— Или что?
— Нет никакого «или», Урия, — Откровение покачал головой. — Пойдем обратно в церковь, и я расскажу тебе обо всем том зле, что вера в богов принесла роду людскому за его долгую историю, о кровопролитии, страхе и гонениях. Об этом будет мой рассказ, и ты увидишь, как вредны подобные верования.
— А что потом? Ты пойдешь своей дорогой?
— Мы же оба знаем, что это невозможно.
— Да, — подтвердил Урия, осушая свой бокал. — Знаем.
— Давай я расскажу тебе историю, которая случилась много тысяч лет назад, — начал Откровение.
Они пересекли северный трансепт и подошли к витой лестнице, ведущей на верхнюю галерею. Откровение пропустил Урию вперед и, взбираясь по лестнице, продолжил свой рассказ:
— Это история о том, как стадо генетически выведенных животных вызвало гибель более девяти сотен человек.
— Звери их затоптали?
— Нет, в стаде была всего горстка животных, измученных голодом, — они вырвались из загонов на окраине Ксозера, некогда великого города в конклавах Нордафрики.
Поднявшись по лестнице, Урия и Откровение пошли по узкой и темной галерее, в которой было холодно. На каменном полу густым слоем лежала пыль; галерею освещали несколько толстых свечей в железных настенных светильниках, хотя Урия не помнил, когда их зажигал.
— Ксозер? — переспросил Урия. — Я там бывал. По крайней мере, я видел руины, которые, как сказал мне проводник, остались от города.
— Вполне вероятно. Как бы то ни было, эти оголодавшие животные прошли по территории здания, считавшегося священным для одного из культов города. Члены этого культа, известные как ксозериты, верили, что генно-модифицированное мясо является оскорблением их бога, и в случившемся осквернении храма они обвинили секту Упаштар, конкурировавшую с ними. Ксозериты были вне себя от ярости и с ножами и дубинками набрасывались на любого приверженца Упаштар, который попадался им на пути. Само собой, секта Упаштар не осталась в долгу, и вскоре весь город охватили погромы, в результате которых погибло около тысячи человек[5].
— И в чем мораль этой истории? — спросил Урия, когда Откровение умолк.
— В том, что происшествия, подобные этому, случались повсюду. Это типичный пример того, как ведут себя верующие с самых первых дней истории человечества.
— Несколько надуманный пример, Откровение. Одна такая крайность еще не доказывает, что религия – это плохо. Вера есть основание морали[6]. Она дает людям стойкость духа, без которой не прожить жизнь. Без силы свыше, направляющей нас, мир погрузится в анархию[7].
— К сожалению, когда-то миллионы людей думали так же, Урия, но этот трюизм — ложь. Исторические хроники показывают, что с укреплением религии нарастает жестокость. Чем сильнее религия, тем сильнее враждебность. Только когда вера сдает свои позиции, у общества может появиться надежда стать гуманнее.
— Я убежден, что это не так, — сказал Урия, остановившись у одной из арок и глядя вниз, на неф. Над полом вились клубы пыли, которую потревожил сильный ветер, гулявший по опустевшей церкви. — Мое Священное Писание учит, как прожить жизнь достойно. В нем есть наставления, без которых человечеству не обойтись.
— Ты уверен в этом? — спросил Откровение. — Я читал твою священную книгу, и многое в ней говорит о крови и мести. Ты бы действительно стал жить так, как дословно сказано в ее заповедях? Или же ты считаешь, что герои этого священного текста — идеальные образцы для подражания? В любом случае, я подозреваю, что большинство людей сочли бы предложенную в нем мораль чудовищной.
Урия покачал головой:
— Откровение, ты не видишь главного. Большую часть текста не следует понимать буквально, речь идет о символах или аллегориях.
Откровение щелкнул пальцами.
— Это-то и есть главное. Ты сам выбираешь, что в твоей книге понимать буквально, а что трактовать как символ, и выбор этот — дело самого человека, а не божества. Поверь мне, в прошлые века пугающе большое число людей понимали священные писания абсолютно буквально, и результатом их истовой веры в каждое прочитанное слово были страдание и смерть. История религии полна ужасов, Урия, и если ты сомневаешься, просто вспомни, что люди веками творили во имя своих богов. Тысячи лет назад в покрытых джунглями землях майя царила кровожадная теократия, почитавшая бога в облике пернатого змея. Чтобы умилостивить этого злого бога, жрецы топили девственниц в священных колодцах и вырезали сердца у детей. Они верили, что у бога-змея есть и земное воплощение, а потому строители храмов, устанавливая первую сваю, пронзали ею тело девственницы, дабы укротить гнев этого вымышленного существа.
Урия с ужасом посмотрел на своего гостя:
— Ты же не станешь сравнивать религию, которую я исповедую, с таким языческим варварством?
— А почему их нельзя сравнивать? — возразил Откровение. — Во имя твоей религии святой человек развязал войну, боевой клич которой был «Deus Vult» — на одном из древних языков старой Земли это означает «Так хочет бог». Его воины должны были уничтожить врагов в далеком королевстве, но первым делом они обратили свое оружие против тех, кто возражал против войны в их собственных землях. Тысячи людей лишились крова, были зарублены насмерть или сожжены заживо. Убедившись, что на родине не осталось несогласных, эти легионы благочестивых воинов двинулись к святому городу, который должны были освободить, и на пути в тысячи миль грабили все страны, через которые проходили. Достигнув города, они убили всех его жителей — якобы для того, чтобы очистить город от скверны. Помнится, один из предводителей праведного похода сказал, что кровь доходила до колен всадника и до уздечки коня, и случилось это по справедливому божьему правосудию.[8]
— Но это было в древности, — заметил Урия. — Ты не можешь утверждать, что в событиях, столь затерянных в глубине веков, все случилось именно таким образом.
— Если бы это событие было единственным, я бы с тобой согласился, — ответил Откровение, — но спустя всего лишь сто лет или около того еще один святой человек объявил войну против секты, зародившейся в лоне его собственной церкви. Его воины осадили цитадель сектантов во Франкии, и когда город пал, генералы спросили своего предводителя, как им узнать, кто из горожан правоверен, а кто еретик. Этот человек, руководствовавшийся именем твоего бога, приказал: «Убивайте всех, Бог узнает своих»[9]. В итоге было убито около двадцати тысяч мужчин, женщин и детей. Но хуже всего то, что охота за еретиками, возможно, пережившими осаду, привела к созданию организации, известной как инквизиция; чудовищная эпидемия истерии дала инквизиторам право пытать своих жертв дыбой, огнем и железом, лишь бы несчастный признался в ереси и выдал своих соучастников. Позже, когда большинство врагов церкви были пойманы и преданы смерти, инквизиция обратила свой взор на ведьм, и священники подвергли пыткам тысячи женщин, вынуждая их признаваться в противоестественных связях с демонами. На основании этих признаний их приговаривали к сожжению или виселице, и еще триста лет с десяток стран были охвачены этой истерией — безумием, в результате которого целые города были стерты с лица земли и более ста тысяч человек погибли.
— Ты выбираешь из примеров истории только крайности, — упрекнул Урия, стараясь сохранить самообладание после таких рассказов, полных убийства и кровопролития. — Времена изменились, изменилось и отношение человека к ближнему своему.
— Урия, если ты действительно веришь в это, то ты слишком долго сидел взаперти в своей полной сквозняков церкви, — сказал Откровение. — Наверняка ты слышал о кардинале Танге, экзархе, практиковавшем примитивную форму евгеники и повинном в массовых убийствах. В погромах, им санкционированных, и в лагерях смерти погибли миллионы жителей Индонезийского блока. Он умер меньше чем тридцать лет назад; целью его жизни был возврат к временам, не знавшим научного прогресса, а средства в точности копировали практику инквизиции сжигать на костре ученых и философов, которые смели оспаривать взгляды церкви на космологию.
Больше выдержать такую беседу Урия не мог, а потому направился к лестнице в дальнем конце галереи, чтобы спуститься в притвор.
— Откровение, ты видишь только кровь и смерть. Ты забываешь о добре, которое можно творить с помощью веры.
— Если ты думаешь, Урия, что религия — это добрая сила, то тогда ты не замечаешь, насколько история нашего мира пропитана суеверной жестокостью. Незадолго до начала Старой Ночи религия утратила часть своего влияния на жизнь людей, это так; но, подобно страшному яду, она отказывалась уйти полностью и продолжала сеять разлад среди народов, которые выжили. Без веры в богов различия со временем стираются; новые поколения приспосабливаются к новым нравам, взаимодействуют, вступают в смешанные браки, и раны, унаследованные из прошлого, постепенно забываются. Только вера в богов и высшие силы отчуждает их друг от друга, а все, что разделяет людей, ведет к бесчеловечной жестокости. Религия — как раковая опухоль в сердце человечества, которая служит только этой опасной цели.
— Довольно! — воскликнул Урия. — Я слышал достаточно. Да, люди совершали ужасные преступления во имя бога, но не менее ужасные преступления они совершали и без прикрытия религии. Вера в то, что существуют боги и загробная жизнь, — неотъемлемая часть того, что делает нас теми, кто мы есть. Если ты лишишь человечество этой составляющей, что, по твоему мнению, должно занять ее место? За годы священничества я много раз совершал обряд над умирающими, и нельзя недооценивать эмоциональную поддержку, которую человек на пороге смерти и его близкие находят в религии.
— В твоих рассуждениях есть слабое место, Урия, — не согласился Откровение. — Способность религии даровать утешение ни в коей степени не значит, что ей нужно доверять и считать истиной. Для умирающего, может быть, и утешительно думать, что после смерти он попадет в некое райское место, где царят изобилие и бесконечное блаженство. Но даже если он умрет со счастливой улыбкой на лице, в масштабе вселенной и того, что есть истинно, это не будет иметь никакого значения.
— Может быть, и так, но когда придет мой час, я умру с именем моего Бога на устах.
— Ты боишься смерти, Урия? — спросил Откровение.
— Нет.
— На самом деле?
— На самом деле, — подтвердил Урия. — Я достаточно нагрешил, но моя жизнь прошла в служении Богу, и я верю, что служил ему верно и достойно.
— Почему же, приходя к верующим в их смертный час, ты видишь, что они не рады концу их земного пути? Разве домочадцы и друзья не должны в таком случае быть в хорошем настроении и праздновать переход их родственника в мир иной? Ведь если по ту сторону смерти нас ждет вечная жизнь в раю, почему же они не предвкушают час ухода? Может быть, потому что в глубине души они вовсе не верят в это?
Урия отвернулся и спустился по лестнице в притвор. Гнев и досада придали его шагам живость, которой покорились даже скованные артритом суставы. Из входных дверей тянуло холодом, снаружи слышался лязг металла о металл. Притвор церкви Молниевого Камня выглядел просто и строго: каменные стены, устроенные в них ниши, и в нишах — статуи различных святых, почтивших своим присутствием церковь за тысячи лет ее существования. Ветер раскачивал давно потухшую свечную люстру под потолком: у Урии давно уже не было сил принести из подсобного помещения стремянку и взобраться по ней, чтобы заменить в люстре свечи.
Он толкнул дверь, ведущую в церковь, и с трудом заковылял по нефу к алтарю. Четыре из зажженных им ранее свечей уже погасли, ветер, ворвавшийся следом за ним, загасил и пятую.
Осталась только одинокая свеча рядом с часами, и Урия пошел на ее свет, слыша, что Откровение тоже вошел в церковь. У алтаря Урия с некоторым трудом опустился на колени, склонил голову и сложил руки в молитве.
— Бог человека есть Свет и правый Путь, и все деяния Его — на благо людей, ибо мы его народ. Так учат священные слова нашей веры, но превыше всего то, что Бог защитит…
— Здесь тебя никто не услышит, — сказал Откровение, стоявший позади.
— Можешь говорить что угодно; мне все равно. Ты явился сюда, чтобы сделать то, что считаешь нужным, и я не буду больше потакать твоему лицемерному самомнению, играя в твои игры. Давай просто прекратим этот фарс.
— Как хочешь, — согласился Откровение. — Больше никаких игр.
За спиной Урии возник золотистый свет, и священник увидел собственную тень, накрывшую резной алтарь. Замерцал перламутр на стрелках часов, заблестел эбеновый циферблат. Церковь, до этого мрачная и населенная тенями, наполнилась сиянием.
Урия поднялся на ноги и обернулся: перед ним возвышался некто, исполненный величия и облаченный в золотые доспехи, с любовью сработанные величайшим мастером; каждую их пластину покрывали изображения молнии и орла. Откровение исчез, и на его месте возник высокий благородный воин, воплотивший в себе все, что человек считал царственным и возвышенным. Благодаря доспехам он казался настоящим колоссом, и Урия понял, что плачет. Он вспомнил, где уже видел это немыслимо прекрасное и ошеломляюще совершенное лицо.
На поле смерти при Гадуаре.
— Ты... — выдохнул Урия, отшатнулся назад, и ноги его подкосились. Поясницу пронзила боль, но он едва заметил ее.
— Теперь ты понимаешь всю тщетность своего церковного служения? — спросил золотой исполин.
Длинные темные волосы обрамляли лицо воина — лицо, на которое Урия мог смотреть только сквозь дымку поблекших воспоминаний. Заурядные черты Откровения растворились в нем, и облик гиганта вызывал такое благоговение, что только неимоверным усилием воли Урия удержался, чтобы не пасть перед воином на колени и не поклясться провести остаток жизни, прославляя его.
— Ты... — повторил Урия, и боль в ногах не шла ни в какое сравнение с болью, которую он чувствовал в сердце. — Ты и есть... Император...
— Да, и нам пора, Урия.
Священник окинул взглядом церковь, наполненную блеском и сиянием.
— Пора? Куда? Для меня нет места в твоем безбожном мире.
— Конечно же, место есть, — ответил Император. — Прими новый порядок, и ты станешь частью невероятного. Невероятного мира и невероятного времени, в котором мы стоим всего лишь в шаге от свершения всего, о чем только мечтали.
Урия бездумно кивнул и почувствовал, как сильная рука мягко помогает ему подняться на ноги. От прикосновения Императора тело наполнялось силой, а боли и недуги, терзавшие Урию многие годы, отступали и блекли, становясь не более чем темным воспоминанием.
Он взглянул вверх, на великолепную фреску Изандулы Вероны, и у него перехватило дыхание. Краски, обычно тусклые из-за сумрака, теперь заиграли, и казалось, что свод церкви ожил благодаря свету Императора, наполнившему фреску новой жизнью и энергией. Кожа нарисованных фигур сияла жизненной силой, оттенки обрели чувственную яркость.
— Шедевр Вероны не был создан для тьмы, — сказал Император. — Только свет позволит ему полностью раскрыться. То же и с человечеством: только когда исчезнут глухие тени религии, учащей нас не задавать вопросов, мир обретет свои истинные краски.
С трудом Урия оторвался от созерцания невообразимо прекрасной фрески и оглядел церковь. Витражные окна светились, изящное внутреннее убранство храма предстало во всем великолепии мастерства его создателей.
— Я буду скучать по всему этому, — промолвил Урия.
— Империум, который я со временем построю, будет столь великим и блистательным, что эта церковь покажется тебе лачугой бедняка, — пообещал Император. — А теперь нам пора в путь.
Урия послушно пошел вдоль нефа, но на сердце у него было тяжело: он понимал, что когда-то решил изменить свою жизнь, руководствуясь неверным истолкованием событий или, что еще хуже, ложью. Идя за Императором к дверям притвора, он еще раз взглянул на потолочный свод, вспоминая проповеди, которые он читал в этом храме, паству, жадно внимавшую каждому слову, и добро, которое эта церковь несла в мир.
Внезапно он улыбнулся. Даже если в основе всей его жизни и веры была неправда, это не имело значения. Он верил в то, что видел, и пришел в храм с открытым сердцем, опустошенным горем. Благодаря этому Дух Божий вошел в его душу и заполнил пустоту любовью.
Сила веры именно в том, что она не требует доказательств. Достаточно просто верить.
Он посвятил свою жизнь Богу и сейчас не чувствовал горечи, даже зная, что судьбой его управлял слепой случай. Он проповедовал любовь и прощение, и никакие умные слова не заставят его сожалеть об этом.
Дверь притвора была все еще открыта; они пересекли холодное помещение, и Император распахнул главные двери церкви.
Внутрь ворвались воющий ветер и струи дождя, и Урия плотнее запахнулся в ризу, чувствуя, как промозглая ночь тысячами ледяных игл вонзается в тело. Он оглянулся на алтарь своего храма и увидел, что порыв ветра загасил последнюю свечу, еще горевшую у часов судного дня.
Церковь вновь погрузилась во мрак, Урия вздохнул, сожалея, что последний свет в храме угас. Порыв ветра захлопнул внутренние двери, и он последовал за Императором в ночную тьму.
Дождь немедленно промочил одежду до нитки, удар молнии озарил небо голубым электрическим сиянием. Сотни воинов стояли, выстроившись в шеренги, перед церковью: это были те самые свирепые гиганты в устрашающих доспехах, которых Урия последний раз видел в битве при Гадуаре.
Несмотря на ливень, они стояли не двигаясь, и дождь неумолчно барабанил по блестящим пластинам брони, пропитывая влагой алые плюмажи на шлемах. Доспехи, как заметил Урия, за прошедшее время были усовершенствованы: теперь плотно прилегающие друг к другу пластины искусно сработанной брони закрывали все тело воина, защищая его от прихоти стихий. Огромные ранцы за плечами воинов отводили избыточное тепло через специальные отверстия, над которыми, подобно дыханию, клубился пар. В руке каждого воина был факел, и под дождем пламя шипело, рассыпаясь искрами. За плечами у них были огромные ружья, и Урия содрогнулся, вспомнив смертоносный залп, прогремевший, подобно громовому раскату перед концом света, и унесший жизнь стольких его товарищей.