманием со стороны полиции.
Впрочем, проблем, требовавших внимания самого Рауля, в последнее время хватало. Была среди них и перспектива столкнуться с силами, влияющими на его бизнес и находящимися вне сферы его контроля. Кровные узы связывали Рауля с небольшим, но амбициозным картелем «Ла Фамилиа», ввязавшимся во все расширяющуюся войну не только с конкурирующими картелями, но и с мексиканским правительством президента Фелипе Кальдерона. А это означало конец так называемому Pax Mafiosa, джентльменскому соглашению между властями и картелями, по которому стороны обязывались воздерживаться от враждебных действий в отношении друг друга.
Рохас не для того стал наркодилером, чтобы восставать против кого-то. Он стал наркодилером, чтобы разбогатеть, и соответствие нынешней роли обеспечивали два фактора: связи с «Ла Фамилиа» через брачные узы и статус натурализованного гражданина США, полученный благодаря покойному отцу-инженеру. Главной проблемой «Ла Фамилиа», по крайней мере в том, что касалось Рохаса, был ее духовный лидер, Назарио Морено Гонсалес, известный, и не без основания, под кличкой Эль-Мас-Локо, Буйнопомешанный. Соглашаясь принять некоторые правила Эль-Мас-Локо, например запрет на продажу наркотиков на его территории, никак не влиявший на его собственные операции, Рохас полагал, что духовным лидерам нечего делать в наркокартелях. Эль-Мас-Локо требовал, чтобы дилеры и киллеры воздерживались от алкоголя, и даже организовал сеть реабилитационных центров, из которых картель активно рекрутировал новых членов, продемонстрировавших желание и возможности соответствовать правилам. Парочку таких новообращенных навязали Рохасу, но ему удалось сплавить их в Британскую Колумбию для налаживания и поддержания контактов с канадскими производителями марихуаны. Уж пусть лучше с ними разбираются канадцы, а если с юными киллерами случится по дороге какая-то неприятность, что ж, вопросы можно снять за парой пива. Рохас любил пиво.
Склонность Эль-Мас-Локо к тому, что Рохас считал не иначе как дурновкусием, проявлялась в потакании театральным выходкам: в 2006 году один из членов «Ла Фамилиа» заявился в ночной клуб в Уруапане и подбросил на танцпол пять отрубленных голов. Рохас такие жесты не одобрял. За годы жизни в Штатах он понял, что чем меньше привлекать внимания, тем легче делать бизнес. Более того, в своих кузенах на юге он видел варваров, разучившихся вести себя, как принято у нормальных людей, если, конечно, они вообще что-то знали об общепринятых правилах поведения. Визитов в Мексику он старался по возможности избегать и делал исключение лишь в самых неотложных случаях, поручая такие дела доверенным подручным. Сами los narcos в больших шляпах и сапогах из кожи страусов, с их пристрастием отрубать головы и пытать выглядели абсурдно и даже комично, как пережитки минувших времен. Напрягала и необходимость, возникшая в силу его связей среди перевозчиков, содействовать переброске через границу оружия, приобретавшегося на оружейных складах Аризоны и Техаса. Он опасался, что рано или поздно станет мишенью как для конкурентов из «Ла Фамилиа», так и для Управления по борьбе с наркотиками. Обе перспективы радости не вызывали.