— А ты обленилась, — заметил он, сбрасывая туфли и зарывая пальцы ног в холодный песок. — Не захотела идти в обход.
— Да, я обленилась, — согласилась она.
Они разделись и направились к воде.
— Не толкайся!
— Вперед! Наперегонки до скал!
На этот раз он победил.
Они нежились на лоне Атлантики, как самые обычные купальщики любой эпохи.
— Кажется, я могла бы остаться здесь навсегда.
— Сейчас холодные ночи. К тому же, здесь часто бывают шторма. Запросто может унести в море.
— Если бы всегда было, как сейчас, — поправилась она.
— «Verweile doch, du bist so schon», — процитировал он. — Помнишь Фауста? Он проиграл. Проиграет и Спящий. Я тут как-то перечитывал Юнгера… Эй! В чем дело?
— Ни в чем.
— Девочка, что-то тут не так. Я же вижу.
— Какая тебе разница?
— Что значит — какая разница? Ну-ка, выкладывай!
Ее рука, словно мост, перекинулась через маленькое ущелье между каменными плитами и нашла его руку. Он повернулся набок, с тревогой глядя на влажный атлас ее волос, смеженные веки, впалые пустыни щек и кроваво-красный оазис рта. Она сильнее сжала его руку.
— Давай останемся здесь навсегда, несмотря на холод и шторма.
— Ты хочешь сказать…
— Что мы можем сойти на этой остановке.
— Понятно. Но…
— Но тебе этого не хочется? Тебе нравится этот великий розыгрыш?
Он отвернулся.
— Кажется, в ту ночь ты был прав.
— В какую ночь?
— Когда сказал, что нас дурачат. Что мы — последние люди на Земле, и пляшем перед пришельцами, которые наблюдают за нами по непостижимым для нас причинам. Кто мы, как не образы на экране осциллографа? Мне смертельно надоело быть предметом изучения.
Он не отрываясь глядел в море.
— Мне сейчас очень нравится в Круге, — сказал он. — Поначалу я был к нему амбивалентен. Но несколько недель, то есть лет, тому назад я побывал на своем прежнем рабочем месте. Теперь там все иначе. Масштабнее. Совершеннее. И дело не в том, что там появились устройства, о которых пятьдесят-шестьдесят лет назад я даже мечтать не смел. Пока я там находился, меня не оставляло странное чувство… Я общался с малюткой Тенгом, главным технологом, который по части болтовни не уступит Юнгеру. Я не слушал его, а просто смотрел на все эти тандем-резервуары и узлы механизмов, и внезапно понял, что когда-нибудь в одном из этих корпусов, среди сумрака и блеска нержавеющей стали, из стекла, пластика и пляшущих электронов будет создано нечто. И это нечто будет таким прекрасным, что мне очень хотелось бы присутствовать при его рождении. Это было всего лишь предчувствие; я не назову его мистическим опытом или чем-нибудь в этом роде. Но если бы то мгновение осталось со мной навсегда… Как бы там ни было, Круг — это билет на спектакль, который я мечтаю посмотреть.
— Милый, в сердце человека живут ожидание и воспоминания, но не мгновения…
— Может быть, ты и права. — Наклонясь над водой, Мур поцеловал кровь ее рта.
Заявление Леоты Мэйсон и Элвина Мура ошеломило Круг, собравшийся в канун Рождества. После роскошного обеда и обмена яркими и дорогими безделушками погасли огни. Гигантская новогодняя елка, венчающая прозрачный пентхауз, сияла в каждой растаявшей снежинке на стекле потолка, словно Галактика в миниатюре.
Все часы Лондона показывали девять вечера.
— В Рождество — свадьба, в канун Крещения — развод, — сказал кто-то во тьме.
— Что они будут делать, если их вызовут на «бис»? — шепотом сказал другой.
Кто-то захихикал, затем несколько голосов фальшиво и нестройно затянули рождественский гимн.
— Сегодня мы в центре внимания, — усмехнулся Мур.
— Когда мы с тобой танцевали в «Сундуке Дэви Джонса», они корчились и блевали на пол.
— Круг нынче не тот, что прежде, — заметил он. — Совсем не тот. Сколько появилось новых лиц? Сколько исчезло знакомых? Куда уходят наши люди?
— На кладбище слонов? — предположила она. — Кто знает?
Мур продекламировал:
— «Сердце — это кладбище дворняг,
Скрывшихся от глаз живодера.
Там любовь покрыта смертью, как глазурью,
И псы сползаются туда околевать…»
— Это Юнгер?
— Да. Почему-то вспомнилось.
— Лучше бы не вспоминалось. Мне не нравится.
— Извини.
— А где сам Юнгер? — спросил он, когда мрак рассеялся и люди встали с кресел.
— Наверное, возле чаши с пуншем. Или под столом.
— Под столом ему вроде бы рановато. — Мур поежился. — Между прочим, что мы здесь делаем? Почему ты потребовала, чтобы мы прилетели на этот Бал?
— Потому что сейчас — сезон милосердия и любви…
— И веры, и надежды, — с усмешкой подхватил он. — На сантименты потянуло? Хорошо, я тоже буду сентиментален. Ведь это так приятно.
Он поднес к губам ее руку.
— Прекрати.
— Хорошо.
Он поцеловал ее в губы. Рядом кто-то захохотал.
Она покраснела, но не отстранилась.
— Решила выставить меня на посмешище? — спросил он. — И себя? Учти, я не остановлюсь на полпути. Объясни, зачем мы явились сюда и на весь мир заявили о своем уходе? Мы могли бы просто исчезнуть. Проспали бы до весны, а там…
— Нет. Я — женщина. Для меня Бал, последний в году и в жизни слишком большой соблазн. Мне хотелось надеть на палец твой подарок. Мне хотелось видеть их лица и знать, что в глубине души они нам завидуют. Нашей смелости и, быть может, нашему счастью.
— Ладно. Я пью за это. И за тебя. — Он поднял и осушил бокал. В павильоне отсутствовал камин, куда можно было бы его красиво бросить, поэтому Мур поставил его на стол.
— Потанцуем? Я слышу музыку.
— Подожди. Посиди спокойно, выпей еще.
Когда все часы Лондона пробили одиннадцать, Леота поинтересовалась, где Юнгер.
— Ушел, — ответила ей стройная девушка с фиолетовыми волосами. Сразу после ужина. Наверное, несварение желудка. — Она пожала плечами. — А может, отправился на поиски «Глобуса».
Леота нахмурилась и взяла со стола бокал.
Потом они танцевали… Мур не видел павильона, по которому он двигался в танце, не замечал сотен безликих теней… Для него они были персонажами прочитанной и закрытой книги. Сейчас для него существовали только танец и женщина, которую он держал в объятьях.
«Я добился, чего хотел, — подумал он, — и, как прежде, хочу большего. Но я преодолею себя».
Стена павильона были облицованы зеркалами. В них кружились сотни Элвинов Муров и Леот Мэйсон. Так они кружились вот уже семьдесят с лишним лет, на всех Балах Круга: в «Небесном Приюте» среди тибетских снегов и в «Сундуке Дэви Джонса», на околоземной орбите и в плавучем дворце Канаяши, в пещерах Карлсбада и древнем дельфийском храме. Но этот рождественский Бал был для них последним. «Спокойной ночи, леди, спокойной ночи, леди…»
Леота молчала, прижимаясь к Муру. Ее дыхание обручем охватывало его шею.
«Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи», — слышал он собственный голос.
Они ушли в полночь, с первыми ударами колоколов. Садясь в такси, Мур сказал водителю, что они устали и решили вернуться пораньше.
Они объехали стратокрейсер и высадились возле «Стрелы», на которой прилетели сюда. Ступая на пушистое белое руно, покрывающее взлетно-посадочную площадку, они приблизились к меньшему кораблю и поднялись по трапу.
— Может быть, сделать освещение более ярким? Или, наоборот, менее ярким? — спросил голос, когда Лондон с его часами и знаменитым мостом исчез во мраке.
— Менее.
— Может быть, желаете поесть? Или выпить?
— Нет.
— Не хотите ли еще чего-нибудь? — Пауза. — Например, послушать научную статью на любую интересующую вас тему? — Пауза. — Или что-нибудь из художественной прозы? — Пауза. — Или из поэзии? — Пауза. — Не угодно ли просмотреть каталог мод? — Пауза. — Или вы предпочитаете музыку?
— Музыку, — выбрала Леота. — Легкую. Не такую, как ты любишь, Элвин.
Мур задремал. Минут через десять он услышал:
— Перестань, — пробормотал Мур. — Мы не просили читать.
— Я не читаю, — возразили ему. — Я сочиняю.
Мур повернулся на голос, и кресло мгновенно изменило конфигурацию. В нескольких рядах от него с подлокотника кресла в проход свешивались чьи-то ноги.
Мур повернулся на голос, и кресло мгновенно изменило конфигурацию. В нескольких рядах от него с подлокотника кресла в проход свешивались чьи-то ноги.
— Юнгер?
— Нет, Санта-Клаус. Ха-ха!
— Что ты здесь делаешь? Тоже решил вернуться пораньше?
— Ты сам ответил на свой вопрос.
Фыркнув, Мур уселся в прежнюю позу. Рядом с ним ровно дышала Леота. Ее кресло превратилось в кровать.
Мур смежил веки, но присутствие Юнгера не давало ему вернуться в приятную дремоту. Он услышал вздох и нетвердые шаги, но не открывал глаз, надеясь, что Юнгер упадет и уснет. Но поэт не упал.
Внезапно по салону раскатился торжественный и жуткий баритон:
— В больнице святого Иа-акова я детку свою отыскал. Холодная, милая, сла-авная лежала на длинном столе…
Мур ударил левой, целя в солнечное сплетение. Промахнуться было невозможно, но удар получился слишком замедленный. Юнгер успел поставить блок и с хохотом отступил.
Леота села и потрясла головой.
— Что ты здесь делаешь?
— Сочиняю, — ответил Юнгер. — Сам. — И добавил: — С Рождеством.
— Иди к черту! — буркнул Мур.
— Мистер Мур, я поздравляю вас с женитьбой!
— Спасибо.
— Позвольте поинтересоваться, почему я не был приглашен.
— Мы решили не праздновать.
— Леота, это правда? Старого товарища по оружию не пригласили на свадьбу только потому, что он слишком неказист на ваш утонченный вкус?
Леота кивнула. Она уже окончательно проснулась.
Юнгер ударил себя по лбу.
— О! Я ранен в самое сердце!
— Почему бы тебе не убраться туда, откуда пришел? — вспылил Мур. Спиртного там — море разливанное.
— Не могу же я присутствовать на рождественской мессе в состоянии алкогольного опьянения…
— Ты и на заупокойную мессу способен прийти в стельку пьяным.
— Это намек, что вам с Леотой хотелось бы побыть наедине? Я понял.
Он повернулся и побрел по проходу. Спустя некоторое время Мур услышал его храп.
— Надеюсь, больше мы его никогда не увидим, — хмуро произнесла Леота.
— Почему? Он же безобидный пьяница.
— Безобидный? Он нас ненавидит. Потому что, в отличие от него, мы счастливы.
— По-моему, он счастлив только в те минуты, когда ему тошно, — с улыбкой сказал Мур. — И когда падает температура. Юнгер любит «холодный сон», потому что он похож на кратковременную смерть. Однажды он сказал, что член Круга умирает много раз. Потому-то он и вступил в Круг.
Помолчав с минуту, Мур спросил:
— Ты говоришь, более длительный период сна не повредит?
— Да. Никакого риска.
Тем временем на одном из Бермудских островов Рождество выгнали в прихожую, потом — за порог. Дрожа, как продрогшая собака, стояло оно за дверью, ведущей в их мир. В мир Леоты, Мура и Юнгера.
А на борту «Стрелы», летящей против времени, Мур вспоминал далекий новогодний бал. Женщина, которую он полюбил на том балу, сидела теперь рядом с ним. Он вспомнил другие праздники Круга и подумал, что мог бы пропустить их, ничего не потеряв. Он вспомнил «Аква Майнинг», где еще несколько месяцев тому назад работал главным технологом, и решил, что теперь эта профессия не для него. Все-таки он был прав: цепь времен порвалась, и соединить ее он не может. Он вспомнил свою прежнюю квартиру, где не бывал с тех пор, как вступил в Круг, вспомнил близких ему людей, в том числе Диану Деметрикс, и подумал, что вне Круга у него не будет никого, кроме Леоты. Из его знакомых. Только Уэйн Юнгер неподвластен старению, ибо он — на службе у вечности. Но и он, возможно, решится выйти из Круга, откроет бар и соберет собственный Круг из отбросов общества.
Внезапно Мур ощутил невыразимую усталость и тоску. Он заказал призрачному слуге мартини и протянул руку к нише, в которой появился бокал. Потягивая коктейль, он сидел и размышлял о мире, над которым летела его «Стрела».
Надо быть как все, решил он. Мур не знал современного мира — ни его законов, ни искусства, ни морали. Типичный представитель Круга, он реагировал, в основном, на цвет, движение, удовольствие и изысканную речь; его познания в науке безнадежно устарели. Он был богат, но всеми его финансами ведал Круг. Он располагал только универсальной кредитной карточкой, которая, правда, позволяла ему приобретать любые товары и услуги. Периодически он проверял свои счета и балансовые ведомости, убеждаясь, что о деньгах можно не беспокоиться. Но все же он не мог избавиться от тревоги, размышляя о своем возвращении в мир смертных. Наверное, они сочтут его занудой, ханжой, клоуном, каким он выглядел этим вечером. И самое страшное: теперь его человеческая сущность не будет скрыта под лоском Круга.
Юнгер храпел. Леота дышала тихо и ровно. «Стрела» достигла Бермудского архипелага и опустилась на один из островов.
— Прогуляться не хочешь? — спросил Мур жену возле трапа.
— Извини, дорогой, я устала, — ответила она, глядя на Обитель Сна.
— А я еще не готов.
Леота повернулась к нему. Он поцеловал ее.
— Спокойной ночи, милая. До встречи в апреле.
— Апрель — самый жестокий месяц, — заметил Юнгер. — Пошли, инженер. Пройдемся до стоянки ракетомобилей.
Они пересекли взлетно-посадочную площадку и вышли на широкую дорогу, ведущую к гаражу. Ночь была прозрачна, словно хрусталь, звезды сверкали как елочная мишура, а орбитальный бакен — как золотой самородок на дне омута.
— Хорошая ночь для прогулки.
Мур что-то проворчал в ответ. Порыв ветра осыпал его щеку тлеющими крупицами табака. Поэт хлопнул его по плечу.
— Пошли в город, а? Это сразу за холмом. Дойдем пешком.
— Нет, — процедил сквозь зубы Мур.
Они двинулись дальше.
— Не хочется сегодня быть одному, — признался Юнгер возле гаража. Такое чувство, будто я напился вытяжки из столетий и неожиданно обрел мудрость, которая никому не нужна… Я боюсь…
— Все, — перебил Мур. — Пора прощаться. Ты поезжай дальше, а мы сойдем здесь. Желаю приятно развлечься.
Они не пожали друг другу руки. Мур проводил поэта взглядом до гаража, повернулся и зашагал по подстриженному газону к саду. Ориентироваться в зарослях было трудно, и вскоре Мур заблудился. Поплутав, он все же выбрался из чащи на поляну, залитую звездным светом, где высились руины, где тени двигались, когда менялось направление ветра.
Под ногами хрустела сухая трава. Мур уселся на поваленную колонну и раскурил трубку.
Вскоре от холода заныли пальцы, но Мур не двигался. Ему хотелось вмерзнуть в пейзаж, стать памятником самому себе. Он призывал дьявола, предлагая ему душу в обмен на возможность вернуться с Леотой в родной Фриско и заняться прежним делом. У него, как у Юнгера, возникло ощущение, будто он постиг мудрость веков, которой невозможно найти применение.
Наконец, ледяной ветер согнал его с места. Мур перебрался к фонтану, над которым возвышался не то спящий, не то мертвый Пан. «Холодный сон» богов, — подумал он. — Когда-нибудь Пан проснется и заиграет на свирели, и лишь ветер среди высоких колонн будет вторить ему, да шаркающая поступь встревоженного робота-смотрителя. К тому времени люди позабудут мелодии праздников. В крови самых злобных и раздражительных из них врачи найдут вирус злобы и раздражительности и создадут против него вакцину. И машина легкомыслия, лишенная эмоций, будет постоянно генерировать в сердцах людей, погруженных в сладкие сны, ощущение радости. И не найдется среди потомков Аполлона никого, кто сможет повторить хотя бы древний клич, разносившийся над водами Понта много рождественских ночей тому назад.
Мур подумал, что напрасно поспешил расстаться с Юнгером. Сейчас ему казалось, он видит мир глазами этого человека. Поэт явно боялся будущего. «Но все-таки, почему он не уходит из Круга? Может быть, получает мазохистское наслаждение, видя, как сбываются его ледяные пророчества?»
Стряхнув с себя оцепенение, Мур направился к каменной ограде сада. Замерзшие пальцы ног болели, и он побежал трусцой.
Наконец, он остановился. Перед ним лежал мир, похожий на ведро, заполненное водой. В воде отражались звезды. Мур стоял на ржавом краю ведра и глядел на каменные плиты, на которых они с Леотой загорали несколько дней (месяцев) тому назад. В тот раз он рассказывал ей о своих агрегатах. Он по-прежнему верил, что когда-нибудь его детища превратятся в огромные и прекрасные сосуды для жизни. Но сейчас он, как и Юнгер, опасался, что к тому времени мир утратит что-то очень важное, и чудесные новые сосуды, увы, будут заполнены не до краев. Он убеждал себя, что Юнгер ошибается, что своенравный век вовсе не обязан осуществлять его вымороченные пророчества, и у Пана, когда он заиграет на свирели, кроме робота-смотрителя найдутся и другие слушатели. Он изо всех сил старался в это поверить.
В океан упала звезда, и Мур посмотрел на часы. Было поздно. Он повернулся и направился к пролому в стене.