ФЕЛИСА: У меня сроду не было таких денег, любезный Санчо. Так что я тут ни при чем, и не думайте…
АЛОНСО: «Огромное хрюкающее стадо налетело и, не выказав никакого уважения ни к Дон Кихоту, ни к Санчо, прошлось ногами по обоим… Своим стремительным набегом полчище свиней привело в смятение и потоптало седло, доспехи, Серого, Росинанта, Санчо Пан су и Дон Кихота»…
САНЧО: Хватит, хозяин. Не стоит… В конце концов, вовсе не обязательно, что нас будут топтать свиньи. Возможно, просто парой тумаков дело и ограничится…
АЛОНСО: «Не лучше ли сидеть спокойно дома, чем бродить по свету в поисках птичьего молока, ведь вы знаете — бывает, собираешься обстричь овцу, смотришь — тебя самого обстригли…» Альдонса… Ты-то… Хоть ты. Скажи, ты тоже не понимаешь — зачем все это? Скажи им!
Пауза. Альдонса поднимается; долго молчит.
АЛЬДОНСА: «Красота ее сверхчеловеческая, ибо все невозможные и химерические атрибуты красоты, которыми поэты наделяют своих дам, в ней стали действительностью: ее волосы — золото, чело — Елисейские Поля, брови — небесные радуги, очи — солнца, ланиты — розы, уста — кораллы, зубы — жемчуг, шея — алебастр, перси — мрамор, руки — слоновая кость, белизна кожи — снег…» Именем прекрасной Дульсинеи нам, — Альдонсам, Терезам, Люсиндам, — суждено быть когда-то покинутыми. Это несправедливо, но, возможно, это правильно. Мы — это мы, а Дульсинея — воплощенная тоска по недостижимому… Они все (Альдонса широким жестом обводит портреты) помнили о Дульсинее. Которой нет. А донкихотство — человек с копьем, бредущий по дороге… да это та же Дульсинея для человечества. То, бессмысленное и прекрасное… без которого не может жить человек, если он, конечно, не скотина. Алонсо, если ты не вернешься, мне незачем будет жить — вот все, что я хотела сказать. Еще будут вопросы?
Все молчат.
АЛЬДОНСА: А раз вопросов нет, то предлагаю разойтись по кроватям. Время позднее, завтра рано вставать… Санчо, мы вместе проверим поклажу. Фелиса, прибирай со стола. Да живее… По-видимому, тайну письма, соблазнившего нашего Санчо, нам так и не суждено узнать. Давайте посчитаем, что его написал злой волшебник, завидующий нашему рыцарю.
Все расходятся, один только Алонсо остается сидеть в своем любимом кресле.
Появляется Фелиса.
ФЕЛИСА: Сеньор Алонсо… Я так перед вами виновата. Я последняя дрянь. Я скотина…
АЛОНСО: Что ты…
Фелиса подходит ближе. Становится перед Алонсо на колени.
ФЕЛИСА: Сеньор Алонсо… Я принесла плетку — можете меня выпороть. Ну выпорите меня, чтобы я больше не страдала душой… Сеньор Алонсо, сеньор и господин мой, ведь это же последний шанс… завтра вы уедете, и что? А как же ваши наследники? Вам надо сына, вам надо, надо…
Фелиса повисает у Алонсо на плечах, тянется губами к его губам.
ФЕЛИСА: Ваш сыночек… он хочет, чтобы мы его зачали… Ну давайте, ну идемте, идемте…
Алонсо борется — Фелиса дурманит его. Он ненавидит нахальную девку — он хочет разъять ее здесь же, на обеденном столе… Секундное наваждение… Незамеченная, появляется Альдонса.
АЛЬДОНСА: Не так резво, Фелиса.
Альдонса неторопливо приближается. Останавливается перед Фелисой; протягивает руку.
Та, как загипнотизированная, подает ей плетку. Альдонса коротко размахивается и бьет.
АЛЬДОНСА: Вон. Если я увижу тебя еще хотя бы раз в жизни, я закопаю тебя живьем. Пошла прочь, сейчас, в чем стоишь. Утром я выкину за ворота твои шмотки.
ФЕЛИСА: Не так резво, госпожа моя… Не так резво! Госпожа Альдонса, дочка виноторговца, девица хамского происхождения, да еще пустая утроба!
Альдонса бьет еще раз — но Фелиса уворачивается.
ФЕЛИСА: Пустая утроба! Пустоцветка! Я вот расскажу господину Алонсо, откуда взялся голубой листочек, это самое письмо… Рассказать?
Со свечой в руке вбегает Санчо.
САНЧО: Что здесь… Ах ты дрянь!
АЛЬДОНСА: Фелиса… Немедленно убирайся, а то…
ФЕЛИСА: А то — что? Я бы и так не осталась! Мне и так… Только так я бы промолчала про голубое письмо, потому что я вас, сеньора Альдонса, ужас как люблю… А теперь не промолчу.
АЛЬДОНСА: Заткнись!
ФЕЛИСА: Не заткнусь! Сеньор Алонсо, слушайте… как раз перед тем, как любезный Санчо прибывать изволил, сеньора Альдонса послала меня в лавку… за бумагой! А так как белой бумаги не было, я купила дорогую, голубенькую, с водяными знаками! Лавочник еще хвалился, какая это бумага редкая, он ее только привез, и никто до меня ее не брал, потому что дорогая! А теперь посмотрите на тот листочек… посмотрите! Еще можете у лавочника спросить, его ли бумага, кому продавал, для кого… Или не станете спрашивать, а посмотрите только на сеньору Альдонсу? На ее лицо? Чего это она пятнами взялась, ровно тот леопард? А? Еще спросите у нее, куда девался кулончик с камушком? Единственная драгоценность сеньоры Альдонсы, бабушкин подарочек? Куда он убежал? К ювелиру убежал, иначе откуда у сеньоры Альдонсы такие денежки… Во как — бабушкиного подарочка, любимой цацки сеньора Альдонса не пожалела!
АЛОНСО: Убирайся.
За Фелисой закрывается дверь. Молчание. Потихоньку сползают с окон портьеры, со стен гобелены; потихоньку оплывает, как свечка, и разлагается, как падаль, старый дом. Гнездо семейства Кихано.
АЛЬДОНСА: Алонсо… Я не врала тебе.
Длинная пауза. Санчо притаился в углу — не решаясь уйти и не решаясь остаться.
АЛЬДОНСА: Я не Дульсинея. Я просто баба. Вот… теперь ты знаешь всю правду обо мне. Мы с тобой столько прожили… Но теперь ты знаешь обо мне все. Я боялась тебя потерять… Теперь все это больше не имеет смысла, потому что я и так тебя потеряла. Я не прошу у тебя прощения… хотя, конечно, я не знала, что это будет так жестоко… этот розыгрыш с твоим мнимым сумасшествием. Я думала, Санчо сумеет убедить тебя, или смутить тебя, или украдет Росинанта… или хотя бы откажется идти сам… да мало ли, что от отчаяния могло прийти мне в голову, я ведь отчаялась удержать тебя… Но я не прошу прощения. Если бы все повторилось снова — я снова поступила бы так, как поступила. Вот и все. Это моя правда. Теперь суди меня…
Алонсо молчит. Смотрит на доспехи, разложенные на столе; смотрит на Санчо. Смотрит на Альдонсу; отводит глаза. Снова смотрит на доспехи; подходит к столу. Качается маятник.
С календаря сам собой падает последний лист, открывая обведенную красным дату — двадцать восьмое…
Алонсо стоит над разложенными на столешнице доспехами.
АЛОНСО: Санчо, этот хлам… увяжешь в мешок и… продашь старьевщику. Деньги возьмешь себе в качестве жалованья… Ты заслужил. А теперь…
И Алонсо начинает снимать со стен портреты своих знаменитых предков.
САНЧО: Господин мой… Что вы?! Что вы делаете?!
АЛОНСО: Дульсинея мертва. А если нет Дульсинеи — к чему все это? К чему все? Грязь ради грязи, блевотина ради блевотины?
САНЧО: Господин, перестаньте! Ну что случилось? Что такого случилось?! Не притворяйтесь, не надо так шутить…
АЛОНСО: Поищите другого дурака, господа хорошие, и пусть он, этот дурак, отправляется со щенячьей радостью в свой фарс-вояж. Я, Алонсо Кихано, не сумасшедший. В здравом уме и твердой памяти… я остаюсь дома.
САНЧО: Да перестаньте же! Поехали… эй, Росинант! Эй, Серый! Поехали, сеньор Алонсо, вы же как-никак Дон Кихот…
АЛОНСО: Дон Кихота больше нет, Дон Кихот — картинка в старом учебнике… Боже, как я теперь рад, что у меня нет сына. Это правильно, это справедливо… Что бы я сказал своему сыну? Что его отец был жалкий дуралей? Что за ним стоят поколения предков-неудачников? Не-ет… Меня убедили. Меня долго и разнообразно убеждали, и вот уже я…
САНЧО: Сеньора Альдонса, ну скажите вы ему! Ну ничего же не случилось, ну неудачно… вышло… Это же естественно, все бабы хотят, чтобы их мужья были дома! Ну что такого, ну что в этом такого, вы мне объясните?!
Алонсо морщится от боли в спине. Бросает снимать портреты, бредет, скособочась, по направлению к креслу; в этот момент приоткрывается дверь и появляется Фелиса.
ФЕЛИСА: Сеньор… Алонсо. Я пришла, чтобы сказать… я сейчас уйду. Дело в том, что Панчита только что… отчим ее опять избил… и Панчита только что… повесилась.
Фелиса уходит. Тишина; занимается рассвет.
САНЧО: Сеньор и господин мой… Ну же… поедем. Утро, я слышу, как призывно ревет в конюшне мой Серый… Поедем! Берите копье, надевайте латы… В путь. Мы отправимся по холодку, потом встанет солнце… И вы увидите — еще до вечера мы успеем кого-нибудь спасти. Мы спасем! Мы всех спасем! Мы больше никому не дадим погибнуть! Поедемте, мой Дон Кихот… Ну же!!
И, повинуясь Санчо, Алонсо идет к доспехам — покачиваясь, будто сомнамбула. Неуверенно протягивает руку, берет шлем…
САНЧО: Ну же! Ну! Поехали! Все это ерунда, все это суета, надевайте шлем… Кто может нас удержать, какие препятствия, какие волшебники, какие враги… Никто нас не удержит! Надевайте шлем! Берите копье!
АЛОНСО (смотрит на шлем в своих руках): Это же не шлем. Это… это тазик… для бритья. Как же я… надену его? На кого я буду похож? На чучело?!
Санчо хочет еще что-то сказать — но замирает с открытым ртом.
АЛОНСО: Я не верю! У меня будто веру… удалили. Вырезали, как гланды. Я не могу! Все…
Ложится лицом в груду доспехов.
Пауза. Санчо в ужасе смотрит на Альдонсу; та не отводит взгляда.
САНЧО: Ничего. Ничего. Вам надо просто отдохнуть. Давайте в кресло… вот так. Ничего, сеньор Алонсо, ничего… страшного. И Рыцарю Печального Образа случалось переживать поражения… Это ведь такая обыкновенная вещь, когда рыцаря вышибают из седла — побежденный сегодня завтра сам оказывается победителем…
Санчо утешает и бормочет; Альдонса поднимает с пола шлем-бритвенный тазик, выпавший из рук Алонсо.
АЛОНСО: Тише… В прошлогодних гнездах не родятся молодые птенцы… я был сумасшедшим, а теперь я в здравом уме; я был Дон Кихотом Ламанчским, а сделался просто Алонсо Кихано.
Отсчитывает секунды маятник.
АЛОНСО (через силу усмехается): «И стяжав навеки славу, умер мудрым, жив безумным».
САНЧО: Сеньор… это сейчас вам кажется, что все кончено. А ничего не кончено… Только надо отдохнуть… А… давайте что-нибудь придумаем? Может быть, пойдем в пастухи, как когда-то собирались это сделать самый первый Дон Кихот и самый первый Санчо? А может быть…
Санчо оборачивается, проследив за взглядом Алонсо. Альдонса стоит посреди зала. Стоит и молчит.
Смотрит Алонсо в глаза.
Потом подходит к столу, на котором лежат доспехи, и начинает надевать их один за другим; надевает смешной шлем из бритвенного тазика, берет в руки копье. Длинная пауза.
АЛЬДОНСА: Алонсо… я спасла тебя, и я тебя потеряла. И я поняла… что бы там ни было, но Дон Кихот… должен быть. Нет смысла жить, если нет в мире Дон Кихота…. Прощай. До свидания.
Господин и оруженосец смотрят, как уходит Альдонса — нет, как уходит в путь Дон Кихот. Санчо подбегает к окну…
САНЧО: Эге! А ведь такая баба, она… Простите, хозяин, но она лихо поскакала! Батюшка у нее не конный объездчик? Вот как… Ух…
Санчо мечется к двери и обратно.
Опускается перед хозяином на колени.
САНЧО: Ну, как вам, сеньор Алонсо? Лучше?
Алонсо кивает.
САНЧО: Сеньор Алонсо… я… Бабы, они непоследовательные, как… Нет такой твари в мире, чтобы с ней сравнить. Весенний ветер в сравнении с женщиной — да он педант, он прямо образец последовательности… Флюгер на крыше в сравнении с женщиной — зануда. То она честью готова пожертвовать, чтобы мужа при себе удержать… А вот когда муж остался — он ее, простите, вроде как и недостоин… Нет, вру, чего это я… То виснет якорем, то надувается парусом — вот она, женщина… Куда там той Дульсинее, вы меня простите на слове, господин Алонсо, но ваша сеньора Альдонса любой Дульсинее сто очков форы даст… Говорят, где черт не справится, туда бабу пошлет!
Поднимается с колен. Кланяется, прижав руку к сердцу.
САНЧО: Не поминайте лихом, сеньор Алонсо… Все будет… все будет хорошо. Мы скоро!
И бежит Альдонсе вдогонку.
САНЧО: Госпожа моя! Сеньо-ора! Погодите! Оруженосца забыли-и! Эгей!
Алонсо остается один. С трудом поднимается из кресла, подходит к окну, смотрит вслед Альдонсе и Санчо.
АЛОНСО: Когда ты пришла в мой дом… Когда не испугалась ни гнева родни, ни насмешек, ни слухов… Когда ты поверила мне, когда ты доверилась мне… Когда мы узнали, что у нас не будет детей, но мы держались друг за друга… Помнишь? Альдонса. Ты знаешь… я выкуплю у ювелира твой кулон, и он будет дожидаться тебя. Альдонса… Пускай любой иллюзии рано или поздно придет конец, а благими пожеланиями вымощена дорога в ад… Но не значит же это, что верить нельзя ни во что на свете, и желать кому-то блага — не стоит и пытаться?! Пусть наш мир невозможно изменить к лучшему… но если мы не попытаемся этого сделать — мы недостойны и этого, несовершенного, мира! А пока Дон Кихот идет по дороге… есть надежда.
Посреди выжженного солнцем июля идет человек с копьем.
Идет вершить подвиги во имя справедливости,
во имя Дульсинеи.
Не защищенный доспехами. Не защищенный ничем
ни от зноя, ни от ветра, ни от превратностей пути,
ни от человеческой неблагодарности.
Только верой.
Театральный роман Сказка
Одна Букашечка всегда стеснялась дарить цветы своему любимому артисту Таракану.
Она ходила на все его спектакли. А Таракан играл лучшую роль в спектакле «Тараканище». Сперва его все боялись, а потом склевывал Воробей. Букашечка в этом месте всегда плакала. Но на самом деле Воробей его не склевывал, а просто тушили свет, Таракан прятался в люк под сцену, а когда свет зажигался снова — говорили, что Воробей его съел.
А Таракан под сценой бежал в свою гримерку и готовился к выходу на поклон. Когда начиналась прощальная музыка, все артисты выходили кланяться, и Таракан тоже. Всем дарили цветы. И только Букашечка никак не могла выйти на сцену — она стеснялась.
Прошли годы.
Букашечка выросла и стала Букашкой, вышла замуж, у нее родились детки, они выросли, пошли в школу, женились, у них родились новые букашечки, уже внуки. А Букашка все так же ходила на спектакли в детский театр. И смотрела на своего Таракана, но никогда не дарила ему цветы.
А Таракан стал совсем дряхлый. Теперь свет в театре тушили на целую минуту — столько времени требовалось старому артисту, чтобы спуститься в люк. И в свою гримерную он шел медленно: еще долго после того, как Воробей на сцене склевывал злодея, из подполья доносились грохот и стук — это Таракан искал выход из-под сцены.
Однажды Таракан вышел на поклон с букетом цветов.
И он сказал: дорогие дети! Здесь в зале сидит одна старая Букашка. Она ходила на мои спектакли, когда была такая, как вы. И все не решалась подарить мне цветы.
Сегодня я ухожу со сцены — мне уже трудно играть. В этот последний вечер я дарю этот букет своей самой преданной Букашке.
И он спустился в зал и подарил Букашке цветы.
И Букашка подумала: как это приятно! Почему же я, глупая, не подарила цветов моему Таракану, еще когда была Букашечкой? Сколько времени потеряно зря!
Примечания
1
«Рассвет в апельсиновой роще. Золотые пчелы ищут мед…» Ф. Г. Лорка.