Вот уже несколько месяцев общение с Китайской башней носило ограниченный и напряженный характер. Шли бурные дебаты в связи с тем ударом, который Фипп нанес по отношениям Китая и Запада. В конечном итоге было решено направить в Китайскую башню небольшое посольство с заданием покаяться и, если извинения примут, приступить к переговорам на предмет сближения и налаживания более тесных контактов.
Фиппа восстановили на работе, но лишь оттого, что все остальные были по горло заняты и не желали дежурить у воздушного шлюза. Хотя это решение и означало выход из каталажки, Фипп — который и раньше-то не пользовался популярностью — окончательно превратился в изгоя.
Как-то раз, когда питьевая вода в его каютке неожиданно потеряла свою хрустальную чистоту, Фипп отважился напомнить о себе и с глубокомысленным видом сказал Роою:
— Водо, еси хлеб жизни…
— Уж как бедняга тужился, лишь бы выдать чего поумнее, — смеялся потом Роой. — Ай да «еси хлеб».
Со смешками эту претенциозную сентенцию на давно вымершем языке передавали с яруса на ярус, пока она не достигла астрономов, среди которых веселье не очень-то поощрялось.
* * *Факт оставался фактом: когда привычка одержала верх над экзистенциальным восторгом, в который некогда впадал человек, ступив на другую планету, былое ликование уступило место рутине. А уж рутина на па́ру с вечным вопросом насчет мертворождений и позволила скуке расцвести пышным цветом.
16 Дискурс Шапы
В один из дней осветлитель в Западной башне целиком прошел под руководством Шапы, женщины-астронома, которая выступила с лекцией о нормоне.
Она пятерней пригладила волосы и начала:
— Текущий кризис, разумеется, состоит в том, что здесь, на Фарсиде, гибнут дети, они попросту не в состоянии выжить. Наш корпоративный разум страдает от этого так, словно сам является родителем, потерявшим ребенка. Но я должна говорить не об этом, а об астронауке, которой занимаюсь профессионально. — Шапа умолкла, вновь погладила себя по макушке, глубоко вздохнула и продолжила: — Итак, нормон. Любая новая концепция требует проверки временем. Порой само название феномена и то может измениться. Прежде чем «Нейчур» возьмется публиковать ту или иную статью, ученые не раз и не два повторяют контрольные эксперименты. Пока что мы заручились поддержкой только со стороны Шундерхофского института в Нью-Дели, где Набло Мукержи пришел к тому же выводу, что и мы. И речь вовсе не о бозоне Хиггса. В течение поразительно долгого времени человечество полагало, что ничто не может двигаться быстрее скорости света. Сейчас, однако, мы считаем иначе. Внутри — или, если угодно, параллельно — лучу света вытягивается дорожка, которая хоть и связана с этим светом, но скорость на ней куда выше. Это и есть наш нормон. Его правильней называть струной, нежели частицей, как мы думали поначалу… Собранные на текущий момент данные свидетельствуют, что нормон представлен самыми разными видами. Похоже, что мы выявили один из них, который тянется к Марсу, а потом изгибается и уходит в глубь Галактики.
Один из слушателей вскинул руку.
— И если сесть на такой нормон, мы сможем вернуться в прошлое?
— Пока что непонятно, — призналась Шапа. — Ясно одно: как однажды кто-то выразился, Вселенная — странная штука, мы и вообразить себе не можем, до чего она странная. Жаль, что у нас до сих пор в ходу словечко «пустота» — ужас до чего старомодное, — которым мы обозначаем окружающий нас космический океан.
После этого она перешла к техническим подробностям, заговорила медленнее, явно наслаждаясь тонкостями своих исследований. Фипп покинул совещательный зал. Через минуту его примеру последовал кто-то другой, затем еще и еще… Наконец лекция закончилась и оставшиеся слушатели выбрались в коридор.
Ноэль внимала выступлению в компании Иггог и главного инженера Трода.
— Ей недостает навыков опытного оратора, — улыбаясь, заметил Трод.
Иггог кивнула:
— Всех прямо усыпила… А ведь чего проще: пойди да возьми пару уроков лекторского мастерства. И вообще, надо быть человечнее к людям. Могла бы и рассказать, откуда такое название и кем он был, этот ее Норман.
На пороге своей двери Ноэль задержалась.
— Надеюсь, вы оба понимаете, что Шапа пытается привить новую, чрезвычайно неудобную концепцию… Да-да, я лично нахожу ее очень неудобной, даже пугающей! Шапа-то отлично видит, что если ее гипотеза верна, то мы живем отнюдь не в той Вселенной, как считали раньше. А совсем-совсем в другой. И, сдается мне, Шапа хочет как-то завуалировать эту мысль, дабы не деморализовать солдатню…
17 Интерлюдия: прощание с родными
Одним из пресловутой «солдатни» был некто Тад, свежеиспеченный колонист, который прибыл с марсианским конвоем незадолго до трагической смерти последнего младенца. Начало его истории было типичным для любого поселенца…
* * *Тад Тадл стоял со своей партнессой по имени Ида Прешэз в уютной комнатушке, где гладкоцветные нейлоновые занавески спускались до полированного паркета. На угловом столике располагался визгун, имелся также цифровой телевизор. С улицы доносился гул большого города. Возле высокого окна висела клетка с канарейкой; крылья птички трепетали, словно она хотела улететь прочь от наблюдаемой сцены.
А происходило вот что: Тад и Ида, собравшиеся купить дом, не сошлись во мнениях. Тад настаивал, что спит и видит Марс. «Я из нового поколения! Они уже пробыли там чуть ли не десяток лет! Колонисты отлично прижились!»
Поначалу Ида соглашалась, памятуя о том, что в какой-то книжке было написано, мол, благодаря эволюции зрения взошла заря разума, а разум возьми да потребуй, чтобы человек расселил своего соседа по космосу. В тех же биовидах, которые оказались слепы — к примеру, у растений или грибов, не говоря уже про многих прочих, — разум вовсе не развился.
— Все так и есть, — горячился Тад. — Только среди позвоночных и можно найти мышление. Впрочем, кто знает… Может, среди каких-то микробов, которых мы наверняка привезем с собой на Марс, тоже разовьется разум? Вот уж дела пойдут по-другому.
— Как интересно! Как увлекательно! — сказала она. Да, было такое.
Тад положил ладонь ей на грудь и жадно захрюкал.
* * *Человеческая рука, медвежья лапа, птичье крыло — все они связаны эволюцией, все служат мотивированному поведению. Однако на Луне найти можно лишь руку человека.
Западная рецессия тянулась к тому времени уже третий год, до сих пор углублялась и сказывалась даже на банковских управляющих. Как следствие лунные запуски сократили с привычных полугодовых до одной ракеты в десять месяцев. Тад давным-давно забронировал места для обоих, приглядев один из новеньких, изящных космопланов, которые сходили с китайских верфей. А теперь, получается, ему выпало лететь на Луну в одиночку, без Иды. Впрочем, о ней он старался не думать.
За несколько дней до старта партнесса будто дара речи лишилась. Уж чего только Тад не предпринимал, чтобы ее растормошить. Увы, Ида лишь закрывала глаза и молча качала головой из стороны в сторону. Из объятий вырывалась.
Наконец ее прорвало.
— Нет. Не хочу. Не желаю я лететь на твой дурацкий Марс! Да кому он вообще нужен? Ну ответь, там есть уличные кафешки, а? Кинотеатры? Может, отыщутся парки, улицы, гостиницы? Музыка? Хоть что-то живое или живописное? Ни черта там нету! Уж прости, Тад, но лети один, коли так приспичило!
А у нее, видите ли, работа. И карьера. В каком-то вшивом банке.
Сейчас он сидел в переполненной ракете. Мужчины, женщины, по большей части от двадцати до сорока лет. Разговаривали мало, кое-кто держался за руки — и все до единого понимали, что впереди их ждут трудности. Вернее, трудности уже начались.
В то время как массивные, сложноструктурированные комки, составленные из белков и жиров — другими словами, их головные мозги, — содержали в себе знания о том эпохальном приключении, в котором предстоит принять участие, тела путешественников были охвачены страхом и сомнением. Лунный космоплан трясло от переживаний.
Пассажиры уже обменяли свои деньги на СУ-жетоны. Прощания с родными состоялись, последние объятия позади. Эти люди уже начали навсегда расставаться с Землей.
Луна оказалась суетливым местечком. Ее выходящая на Землю сторона была исполосована скоростными магистралями, испещрена заводами и туристическими гостиницами. По прикидкам, сейчас на Луне обитало порядка четырех миллионов человек, хотя находиться там разрешалось не более девяноста дней: за этот срок сверхмалая гравитация не успевала сказаться на здоровье.
Тад Тадл и его спутники были размещены в спартанском «Адиос-отеле», что находился в узловом поселении Армстронг. Питание становилось скуднее день ото дня.
Проститься с сыном и посмотреть на эпохальный запуск приехали и ближайшие родственники Тада. Обоим младшим братьям не сиделось на месте от возбуждения и зависти. Мать сглатывала слезы, но все же нашла в себе силы поздравить его со смелым решением. Отца заранее предупредили, чтобы он не вздумал выражать неодобрение. Горбоносый, крепко сбитый мужчина был вынужден пойти на поводу у жены. «Жаль, что семья тебя теряет», — вот и все, чем он смог выразить свои подлинные чувства. Тад снисходительно похлопал отца по спине:
— Тебе не угодишь, это я еще в детстве понял. Ничего, вот улечу, вам всем сразу полегчает.
— Ох, сынок, мы теперь по ночам и глаз не сомкнем, — сказала мать.
Отец отмолчался. Просто стоял и быстро-быстро моргал. Когда ракета ушла в космос, родители дали волю слезам.
А чувство утраты так и осталось в них жить.
* * *В ожидании выхода марсианского космоплана на окололунную орбиту будущие эмигранты занимались физическими упражнениями и слушали лекции.
Старшим преподавателем был жизнерадостный толстяк по имени Морган Рис. Он ходил в футболке с надписью «ТА ЖЕ ФИГНЯ? НЕТ! НОВАЯ ФИГНЯ!»
— Да, я Морган Рис, и я счастливчик. А знаете почему? Потому что оставлю за собой обе половинки моего имени, — заявил он. — В то время как вы все утратите фамилию, а кое-кому вообще дадут новое, придуманное компьютером прозвище. Так, видите ли, проще вести вам учет в новом мире. Кроме того, у вас будет меньше причин думать о собственных семьях. Ностальгия ни к чему хорошему не ведет. Не пройдет и недели, как вы отправитесь на Марс, оставив прежние имена позади. Эдакие призраки воспоминаний о былом существовании… Да-да, мисс Томпкинс, это и к вам относится.
Сегодня я хотел бы воспользоваться предоставленной мне возможностью, чтобы напомнить о вещах, которые вам скорее всего известны. Так что прошу запастись терпением.
Я начну с высказывания Бертрана Рассела, одного из философов двадцатого столетия, который, к слову, после себя оставил оба своих имени. Итак, старина Бертран заявил вот что: «Человек — это продукт причин, которые понятия не имели о своей цели». Очень верное определение. В противном случае мы бы уже давно летали к другим планетам на стрекозиных крылышках. А пока что порхаем вслепую, если говорить с точки зрения эволюции. Только не надо думать, что дальнейшее развитие заглохло напрочь. Вовсе нет. Система-то функционирует совсем по-другому.
Одна из причин, отчего вы навострили лыжи на Марс, в том и заключается, что вы уже не верите в вещи, которые перестали работать. В отличие от большинства местных кретинов.
Кто-то, понимаешь, помер за наши грехи пару тысчонок лет назад. Ну и что, сработало?
То-то же. Пораскиньте мозгами, да пошире. Вы ведь и так уже начинаете мыслить по-иному, раз отважились на опасный перелет в грозную неизвестность. Я лишь надеюсь добавить кое-какие штрихи к общей картине, рассказав непосредственно о Вселенной.
Мысль и разум оказались на острие атаки. Китай вынужден отбиваться от ядерной агрессии со стороны Северной Кореи. Ингушетия лежит в руинах. Ливийцы умудрились самих себя подорвать… Ну с кем не бывает, особливо если ты достаточно туп. Дивный остров Бали превратился в поле сражений. Половина Вестминстерского аббатства взлетела на воздух, о чем вы и без меня отлично знаете. С другой стороны, в новостях почти ничего не говорят о том, что Венгрия, Словакия и Болгария ввязались в войну. Одна половина ирландцев бьет и режет другую. Продолжить перечень? Племенные междоусобицы как были, так и остались в Сомали, Конго и так далее. Вот вам очередное Средневековье в долгом ряду тех, что уже были. Похоже, с человеческой глупостью ничто не может совладать.
И все же мы знаем, до чего драгоценен разум, на какие жертвы шли люди, чтобы его факел продолжал гореть в веках. Бегство с Земли — поступок смелый и разумный. Почему наш проект так сложен в осуществлении? Да потому, что после двух столетий поисков мы по-прежнему спрашиваем: а вот эта планетка, наша Земля — она в самом деле является единственным пристанищем разума? Пока что дела выглядят именно так, несмотря на игры в догадки, в которых мы столь поднаторели. — Здесь Морган Рис умолк на секунду, соображая, как бы яснее донести следующую мысль. — И коли так, получается, что все звезды во Вселенной — а их порядка десяти миллиардов триллионов — существуют исключительно ради нашего разума и нашего довольно ограниченного образа жизни. Это ж кем надо быть, чтобы в такое поверить?
В своей следующей лекции я углублюсь в технические детали, а сегодня у нас лишь прелюдия к этой пытке. Уже сейчас мы можем сказать, что размер галактики связан с продолжительностью срока ее существования. Этого времени более чем достаточно, чтобы в ней образовалась целая куча углерода, который является основой всех форм жизни. Отсюда вопрос: так кто-то задумал или все получилось само собой? В обороте элементов кислорода намного меньше, чем углерода. Тоже неплохо, скажу я, не то, глядишь, от звездного огня вся наша схема мира полыхнет синим пламенем.
С нашей колокольни это невезение, что сейчас на Марсе нет кислорода, и не важно, как обстояло дело раньше. Есть еще немало вещей, которых мы не понимаем. Живя непосредственно там, вы сделаете множество открытий. Много чего поймете. Ни кислорода, ни воды. А вот на Земле воды хватало вдоволь, но только до текущего столетия, когда планета оказалась перенаселена до невозможности. И если задуматься, вода ведет себя чуть ли не в пику природе. В общем и целом твердая фаза всегда тяжелее жидкой и уж тем более газообразной, какой материал ни возьми. А у воды не так. Лед легче воды. Ну не странно ли? Что, скажете, чистая случайность, везение? Было бы иначе, лед стал бы тонуть. Чем вода холоднее, тем она опускается ниже — вот и начал бы нарастать лед. Все океаны были бы насквозь проморожены. И через несколько лет у нас на руках остался бы мир-льдышка, на котором не то что разум — сама жизнь невозможна!
Не означает ли это, что определенные химические реакции были специально, так сказать, «подкручены», чтобы мы могли существовать? Вот уж всем вопросам вопрос. Почему у нас принято, чтобы молодежь покидала отчий дом и куда-то шла? А потому, что ей предстоит открыть большой мир.
Та же фигня? Нет, говорю я: новая фигня…
Тад задумался, выполняли ли банки какую-то полезную функцию для перехода на более высокий уровень знаний. Еще его одолевала тоска по Иде. Вскоре она и ее трижды проклятое кредитное учреждение останутся в миллионах километров за спиной.
Каждый кого-то терял: кто любимого человека, кто целую семью.
* * *Наконец группу мужчин и женщин переместили из поселка Армстронг на борт космоплана «Конфу», который находился на окололунной орбите. «Конфу» весил девяносто тысяч тонн, что чуть ли не вдвое превышает тоннаж «Титаника», затонувшего несколько столетий назад.
Значимость всего этого предприятия до сих пор была отражением той бури восторгов и проклятий, что разразилась при отбытии самой первой ракеты с колонистами на Красную планету, чему уже с десяток лет. В первый вояж отправилась отважная и предприимчивая элита, подписавшая отказ от возвращения на родную Землю. Да, они понимали, что будет трудно, но столкнуться с перспективой полного упадка и гибели…
Многие наблюдатели так и не пришли к единому мнению, чем было это долгое прощание с точки зрения Истории. Потерей или приобретением? Да и будущее предлагало дилемму почти того же свойства: пессимисты ждали его с унынием, а оптимисты надеялись, что вот-вот материализуются некие замечательные вещи. Что же касается земных дел, там можно было найти основания и для того и для другого.
* * *Словно бросая вызов судьбе — тем более что речь шла о чужой судьбе, — на главной площади Армстронга стоял духовой оркестр и вовсю выдувал бравурно-милитаристские ноты. Впрочем, не было вопящей толпы, чье ликование сопровождало бы начало эпохального вояжа. А все потому, что такая прорва легких ополовинила бы и без того ограниченные запасы кислорода. Лишь глазки́ записывающей аппаратуры внимали историческому событию.
Орбитальный челнок перенес новых изгнанников из Армстронга на «Конфу», который поджидал на орбите. Согласно новой конструкторской задумке, под машинным отделением размещался еще один челнок. Как только «Конфу» ляжет на околомарсианскую орбиту, этот челнок и доставит поселенцев в их новый дом, а заодно и необходимый груз медикаментов, топлива и провизии. И все это придумано для того, чтобы «Конфу» смог вернуться к Луне, где его подремонтируют и заправят для очередного перелета на Марс.
Итак, «Конфу». Жилая палуба была поистине прибежищем аскета и располагалась в самом сердце корабля, под многослойной защитой от разрушительного действия радиации. Внешний ярус, по сути, являлся средоточием коммунальных служб и находился под обшивкой, напоминая, как кто-то выразился, яйцо изнутри. А уже под этими помещениями лежали дортуары, где каждую койку окружала масса блестящей, полированной аппаратуры.