Уже выходя из квартиры, она критически взглянула на состояние передней, вздохнула: все, с завтрашнего дня объявляется генеральная уборка всей моей обители!
* * *Встреча с племянницей стала для Ольги Леонардовны непростым испытанием. Отдыхая после первого, поистине сумасшедшего дня в Берлине, актриса все никак не могла разобраться в своих чувствах и впечатлениях. С одной стороны, она по достоинству оценила жизненные успехи Оли-младшей. С другой… Разве можно было закатывать все эти торжества, этот умопомрачительный прием, который вчера устроила Ольга в ее честь?.. Ослепляли не столько размах, помпезность и роскошь, не праздничное убранство залов и сияние старинных люстр, сколько странная, чужая, неприятная публика, которая вилась вокруг ее племянницы…
Безвкусно разнаряженные, кичащиеся своими бриллиантами дамы, серая масса германских генералов, мрачных, как тевтонские рыцари, дипломаты и посланники в строгих фраках, какие-то неведомые актеры, писатели, ученые, художники, напыщенные банкиры, чванливые чиновники, все эти малоприятные люди бесконечной чередой, друг за другом, подходили к хозяйке вечера и ее гостье, вежливо знакомились с Ольгой Леонардовной, выражали свое восхищение ее талантом, который унаследовала ее племянница, фрау Ольга…
Какой-то крупный, перекормленный, лощеный сановник подошел к ним в сопровождении целой свиты. Вручил цветы, пожал аристократично протянутую для поцелуя руку фрау Книппер, кисло улыбнулся и что-то сказал. Растерянная актриса даже не разобрала, что именно, да это было и неважно. Тем более что, когда он отошел, Ада шепнула тетушке:
– Тетя Оля, это сам Геринг.
О, Господи! Этого еще не хватало… Слава богу, никто из наших этого не видел.
В этот момент сияющая Ольга Чехова впорхнула в зал. Обняв тетю, она, пользуясь вниманием притихшей публики, торжественно объявила:
– Господа, только что звонил рейхсканцлер Адольф Гитлер. Он передает искренние приветствия Ольге Книппер-Чеховой и свои искренние сожаления, что в силу ряда обстоятельств не может присутствовать на приеме.
– Хайль Гитлер! – тут же воскликнул какой-то подвыпивший генерал и вздернул руку над головой.
Тут же партийное приветствие в честь фюрера подхватил довольно слаженный хор голосов.
* * *…Да неужели она все-таки добралась в этот богом забытый Баденвейлер?!.
Хотя отчего же «богом забытый»? Как раз наоборот: очаровательный, просто кукольный, сияющий чистотой курортный городок, приютившийся в живописной долине, окаймленной лесистыми шварцвальдскими горами. Расположенное на полпути между немецким Фрайбургом и швейцарским Базелем, это местечко еще более ста лет назад облюбовала русская аристократия и купечество, выезжая «на воды».
Ольга давным-давно собиралась выбраться в Баденвейлер, чуть ли не с первых дней пребывания в Германии. А когда тетушка, будучи в Берлине, среди прочих задала ей вопрос, посетила ли она город, где провел свои последние дни и скончался Антон Павлович, ей стало стыдно. Вечной занятостью, бесконечными съемками и театральными репетициями, гастролями и концертами своей беспамятности и неуважения к ушедшим родственникам не оправдать.
В Баденвейлер Антон Павлович Чехов ехал с последней надеждой, прекрасно понимая, что никакой надежды у него уже нет.
Еще в России ей доводилось читать письма Чехова, написанные им буквально за две-три недели до своей смерти. Приличия ради говоря о восхитительном здешнем климате, божественном воздухе и целебных водах, Антон Павлович все же не мог отказать себе в удовольствии слегка поехидничать: «Здоровье входит не золотниками, а пудами. Баденвейлер – хорошее местечко, теплое, удобное для жизни, дешевое, но, вероятно, уже дня через три я начну помышлять о том, куда бы удрать от скуки…», «…Что за отчаянная скучища этот немецкий курорт!..», «Ни одной прилично одетой немки, безвкусица, наводящая уныние…», «…Баденвейлер стал надоедать, уж очень много здесь немецкой тишины и порядка… Обед весь великолепен, но у метрдотелей такие важные морды, что становится не по себе…»
Глядя на фланирующую по улицам публику, Ольга Чехова вспомнила дядюшкины слова и улыбнулась: за три с лишним десятка лет тут ничего не изменилось. Все те же морды и ни одной прилично одетой немки.
Ольга Леонардовна подробно рассказывала ей о той страшной июльской душной ночи, когда не стало Антона Павловича.
Еще вечером он потешал ее, в ролях показывая еще недописанный рассказ. Потом уснул. Ночью проснулся и попросил позвать доктора Швёрера. Такого никогда еще не было. Несмотря на волнение, Ольга Леонардовна вспомнила, что тут где-то рядом, на этаже, живут русские студенты, кинулась к ним, объяснила ситуацию, попросила о помощи.
Когда они вернулись уже вместе с врачом, Чехов вдруг спросил шампанского. Потом сел на кровати и как-то глухо сказал доктору:
– Ich sterbe.
Обернулся к жене и притихшим рядом с ней студентам и повторил для них уже по-русски:
– Я умираю.
Взял бокал, улыбнулся: «Давно я не пил шампанского». Медленно выпил до самого донышка, лег на левый бок и затих…
Когда все кончилось, Ольга Леонардовна вышла на балкон гостиничного номера. Нужно было побыть одной. Там, за ее спиной, на кровати остался лежать Чехов. Только что ушел доктор, констатировавший смерть.
Внезапно в комнате раздался громкий хлопок. Ольга Леонардовна вздрогнула, обернулась: из недопитой бутылки шампанского, стоявшей на столе, вылетела пробка. Тут же в комнату залетела огромная ночная бабочка, стала мучительно биться о лампу, а потом заметалась под потолком. Начинало светать. Вскоре запели утренние птицы.
* * *Ольга Константиновна отыскала ту самую гостиницу, в которой в начале века останавливались Антон Павлович и Ольга Леонардовна. Попросила молодого хозяина показать номер Чеховых.
Так, ничего особенного. Но выглянула в окно, и перед ней открылся волшебный пейзаж, невольно вызвавший в памяти сказки Гофмана, и она подумала, что все описанное в них, пожалуй, происходило именно в этих поросших непролазным лесом горах, в самых темных уголках, куда не ведет ни одна тропинка…
Затем прошлась по улице, постояла на том самом месте, где соотечественники и почитатели таланта Чехова в 1908 году поставили памятник великому писателю. Старожилы с извинениями уже рассказали Ольге, что через шесть лет, когда началась Первая мировая война, бронза понадобилась военным, и…
«Бергхоф», резиденция Гитлера в Баварских Альпах, 1938 год
Вскоре после прихода к власти Адольф Гитлер решил наконец-то перестроить свой скромный альпийский домик в роскошную виллу «Бергхоф», которая служила бы и для приема высокопоставленных гостей фюрера, и для полноценного отдыха фюрера после напряженной рабочей недели. При этом он во всеуслышание заявил, что оплатит строительство из собственных средств, гонораров от многочисленных изданий «Майн кампф», отчислений от продаж почтовых марок с его изображением и пр. Хотя, конечно, все понимали, что это – не более чем красивый жест. Особенно с учетом того, что «личный кошелек» Гитлера – Мартин Борман только на сооружение хозяйственных построек вокруг виллы тратил куда большие суммы, нежели скромные пожертвования фюрера.
По завершении грандиозной стройки «вождь нации» проводил выходные дни именно в Оберзальцберге, где его сопровождала многочисленная челядь. Очень скоро там утвердился строгий распорядок дня, который никому не дозволялось нарушать.
После обильного обеда все общество под охраной вооруженных эсэсовцев направлялось в «чайный домик». Процессию «пилигримов» с тыла сопровождали две овчарки Гитлера, не обращавшие никакого внимания на его громкие команды. О милых собачках шутники говорили, что они – единственные оппозиционеры при дворе. В уютном «домике» гостям подавали чай, кофе или шоколад (по желанию), разнообразные торты, печенье, пирожные, затем – какую-нибудь выпивку. После двухчасовой «чайной» церемонии Гитлер первым поднимался из-за стола и уходил в большой дом, к себе, на второй этаж. Следом по своим делам разбредались остальные. Борман, не изменяя привычкам, безмолвно исчезал (под ядовитые комментарии Евы Браун) в комнате одной из секретарш помоложе.
Еще через пару часов все снова сходились к ужину, повторяя отработанный до мелочей ритуал. Из «трапезной» Гитлер переходил в гостиную, и за ним, как за поводырем, следовали так называемые домочадцы.
Здесь все занимали свои традиционные места. Мягкая мебель с красной обивкой была скомпонована в две группы. Одна – в задней части помещения, перед камином, другая – ближе к окну, вокруг круглого стола. Позади кресел находилась будка киномеханика, задрапированная гобеленом.
Начинался второй акт вечера, посвященный просмотру кинофильмов. Здесь, вспоминал личный архитектор Гитлера Альберт Шпеер, фюрер чувствовал себя по-домашнему, расслаблялся, расстегивал мундир и вытягивал ноги, охваченные высокими сапогами. После киносеанса, обычно начинавшегося кинохроникой и завершавшегося просмотром 2–3 развлекательных картин уже за полночь, Гитлер иногда просто молчал, о чем-то размышляя, глядя на тлеющие угли в камине. И тогда все замолкали, не смея нарушить его покой. А порой фюрер затевал разговор о только что просмотренных фильмах. Причем на суждения об исполнительницах главных ролей имел право исключительно он, а уж игру актеров оценивала Ева Браун.
Начинался второй акт вечера, посвященный просмотру кинофильмов. Здесь, вспоминал личный архитектор Гитлера Альберт Шпеер, фюрер чувствовал себя по-домашнему, расслаблялся, расстегивал мундир и вытягивал ноги, охваченные высокими сапогами. После киносеанса, обычно начинавшегося кинохроникой и завершавшегося просмотром 2–3 развлекательных картин уже за полночь, Гитлер иногда просто молчал, о чем-то размышляя, глядя на тлеющие угли в камине. И тогда все замолкали, не смея нарушить его покой. А порой фюрер затевал разговор о только что просмотренных фильмах. Причем на суждения об исполнительницах главных ролей имел право исключительно он, а уж игру актеров оценивала Ева Браун.
В один из таких вечеров Гитлер произнес фразу, которую присутствующие накрепко запомнили: «Нам повезло, что в Германии есть такие дамы, как Лил Даговер[24], Ольга Чехова и Тиана Лемниц[25]». И все сделали соответствующие выводы. Позже фюрер уточнил: «…Строго следовать протоколу – для многих сущее наказание. Если хотя бы хватило ума сделать так, чтобы лицо, прибывшее с официальным визитом, за столом сидело рядом с поистине очаровательной дамой, владеющей… языком».
С тех пор никто не выказывал недоумения, видя в качестве постоянной спутницы фюрера на приемах, банкетах, театральных премьерах и прочих мероприятиях государственную актрису рейха Ольгу Чехову. Даже специальный посланник дуче, шеф итальянского МИДа граф Чиано не возражал против того, чтобы официальный прием в его честь задержали до тех пор, пока фрау Чехова не появилась в зале…
Конечно, почетное звание ласкало самолюбие, придавало весомый официальный статус. Но и – что немаловажно – давало право его обладателю рассчитывать на то, чтобы оказаться в сверхсекретном «списке Рейнхардта» (государственного секретаря имперского министерства финансов), предусматривающем счастливчикам, заклейменным свастикой, все прелести безоблачного бытия.
В частности, по особому распоряжению фюрера наиболее лояльным деятелям культуры предоставлялась гибкая система налогообложения, льготы и прочие блага. Решение Гитлера поддерживать публичных персон имело особый, стратегический характер. Он стремился к самым тесным контактам с влиятельными, диктующими тон в общественном мнении представителями интеллектуальной элиты. Правда, подарки фаворитам рейхсканцлер раздавал отнюдь не бескорыстно.
Все это давало повод злокозненным европейским историкам, внимательно следящим за нюансами внутренней политики в Германии, нахально сравнивать Гитлера с Людовиком ХIV, королем-солнце. Но это сравнение только льстило фюреру. Он знал о том, что этот монарх господствовал более 70 лет и именно при нем Франция достигла наибольшего могущества.
Только Геббельс, как и прежде, все норовил подыскать любой подходящий повод, чтобы поддеть Чехову. Заметив, что фрау Ольга разъезжает по Берлину на подержанном «Паккарде», через третьих лиц он передал ей свое мнение: «Не пристало государственной актрисе рейха пользоваться авто иностранного производства. Настало время, когда в Германии все должно быть немецким».
Через тех же «посредников» Чехова попросила сообщить герру рейсхминистру, что у государственной актрисы, увы, нет средств на приобретение «Мерседеса», но она с радостью пересядет на любую иную немецкую машину представительского класса, если правительство Германии соблаговолит подарить таковую своей государственной актрисе.
– Не играй с огнем, – советовали Ольге друзья.
Но она обожала опасные игры.
* * *Не слишком часто, как хотелось бы, но Ольга время от времени также удостаивалась чести оказаться в числе приглашенных на «личную гору» фюрера.
– Знаешь, Олли, какой в твоей жизни был самый мудрый поступок? То, что ты удрала из этой нищей России и перебралась в Германию, это, конечно, гениально, ты – молодец. Но! – Ева многозначительно подняла указательный пальчик. – Главной твоей победой стало то, что тебя в свое время не соблазнил Голливуд, не прельстили американские доллары, как эту продажную предательницу нации Марлен Дитрих[26], и ты вернулась на родину.
– Ты думаешь, Ева? – искоса взглянула на подругу Чехова.
– Я? Нет! – взмахнула кудряшками Ева Браун. – То есть, конечно, да. Но так считают многие большие люди в рейхе. И, прежде всего, Адольф Гитлер. Ты продемонстрировала истинный патриотизм, раз и навсегда избрала Дойчланд и этим подкупила всех. Тебе даже простили русское происхождение…
Ольга нахмурилась: «Сколько раз тебе повторять, я – чистокровная немка, арийка! Точно такая же, как и ты. Пойми, милочка, немцы могут рождаться где угодно, хоть в Африке, хоть в Полинезии, хоть в Сибири, но всегда и везде они остаются немцами. Запомни это раз и навсегда».
– Ладно тебе, не злись. Давай лучше выпьем кофе с ликером. У меня есть итальянский. Ну и покурим заодно.
– С удовольствием.
Кофе с ликером означало смену темы затянувшейся беседы. Хотя разговаривать с Браун на политические темы было совершенно бесполезно. Она рассуждала как ребенок и пользовалась идеологическими шаблонами похлеще любого пропагандиста, ибо слушала их каждодневно, и не по радио, а непосредственно из уст тех, кто их придумывал. А вот посудачить, посплетничать, поболтать о невинных женских секретах…
– Я познакомилась со своим первым мужем Мишей, когда мне было всего семнадцать. Совсем девчонкой приехала покорять Москву, ее сцену, а покорила лишь двух кузенов…
– Представь, мне тоже было семнадцать, когда я познакомилась с фюрером, – как всегда, недослушав, перебила Ольгу Ева. – Ну, тогда, конечно, он еще не был фюрером. Осень 29-го года… – она мечтательно закатила глаза. – Он случайно зашел в фотоателье своего старого боевого товарища Генриха Гоффмана, где я тогда работала и продавщицей, и рассыльной, и ассистенткой фотографа, и вообще мастерицей на все руки.
Фюреру было тогда уже около сорока. Но он вовсе не казался мне пожилым мужчиной. Подтянутый, энергичный, быстрый в движениях, элегантный. Он тоже не мог не обратить на меня внимания. А что? Совсем юная блондиночка (ну, не совсем натуральная, я пользовалась перекисью), с хорошей фигуркой, улыбчивая. Разумеется, я ему понравилась, и он пригласил меня в кино.
– И что же вы тогда смотрели? – с профессиональным интересом спросила Ольга и пригубила кофе с «Амаретто».
– Ой, ты думаешь, я помню! – рассмеялась Ева. – Мы же весь сеанс целовались и тискались! Потом он часто стал приглашать меня в рестораны, кафе, еще в кино. А вот вечера и ночи ему приходилось посвящать Гели. Ну, Гели Раубаль[27], ты, конечно, о ней слышала… Такая миленькая светловолосая девочка, я ее сама видела лишь однажды, и то издалека. Она была ему двоюродной племянницей. Знаешь, – опять хихикнула рассказчица, – а вообще-то он обожал полногрудых блондинок. Я, когда это заметила, стала подкладывать в свои бюстгальтеры носовые платки, чтобы ему понравиться. А потом уже стала систематически заниматься гимнастикой. Результат, – Ева приподняла свои груди, – сама видишь…
Но ее настроение уже изменилось. С Евой такое и раньше случалось. Беспечная и веселая, она вдруг погрустнела, примолкла, а улыбка исчезла. Ева встала, медленно прошлась по комнате, потом удалилась в ванную, откуда послышался шум воды. Вернувшись с посвежевшим лицом, продолжила свою историю:
– В общем, в сентябре 1931 года она умерла. Ее нашли дома. Вернее, она не умерла, а застрелилась. Чьи-то злые языки сразу стали распускать слухи, что Гели покончила с собой из ревности, из-за того, что Гитлер встречался со мной. Но все это чепуха. Хотя тут, конечно, темная история… Узнав о ее смерти, фюрер ужасно переживал, был совершенно не в себе. Его шоферу даже пришлось силой отобрать у него пистолет…
Так или иначе, но со следующего года мы с Адольфом уже стали постоянно жить вместе. В мюнхенском квартале Богенхаузен он купил дом для меня и моей младшей сестренки Гретель, запретил работать в фотоателье. А потом я стала его личным секретарем. Но, знаешь, Гелю он все-таки не забыл, в своей квартире ее комнату сделал мемориальной, куда до сих пор никто не имеет права заходить. Торака заставил изваять ее бюст.
Сегодня он здесь, в «Бергхофе», стоит в большой комнате. Рядом постоянно свежие цветы…
Чеховой не составляло труда изобразить свое сочувствие Еве и сделать вид, что ее девичьи тайны и душевные страдания для нее немыслимое откровение. Ольга и без того знала очень многое о жизни своей подруги. Например, от добродушной болтушки Эмми ей давно было известно, что не только Гели, но и сама Ева Браун была склонна к суициду: дважды пыталась покончить с собой – стрелялась, травилась таблетками…
Тем временем вновь повеселевшей Еве пришла в голову новая идея:
– Олли, теперь я хочу тебя фотографировать. Ты такая красивая! Сейчас я сделаю хорошее освещение…