Государь, который имеет способности к тому, чтобы управлять самостоятельно, не выполняет свое предназначение, если позволяет вместо себя управлять первому министру. Но, и, наоборот, государь, не имеющий от природы таких дарований, озлобляет себя и свой народ свой, если ему не хватает разума отыскать такого разумного мужа, который мог бы вместо него нести бремя управления государством. Хотя природа и не одарила всех людей способностью совершать великие дела, однако каждый человек, если он только этого пожелает, может заметить эти способности в других людях и использовать для выгоды общества. Всем людям дана возможность судить о способностях друг друга. Солдаты рассуждают о добродетелях и недостатках своих офицеров, и, при этом, даже самые величайшие министры оцениваются своими поддаными. Таким образом, государь, не способный оценить своих подданных, оказывается хуже обычных людей. Незнающий не может скрыть своего неразумия, напротив, коварный слуга может длительное время льстить своему государю, которого он обманывает для достижения своих собственных целей.
Разве мог Сикст V обмануть семьдесят кардиналов, которые его очень хорошо знали? С другой стороны, частному лицу очень легко ввести в заблуждение государя, который не может знать его в совершенстве.
Рассудительный государь может без всякого труда рассуждать о разуме и способностях людей, служащих ему; что же касается их бескорыстия и преданности, то об этом что-либо знать досконально ему невозможно.
Часто человек кажется добродетельным только потому, что у него не было случая продемонстрировать свои слабости, но при случае может оказаться, что он легко откажется от своей честности. Пока еще Тиберий, Нерон и Калигула не были возведены на престол, ничего плохого о них в Риме не было известно. Их пороки не обнаруживались, поскольку не было случая, который бы приоткрыл скрывающую их завесу.
Много таких людей, которые изрядный разум и дарования сочетали с гнуснейшими и порочными душами, и, напротив, много было таких, которые, не обладая в превосходной степени этими дарованиями, имели великое сердце.
Разумные государи для управления государственными делами внутри страны выбирали людей, имеющих честное сердце, и наоборот, тем, кто славился остротою ума, поручали вести переговоры с представителями иностранных государств. Ибо внутри государства не требуется ничего, кроме порядка и правосудия, и для управления нужен лишь честный человек, но если необходимо побудить к чему-либо соседние державы, то здесь уместна не столько честность, сколько хитрость и остроумие.
Мне кажется, что государь, как бы он ни старался, не в состоянии наградить в достаточной степени тех, кто служит ему верно и с усердием. Польза государя, да и всех знатных лиц состоит в том, что они должны показывать свое великодушие в наградах и наказаниях. Ибо если министры поймут, что добродетель открывает для них путь к благополучию, то они не свернут с дороги благочестия, но предпочтут благодеяния своего владыки подкупу чужого двора.
Некоторые государи подвержены иному опасному пороку. Они легкомысленно часто меняют своих министров, строго наказывая их за малейшую провинность.
Министры, честно выполняющие свои обязанности, не в состоянии скрыть от государя своих пороков, и чем рассудительнее государь, тем быстрее он их в состоянии распознать. Государи, которые не могут философски относиться к слабостям своих слуг, нетерпимы к их промахам, и, отказывая министрам в должности, ввергают их тем самым в нищету и презрение.
Образованные государи лучше разбираются в человеческой природе. Они знают, что все люди имеют свои достоинства и недостатки, что большие способности могут сочетаться с великими пороками, и, таким образом, находятся с ними в равновесии. Разумный государь должен все это уметь употребить себе на пользу. Поэтому, оставляют они при себе своих министров, удаляя от себя лишь неверных, с их хорошими и плохими свойствами, предпочитая их, тем, кого еще предстоит испытать. Государь уподобляется хорошим музыкантам, которые охотнее играют на том инструменте, крепость и слабость которого им более знакома, чем на новом, свойства которого им еще неизвестны.
ГЛАВА XXIII. КАК ГОСУДАРЮ ИЗБЕГАТЬ ЛЬСТЕЦОВ.
Нет никакой нравственной и исторической книги, в которой уделялось бы столько внимания слабости государей к льстецам. Все желают по справедливости, чтобы государи любили правду, и приучали бы себя к тому, чтобы ее выслушивать, но при этом часто ждут от них того, что противоречит их первоначальному желанию. Все считают, что государи должны быть настолько честолюбивы, чтобы стремиться снискать славу, и совершать великие дела, и в то же самое время хотят, чтобы они были настолько равнодушны, чтобы избегать наград за свои достижения. Та причина, которая побуждает их искать похвалы, должна склонять также и к тому, чтобы ее презирать. Это означает требовать слишком многого от человека. Поэтому от государя требуется более властвовать над собой, чем над другими.
Государи, которые не заботились о своей славе, были или равнодушны ко всему, или чересчур сладострастны, или слишком мягкосердечны. Много имелось государей, которые не были одухотворены никакой добродетелью. Хотя и свирепые тираны старались снискать себе похвалу, однако у них это было вызвано суетностью и стремлением к совершению различных злодеяний. Они желали похвалы, но вместо этого заслуживали презрение. Для злонравного государя лесть бывает смертоносным ядом, для государя же, прославившегося заслугами, лесть — это лишь небольшая ржавчина на их славе. У разумного правителя излишняя лесть вызывает лишь озлобление против льстецов, и он удаляет их от себя.
Кроме того есть и другой род лести. Он был свойствен софистам, которые прославились своим красноречием. Эта лесть укрепляет страсти. Она жестокости придает вид правосудия, расточительности придает обличие щедрости. Подпадая под обаяние этой лести, можно все пороки скрывать под покровом свободного времяпровождения и веселья, и, наконец, это красноречие возвеличивает пороки, чтобы тем самым увенчивать славой порочных героев. Многие из людей внимают этой лести с удовольствием, ибо, оправдывая их вкус, она помогает избежать обвинений в несправедливости. Невозможно, чтобы государи поступили сурово с тем, кто хвалит те достоинства, в наличии которых у себя государи не сомневаются. Такого рода лесть является самой тонкой. Она не описывает побед и осад государя, как это делают историки, она не поет государю дифирамбы в витиеватых предисловиях, не ослепляет государя высокопарным воспоминанием о его успехах, но. приняв вид истины и высокого чувства, нежно отворяет вход в его сердце, притворной добродетелью и справедливостью. Как может государь, будучи великим мужем и героем, не внимать той истине, которая ввиду своей отстраненности не позволяет прогневаться на льстеца, из уст которого она исходит? Как можно было Людовику XIV, который знал, что только одна его осанка внушает страх подчиненным, и находил в этом удовлетворение, прогневаться на одного своего старого офицера, который говоря с ним, дрожал, заикался, останавливался в речах и напоследок провозгласил: «По крайней мере, Ваше Величество, я не трепещу так перед вашим неприятелем!»
Государи, перед тем как они получили власть, были такими же людьми, как и все остальные, и поэтому они могут припомнить то, какими они были ранее, и это убережет их от яда лести. Те же государи, которые всю жизнь правили державой, с самого младенчества, как боги питались фимиамом. Поэтому лесть для них жизненно необходима.
По моему мнению, было бы справедливее соболезновать государям в этом отношении, нежели осуждать их. Льстецы, а тем более клеветники, заслуживают проклятие и ненависть всего света, равно как и те, кто, утаивая от государей истину, становятся в один ряд с его неприятелями. Траян[78] с помощью похвал Плиния Младшего поощрялся к добродетели; в противоположность этому, Тиберий благодаря лести своих сенаторов только укрепился в злодеяниях.
ГЛАВА XXIV. ОТЧЕГО ИТАЛЬЯНСКИЕ ГОСУДАРИ ЛИШИЛИСЬ СВОИХ ЗЕМЕЛЬ?
Притча о Кадме, который посеял зубы убитого змея, и из них выросли воинственные народы, истребляющие друг друга, является хорошей иллюстрацией того, что представляли собой итальянские государи во времена Макиавелли. Лживые клятвы и измены, которые были для них не в диковинку, уничтожили их полностью. Если читать итальянскую историю конца четырнадцатого, или начала пятнадцатого века, то в ней нельзя найти ничего иного кроме свирепости, наглости, пренебрежения обязательствами, беззаконных завоеваний, тайных убийств, словом, одни только гнусные злодеяния, одно упоминание о которых заставляет содрогаться сердце.
Если бы по примеру Макиавелли попробовать упразднить правосудие, то за этим последовало бы истребление всего человечества: ведь беззаконие могло бы в короткое время все государства в обратить в пустыню. Беззаконие и варварство итальянских государей было причиной того, что они лишились своих земель. Ложные правила Макиавелли без сомнения могут привести к гибели тех, кто настолько глупы, что желают им следовать.
Я ничего не утаиваю. Подлая трусость этих итальянских государей вместе со злостью во многом способствовала их гибели. Бесспорно, что слабость неаполитанских королей была причиной их падения. Кто бы ни говорил, что при оценке этих событий он пользуется некими правилами политической науки, однако, при всем том, ему придется против своей воли прибегнуть к правосудию.
Я спрашиваю Макиавелли, что он имеет в виду, когда говорит: если в государе, который только взошел на престол, то есть, который беззаконно получил его, обнаруживаются разум и заслуги, то народ охотнее подчиняется ему, нежели тому кто своей властью обязан праву рождения. Ибо люди больше восхищаются настоящим, чем прошлым, и если оказывается, что это изменение улучшает их жизнь, тогда уже они больше ничего для себя не желают.
Признает ли Макиавелли тем самым, что народ из двоих храбрых и разумных мужей наглого и беззаконного победителя предпочитает законному государю? Или понимает он под этим государя без добродетелей и отважного разбойника, который не имеет недостатка в способностях. Что касается первого предположения, то такое вообще невозможно, поскольку не сочетается со здравым смыслом. Любовь народа к тому человеку, который действует против закона, чтобы стать их повелителем, и который в остальном никаких заслуг не имеет, сомнительна. Ибо что заставило бы предпочесть его законному государю? Поэтому и последнее предположение Макиавелли неверно.
Ибо чего можно ждать от такого человека, который начинает свое правления со злодеяния, как не тирании? Может ли муж узнавший в день свадьбы о неверности своей жены, иметь надежду, что она будет ему верна в дальнейшем?
Макиавелли сам себе противоречит в этой главе. Он говорит, что без любви народа, без склонности знатных лиц и без армии, находящейся в хорошем состоянии, не возможно государю взойти на престол. Справедливость принуждает его признать это, но он уподобляется тем проклятым духам, о которых богословы говорят, что они хотя и исповедуют Бога, однако, не перестают Его при этом поносить.
Если какой государь желает снискать любовь народа и знати, то ему следует быть дружелюбным и благостным, имея при этом достаточно сил для того, чтобы нести на себе бремя правления.
Должность государя подобна всем остальным. В каком бы человек ни состоял звании, если он несправедлив, то он никак не сможет обрести доверие других людей. Самый неправедные ищут всегда честных людей, подобно тому, как самые неспособные строемятся оказаться в компании знающих и разумных людей. Разве можно быть справедливым самому незначительному бургомистру, если государь имеет право на злодеяние? Кто хочет расположить к себе людей, должен обладать такими свойствами, которые я описал, а тот, которого описал Макиавелли, только и способен на стремление к возвышению себя самого за счет других.
Вот каков оказался наш политический наставник со сброшенной маской. Муж, который в свое время почитался славным, которого хотя и считали опасным многие министры, однако при всем том, его положениям следовали. До сих пор никто не дал ему достойного ответа, и никто не обвинил еще его в тех злодеяниях, которые были совершены по его наущению.
Насколько счастлив был бы тот, кто истребил бы последователей Макиавелли! Я показал, как плохо составлено его учение, теперь же все государи Земли должны посрамить его учение своими делами. Они обязаны избавить свет от ложных понятий, которые восходят к этой политической науке. Политическая наука должна быть учебником мудрости для государей, но не такой, какой является наука Макиавелли, которая годится только в учебники обманщикам. Государи должны истреблять хитросплетения и неверность в отношениях между собой, стремиться к распространению силы, честности и откровенности, которые, если говорить прямо, пока можно найти в немногих монархах. Они обязаны самим делом доказать то, что так же мало стремятся к захвату областей, соседних государств, как и полны решимости сохранить собственные земли. Государь, желающий всем завладеть, подобен тому человеку, который обременяет свой желудок пищей, так что он всего переварит не в состоянии, и наоборот, государь, довольствующийся тем, что он хорошо своим государством управляет, уподобляется человеку, умеренно питающемуся, у которого желудок работает безотказно.
ГЛАВА XXV. О ВЛИЯНИИ ФОРТУНЫ НА ДЕЛА ЭТОГО МИРА, И О ТОМ КАК МОЖНО ПРОТИВОСТОЯТЬ ЕМУ.
Вопрос о человеческой свободе содержит в себе одну из тех задач, которая подвигла многих философов к размышлениям, и который пытались решить многие богословы. Защитники свободы говорят: если люди не имеют последней, тогда Бог действует в них, следовательно с помощью человека он осуществляет убийство, воровство и все злодеяния, что никак не соответствует его святости. Более того, если всевысочайшее Существо будет отцом беззаконий и причиной всех несправедливостей, тогда преступников не следует наказывать, следовательно нет на свете ни злодеяний ни добродетели. Но поскольку это гнусное предположение противоречиво в себе самом, то не остается ничего иного, как допустить существование свободы.
Противники этого скажут, что в этом случае Бог уподобляется архитектору, который действует в темноте, если он при сотворении мира не знал того, что в нем будет происходить. Часовый мастер, скажут они, знает действие даже самой малейшей детали в своих часах, ибо он знает то движение, которое он придал этому механизму, и для чего он сделал каждую зубчатку. И Бог, поэтому, как бесконечное и премудрое Существо, не должен быть бессильным свидетелем человеческих действий. Как можно, чтобы Бог, все дела которого несут на себе печать Его порядка, и который все вещи подчинил постоянным и неизменным законам, только одного человека мог сделать неподвластным. В этом случае не Божественное Провидение управляло бы миром, но человеческое своенравие. Поэтому из Человека и Бога надлежит избрать того, кто является источником закономерного движения. Понятно, что скорее человека следует признать ведомым, поскольку именно он подвержен слабости и непостоянству. Таким образом, разум и слабости являются той цепью, с помощью которой десница Провидения управляет человеческим родом, чтобы вести его через препятствия, которые предопределены вечной премудростью.
Таким образом, приближаются они к одной пропасти, когда стремятся избегнуть другой. Философы взаимно ввергают себя в бездну нелепостей; богословы же борются во мраке, и из любви к нему себя проклинают. Эти партии сражаются между собою также, как некогда боролись карфагеняне с римлянами. Когда первые опасались, видеть римское войско в Африке, то переносили пламя войны в Италию, и когда в Риме от Ганнибала, которого они боялись, стремились избавиться, то посылали Сципиона с легионами под Карфаген. Философы, богословы и многие «герои силлогизмов» имеют те же самые качества, что и французы. Они во время приступа храбры; но могут вдруг проиграть, если не позаботятся о защите. Один из остроумнейших людей говорил по этому поводу: Бог является отцом всех сект, ибо он дал всем равное оружие, одну добрую и одну худую сторону.
Макиавелли, заимствуя вопрос о свободе и предопределении из метафизики, включил его также и в политическую науку. Однако эта тема не дает ему никакого материала, который бы подходил для учения о государстве. Здесь бесполезно спрашивать о том, что является причиной происходящего: свобода, удача, или случайность. Единственно, о чем мы должны помышлять, так это о совершенствовании разума.
Счастье и случай — это слова, которые зависят от чувства. Они, по-видимому, обязаны своим происхождением глубокому неведению: эти имена даются вещам тогда, когда причины произошедшего еще неизвестны.
То, что простой народ называет счастьем Цезаря, является ни чем иным, как собранием всех тех приключений и обстоятельств, которые сопутствовали намерениям этого честолюбивого государя. Но что подразумевалось под несчастьем Катона[79], то были случившиеся с ним внезапные неудачи, за которыми так быстро последовали несчастья, которые он не мог предвидеть и отвратить.
Но что следует разуметь под словом «рок», нельзя объяснить иначе как на примере игры в кости. Бывает, что мне вместо двенадцати выпадает семь очей. Если с помощью естественных причин рассмотреть то, что последовало за бросанием, то надо иметь необычное зрение, чтобы увидеть, какое положение получали кости в стакане. Один раз или более, они переворачивались? Достаточное ли движение они получили? Собрав все эти причины воедино мы получим то, что называют случаем или роком.