— Ты этого не сделаешь! — Перехватив взгляд Ицковича, по-немецки воскликнула Таня, но в глазах ее уже зажегся знакомый огонь. — Не смей!
Но он, разумеется, посмел, потому, наверное, что и в его крови бушевал сейчас огонь вспыхнувшей старой любви, сдобренной алкоголем и боевым стрессом.
— Сделаю! А ты Жаннет попроси помочь!- Улыбнулся самой красивой женщине Европы Баст фон Шаунбург и, медленно выцедив из рюмки терпкий коньяк, пыхнул сигарой и, не оглядываясь, пошел к роялю.
Руки привычно легли на клавиши, а перед глазами встало лицо Жаннет, и он заиграл, и, значит, у Женщины не оставалось больше времени, — песня начиналась почти сразу же после первых нот проигрыша.
– Das ist der Pariser Tango, Monsieur, — Ах, какой у нее стал голос! Такой, что сжимало сердце и заставляло кровь быстрее бежать по ставшим вдруг узкими сосудам.
Казалось, сердце его поет вместе с Жаннет, и страдает от любви, и сжимается от сладкой муки, а в голове уже звучал большой симфонический оркестр, и...
— Танго, в Париже танго, — Олег не выдержал и посмотрел на Таню. Она тоже встала из-за стола и шла к нему сейчас через зал, и безошибочно нашла взглядом его взгляд. Высокая, в узкой, чуть расклешенной у щиколоток темно-серой юбке и темно-синем не застегнутом жакете с прямыми плечами. В одной руке – в тонких длинных пальцах – длинный костяной мундштук со вставленной дымящейся сигаретой, в другой – рюмка на высокой ножке. И осанка, и медленная, тягучая плавность почти откровенно-эротических движений, и поворот головы, натягивающий белую прозрачную кожу на горле. И... Она была — "Господи!" — Tango, Pariser Tango, — пела Таня, и шла к нему через зал, слегка покачивая подчеркнутыми покроем юбки бедрами, и в огромных глазах ее Олег видел будущее. Париж, и лучшая сцена... Где у них лучшая сцена? Зал Олимпус? Или его еще нет в природе? Неважно. Неважно! Совсем не важно, где она будет петь! Она будет петь, и толпы людей будут сходить с ума от ее голоса, и эта песня — О! Эта песня станет ЕЮ на все времена! — Tango, Pariser Tango — "Господи!" — но так и будет! Она будет петь, и он будет любоваться из-за кулис, из ложи или из зала, любоваться и сходить с ума от любви, которая никогда не закончится.
...
* * *В прошлой жизни – и это, между прочим, как понимал теперь Олег, было самое лучшее определение – так вот в прошлой жизни он легко и охотно засыпал, в любом транспортном средстве, где не надо рулить самому. Но вот за окном ночь, и поезд стучит на стыках рельсов, и до Вены еще "пилить и пилить", а сна ни в одном глазу. То ли молодость вторая спать не дает, то ли мысли "разные", то ли близость Тани...
"Спит или делает вид?... Не лишено..." — Думает Олег, удаляя за ненадобностью громоздкие черновики своих трудных мыслей.
И в самом деле, последнее предположение не лишено смысла. Рядом с такой женщиной разве уснешь? Таня... вот появилась здесь и сейчас... И поломала великие планы!..
Поломала, не могла не поломать, потому что потерять ее он себе позволить не мог, но и более того не посмел бы ею даже рисковать. Впрочем, он все это уже обдумал, взвесил и разложил по полочкам. Так что весь развернутый текст долгого внутреннего монолога мог быть без сожалений выброшен на свалку истории за ненадобностью. А для утреннего разговора с Жаннет у Баста имелся готовый результат. И тут, словно услышав ехидный голосок Татьяны: "Замыслы наши, может быть, великие, — а ты их знаешь? Мы моря хотим воевать...Это что же... Крылья мне подшибаете?", — чуть не выругался в слух, — ее-то планов он не знал и желания в учет не принимал — "Вот и поговорили... бы... "
Он тихо встал, намереваясь выйти покурить в коридор, но его остановил ее совершенно лишенный и тени сонливости голос:
— И для этого ты покупал купе первого класса?
— Не хотел тебя тревожить, — пожал он плечами, встречая ее взгляд из-под ресниц.
— Кури уж, я не сплю, — усмехнулась она в ответ и включила настольную лампу, из-под абажура полился мягкий розовый свет.
— Выпить не хочешь? — спросил Баст, возвращаясь на диван.
— "Заметьте, не я это предложила", — сказала Татьяна, подняв бровь, — Барон, вы алкоголик?
Олег знал эту "игру" российских женщин – это как в армии комплекс опознавания "свой-чужой", — не узнал цитату — "чужой", с тобой и общаться будут как с чужим, а еще и круг твоих интересов прощупают и интеллект проверят...
— Не алкоголик, и не барон, — Баст достал из кармана фляжку и поболтал ею в воздухе, давая Жаннет возможность, услышать аппетитное бульканье. — Я Риттер – то есть, рыцарь, мадемуазель, а это французский коньяк. Вернее арманьяк, но сути дела это не меняет.
— А вы, женщина, — лейтенант? — добавил "отзыв" Олег уже от себя, слегка переделанной цитатой из "Гусарской баллады".
Татьяна улыбнулась и, уходя от скользкой темы, спросила:
— А ты знаешь, что арманьяк производят совсем недалеко от тех мест, где родился д'Артаньян?
— Да что ты говоришь?! — Удивился Шаунбург, он никогда, кажется, не знал, где на самом деле находятся все эти французские Шампани, Коньяки и прочие Божоле.
— Ты не знал! — Победно улыбнулась Жанна. — Ладно, дай мне глотнуть. Только совсем чуть-чуть.
— А я много и не дам! — Баст демонстративно налил ей арманьяк в тот наперсток, который служил его фляжке крышечкой.
— Все ясно: жмот!
"Черт, а это откуда? Какой-то фильм..." — попытался вспомнить Олег...
— Мы, немцы, народ прижимистый, — улыбнулся Баст, сделав порядочный глоток. — Ты разве не знала?
— Знала, — серьезно кивнула она и выпила свой "грамм". — Все боши свиньи и скупердяи!
— Ну, что ж... — Олег достал сигарету, повертел в пальцах, подыскивая правильные слова, но потом решил, что дело не в форме, а в содержании, и заговорил, так и не прикурив: — Через три года здесь начнется война, — сказал ровным голосом. — А в Союзе чистки, считай, уже начались...
— Так! И? — Таня тоже смахнула с лица веселость.
— Я к тому, что Южная Америка далеко и в отличие от Африки имеет вполне цивилизованные города, где...
— Что, правда? — именно этим, ехидным голосом, что Олег "услышал" и спросила Татьяна.
— Вполне. Чили, Бразилия, Аргентина, в конце концов! — не повелся Олег.
— "Зачем нам, поручик, чужая земля?" — Пропела вдруг Таня.
— Мне незачем, — пожал плечами Ицкович. — Я...
— Спасибо, Олег, — как-то неожиданно мягко и душевно сказала Таня, не отводя взгляда, ставшего, напротив, неожиданно твердым. — Но никуда мы не поедем.
"Мы! Или она просто?.."
— Я не о себе забочусь.
— Я поняла, — кивнула она. — Но ты себе никогда этого не простишь. И мне не простишь.
— Не простишь! — Повторила она, останавливая Олега жестом руки. — Даже если никогда слова не скажешь, все равно не простишь. А я... Впрочем, это не важно пока, — прервала она какую-то свою мысль, не захотев озвучивать. — Но ведь и я себе не прощу. Я уже думала об этом... Что ты делал в Праге? — спросила она вдруг.
— Я убил Гейнлейна, — забывшись, по-немецки ответил Олег.
— Писателя?! — Округлила глаза Таня.
— Какого писателя? Ах, вот ты о чем! — усмехнулся Олег, сообразив, в чем тут дело. — Во-первых, не Хайнлайна, который живет в США, а Хейнлейна, который лидер судетских немцев.
— И за что ты его?
— Да, в принципе, не столько за что, сколько для чего, — объяснил Олег. — Он был ключевой фигурой в 38-м, может быть без него и Мюнхен не состоится.
— Мюнхен... Ты уверен? — Уточнила Таня, не отреагировав на факт убийства.
— Ну, какая, к черту, может быть тут уверенность! — Ицкович все-таки закурил. — Я просто пытаюсь сделать то, что в моих силах. Хоть что-нибудь сделать.
— Думала об этом, к сожалению, кроме Гитлера и остальных Г, ничего не надумала, — призналась Таня и потянулась за сигаретой. — Но вдвоем-то мы больше сможем, как считаешь?
"А вчетвером? Ну, да, снявши голову, по волосам не плачут!"
— Что, правда? — Повторил ее собственную реплику Олег.
— Абсолютно!
— А... — Решиться на вопрос было, ой как, не просто, но Олег уже начал понимать простую истину: не сделанное сегодня, возможно, уже не удастся сделать никогда. — Таня я тебя...
— Не торопись! — Ее пальцы стремительно коснулись его губ, что называется, "запирая уста". — Пожалуйста! — Добавила она. — Дай мне собраться с мыслями, разобраться... с собой... Ну, ты же не маленький, должен понимать. — Грустно улыбнулась она. — И потом, после Зальцбурга я, скорее всего, должна буду вернуться в Москву.
— Не торопись! — Ее пальцы стремительно коснулись его губ, что называется, "запирая уста". — Пожалуйста! — Добавила она. — Дай мне собраться с мыслями, разобраться... с собой... Ну, ты же не маленький, должен понимать. — Грустно улыбнулась она. — И потом, после Зальцбурга я, скорее всего, должна буду вернуться в Москву.
— И вернешься? — Насторожился Олег.
— А почему бы и нет? До 37-го целый год. Снова пошлют, а если не вернусь... Нелегальное положение?
— А так легальное?
— Так я под своим именем в Париже могу появиться, а если не вернусь, искать станут. Ты же знаешь!
— Тоже верно, — кивнул Олег, в голове которого вдруг начала формироваться нетривиальная идея. Рискованная, дерзкая, но зато куда как более эффектная и эффективная, чем индивидуальный террор мелкого пошиба.
— Что? — Насторожилась Таня, почувствовав что "что-то происходит".
— Ты едешь, как курьер? — спросил он вместо ответа.
— Да.
— А вот скажи, мог бы кто-нибудь "вычислить", что ты связана с коммунистами?
— В каком смысле? — нахмурилась Таня, еще не уловившая к чему он клонит.
— Ну, кто-нибудь, кто мог бы "стукнуть" мне – немцу – что вот эта барышня была связана с французской компартией?
— Ты серьезно?
— Вполне, Танечка! Ну, напрягись!
— Питер Кольб! — Выпалила Таня.
— Кто он? — Сразу же взялся за дело Олег.
— Мы с ним учились вместе... он эльзасец... Он мог знать, хотя я не уверена, что знал... А потом он уехал в Германию... Вроде бы вступил в НСДАП...
— Ты знаешь, где он сейчас?
— Семь месяцев назад был в Париже.
* * *— В Зальцбург тебе нельзя. — В этом вопросе Таня была непреклонна и, в принципе, совершенно права. Разведка не детская игра в песочнице, но сердце, черт возьми, с прописными истинами соглашаться не желало.
— Я вернусь завтра, но завтра ты ко мне даже близко не подойдешь — Сказала она непререкаемым тоном и посмотрела Олегу в глаза уже взглядом "я начальник – ты дурак". Судя по всему, она знала, какое впечатление производит на него – и, вероятно, не только на него – этот взгляд "глаза в глаза". — Вполне возможно, что за мной будут следить.
— С чего бы это? — Насторожился Ицкович.
— У меня это первое самостоятельное задание, — объяснила Таня. — И отсюда я еду в Голландию к нашему резиденту, так что вполне могут проследить.
"К резиденту... в Голландию..." — что-то мелькнуло в голове, но ушло раньше, чем Олег смог сосредоточиться на этой смутной, — а иначе бы и не ушла, — мысли.
— Значит... — Сказал он, но Таня его сразу же перебила, по-видимому, выудив содержание его несостоявшейся реплики из весьма, следует отметить, прозрачной интонации.
— Значит, мы встретимся через неделю в Антверпене, — пообещала Жанна и улыбнулась. — Говорят там замечательный железнодорожный вокзал. Я приеду из Гааги днем...
— Гаага! — Ускользнувшая в небытие мысль вернулась к Ицковичу, как собака с палкой в зубах, только вместо палки, она притащила обрывок воспоминания, что-то читанное много лет назад в одной из любимых Олегом книг по истории разведки. — Гаага... — повторил он. — Ты едешь к Вальтеру?
— А ты откуда?... — Татьяна не то, чтобы была напугана, но, пожалуй, все же встревожена.
— Знаешь, сколько я этой мути в свое время прочел? И его книгу читал, и книги о нем. Интересная личность. Впрочем, там неинтересных не было.
— Там неинтересных нет. — Поправила Олега Таня.
— Поймала! — Усмехнулся он. — Значит, 16-го в Антверпене.
– 16-го или 17-го. — Кивнула женщина. — Встречай меня с двух до четырех. А если не появлюсь... Ну! Баст, не будь ребенком!
Очевидно, выражение лица Олега недвусмысленно отразило эмоции, но он вдруг настолько испугался, что она вот так вот уйдет сейчас в никуда и больше не вернется, что даже стесняться не стал. Не до стеснений ему было.
— Баст, мы же договорились! — Татьяна и встала из-за стола. — Если ты думаешь, что мне не страшно, ошибаешься. Но если не появлюсь, действуем, как договорились. — Она еще раз посмотрела ему в глаза, повернулась и, уже не оглядываясь больше, вышла из кафе, где они коротали время до отправления поезда на Зальцбург.
"Вернется? — Спросил себя Олег. — Вернется! — Твердо решил Баст. — Не может не вернуться, и если вернется, значит..."
"Ничего это не значит, — вынужден был согласиться он через минуту. — Даже если она вернется, что из этого? Дружба и любовь – суть разные вещи".
— Оберст! — Окликнул он кельнера. — Здесь можно достать французские газеты?
— Разумеется. — Сдержанно поклонился кельнер. — Какую именно газету желал бы получить, господин.
– Le Figaro.
— Я сейчас же пошлю мальчика, — кивнул кельнер, и через пять минут — Олег даже не успел допить свой кофе по-венски – ему действительно вручили газету. И следующие пятнадцать минут, кляня себя за глупость, Баст фон Шаунбург вынужден был имитировать заинтересованное чтение. Разумеется, Баст в отличие от Олега знал французский, что называется, изрядно, но все же не настолько, чтобы просто читать и уж тем более, чтобы получать от этого удовольствие. Однако за муки свои он был вознагражден самым неожиданным образом: в разделе объявлений Ицкович наткнулся на краткое и совершенно невразумительное для непосвященных сообщение о женитьбе некоего Николя Саркози на некоей Карле Бруни. Остальное было уже полным бредом, который, однако же, расшифровывался, как номер парижского телефона.
Теперь оставалось только опрометью нестись на главпочтамт и звонить... А кому кстати? Кто дал объявление? Поскольку сам Ицкович его не давал, полагая излишним, это мог быть или Витька, или Степа. Но кто из них и почему сейчас, а не через месяц или два, как договаривались? Темна вода во облацех...
Глава 5. Дороги, которые мы выбираем.
— Дамы и господа, через несколько минут наш поезд прибывает на морской вокзал Гавра.
Повторяя эти слова раз за разом, кондуктор шёл по коридору и звонил в колокольчик. Степан посмотрел на часы – с утра всё шло по расписанию. Семь утра – подъём, без пятнадцати восемь – завтрак, девять — Северный вокзал и поезд для пассажиров "Compagnie générale transatlantique", спешащих на рейс Гавр — Нью-Йорк. Теперь полдень – через час пакетбот "Иль-де-Франс" отвалит от берегов Европы и через пять дней доставит его в порт Нью-Йорка – вечную пристань европейцев, желающих начать новую жизнь.
Поезд затормозил, и за окнами вагона стало темнее – они въехали под крышу вокзала. Пассажиры поднялись с мест. Сразу стало тесно.
— Мадам, вы позволите? — Степан снял с багажной полки тяжёлый чемодан и поставил его на пол.
— О, большое спасибо, мсье, — поблагодарила его пожилая дама чуть старше его (в смысле, его старого) возраста, — не были бы вы так любезны, помочь мне ещё с тем чемоданом?
Если этот чемодан был большим, то тот, второй, оказался попросту огромным. Степан еле удержал его от падения на голову старичка в шляпе. Что эта тётка там запаковала? Вывозит из Европы золото в слитках?
— Ещё раз большое спасибо, — старушка не отставала, — таких любезных молодых людей теперь не каждый день встретишь.
"Теперь не открутиться, — подумал Степан, — сейчас попросит дотащить её баулы до выхода".
— Большое спасибо, мадам, никаких проблем, — сказал он ей обречённо.
— Ой, — всплеснула она руками, — а вы не могли бы мне помочь донести мои чемоданы до выхода? — Степан мысленно возвёл очи горе.
- Разумеется, мадам.
По сравнению с тёткиными без малого сундуками его чемоданчик выглядел лёгкой и изящной безделушкой. Правда, держать два чемодана в одной руке было неудобно. Впрочем, в проходе сразу образовалась пробка, так что багаж приходилось не столько тащить, сколько шаг за шагом перетаскивать.
— Скажите, мсье, — не унималась старая дама, — вы ведь бельгиец? — ответа она ждать не стала, — Скажите, вы не знакомы с капитаном Бараном? С капитаном Филиппом Бараном из Брюсселя?
— Мне очень жаль, мадам, но, к сожалению, я никогда не слышал о капитане Баране, — выдавил из себя Степан, протискивая тёткины чемоданы ещё на один шаг вперёд.
— Ой, какая жалость, — воскликнула дама за спиной, — а то я надеялась, что наконец-то найду кого-нибудь, кто его знает. Вы знаете, мсье, мы познакомились с ним, когда он был в отпуске в Париже. Это было как раз в разгар Великой Войны. Мы с ним..., — она запнулась, — А когда война кончилась, он вернулся к себе в Брюссель. А потом письма от него перестали приходить. Может быть, вы его всё-таки где-то встречали, может быть не в Брюсселе..., — в голосе засквозила тоска.