– Послушай, шотландец! – подсела к Маркову Мэгги; вид у нее был еще более хмельной и помятый, чем несколько минут тому назад. – Один морячок хочет пойти со мной, но ты мне нравишься больше – у тебя вид настоящего джентльмена!
Ее губы были возле самого уха, от нее пахло вином и потом и сотнями мужских рук, она была плоть от плоти этого трактира – трудно было представить ее вне этой удушающей, но по-своему чарующей атмосферы. Марков вспомнил свое первое знакомство с питерскими пивными ларьками. То же чувство приобщения к чему-то не очень чистому, но при этом – нужному ему, живому… Все это вкупе со странно знакомым лицом – лицом Джейн! – действовало возбуждающе. Марков не без труда стряхнул с себя наваждение вместе с бесстыжей рукой проститутки. «Чистый суккуб, – подумал он. – Демон-соблазнитель!» Повернулся к старику, чтобы извиниться, хотя вряд ли его было можно смутить подобной сценой. В любом случае, извиняться было уже не перед кем – старик исчез. Перед Марковым стояла только пустая кружка.
Он вскочил и, едва не забыв расплатиться, выбежал на улицу, сопровождаемый веселым гоготом завсегдатаев. Свернул за угол и оказался перед знакомым по рисункам зданием. «Глобус» выглядел немного иначе, совпадало с изображениями только простонародье, толпившееся у дверей. «Все верно, – вспомнил Кирилл – его ведь перестраивали». Однако времени вспоминать и сравнивать не было. Марков попытался рассмотреть в этой толпе тогу Цезаря, но безуспешно. Расталкивая прохожих, иногда извиняясь, иногда отвечая на брань бранью, он пробрался к дверям театра, но в этот момент зазвенел где-то невидимый колокольчик. «Начало спектакля», – подумал Марков.
И ошибся.
Колокольчик был звонком в дверь. Он открыл глаза в квартире Вадима Иволгина, где жил уже не первый месяц. А звонок означал, что хозяин вернулся с прогулки и стоит на площадке с коляской, ожидая, когда ему отворят.
* * *История с побегом Наташи Забуги на берега туманного Альбиона начала стираться из памяти людской. «Повезло, – говорил себе Вадим. – Лет этак пятьдесят, а то тридцать назад за такие дела пропал бы, как пить дать, в лагерях, это еще при лучшем варианте. А сейчас только обструкция да косые взгляды». Публикации, из-за которых с ним перестали здороваться даже соседи, начали забываться. И человечек, в котором Иволгин без труда опознал комитетского шпика, недолго бродил за ним, а как только Вадим привык к его присутствию, исчез. Вадимом Иволгиным компетентные органы больше, выходит, не интересовались. «Даже обидно как-то, – думал он. – А может, у меня в пеленках рация спрятана!»
Мало-помалу вернулись в его жизнь старые знакомые и даже отдельные родственники. Теперь, когда история с побегом начала потихоньку зарастать быльем, жуки-пауки повылезали из своих щелей. Самые отчаянные осмеливались высказать задним числом сочувствие – гражданский поступок, затмевающий подвиг декабристов. Вадим благодарил, думая про себя, что дорога ложка к обеду.
В один из вечеров позвонила двоюродная сестрица. Ленка исчезла из вида еще до Наташиного отъезда – ее супруг принял предложение поработать на севере, и семья отбыла, сбросив куда-то и своих двух овчарок, и попугая. О женитьбе Вадима и скандальном побеге Наташи кузина узнала из писем родни, да и газеты на севере тоже читают. Однако самой Лене вся эта история казалась скорее интригующей – не находись она тогда в тысячах километров от Вадима, возможно, стала бы тем человеком, который поддержал бы его. Если бы муж позволил.
С севера кузина вернулась, будучи на сносях.
– Конечно, и там люди рожают, – щебетала она.
Но они с мужем решили, что дома все-таки лучше!
– Знаешь, какое у меня пузо?! Прямо арбуз! Ты бы меня сейчас и не узнал, наверное! А ты прежний, усатый-полосатый?
– Усы те же, что и раньше! – успокоил ее Вадим.
– Да я по голосу слышу, ничуть ты не изменился – такой же Винни-Пух в штанах!
Вадим в ответ предположил, что причина возвращения Лены домой вовсе не в беременности. Просто чукчи, которые и так еле выносили Ленку и ее супруга, узнав о грядущем прибавлении в этой семейке, потребовали у партии и правительства их немедленной депортации.
– Во-первых, там не чукчи, а якуты! – сказала Ленка. – А хоть бы и чукчи! Что ты знаешь про чукчей, кроме глупых анекдотов! Знаешь, какая у них история, у чукчей! – она кипятилась так, словно только что уличила Домового в каком-то диком национализме. – А во-вторых, на что ты, интересно было бы знать, намекаешь?
– И ни на что я не намекаю! Это у тебя все из-за беременности. Женщины в этот период бывают особенно мнительными и раздражительными!
– А знаешь – ты прав! Скорее бы родить – но чтобы только здоровенький! А вообще я ничего не выдумываю – помню, как ты рассказывал своим дружкам про то, что я ворую, пью и еще что-то делаю нехорошее…
– Ничего подобного я не говорил! – попытался оправдаться Вадим, у которого та давняя сценка сразу встала перед глазами.
Если бы Кирилл не настоял тогда, чтобы Иволгин пришел не один, а с девушкой на его день варенья. Если бы не позвонил старый друг Симаков и не рассказал об одной дальневосточной гимнастке…
– Ага! – победно завопила Ленка, воспользовавшись наступившим молчанием. – Значит, помнишь все, голубчик! Я тебе этого долго простить не могла. А потом мне сказали, что я, и правда, эта, как его… Слово есть… Клептоманка! – Сказано это было таким тоном, словно Ленку провозгласили лауреатом Нобелевской премии или кем-то в том же роде.
– Ну вот! – сказал Вадим. – Главное, признать, что проблема существует!
– И все равно ты тогда вел себя как настоящая свинья! – продолжила она кокетливо-капризным тоном. – Наговорил гадостей незнакомым людям про родную кровь, вынес сор из избы! А болезнь эта плохо лечится… Да и вообще, это так необычно и оригинально! Правда, меня теперь не везде пускают в гости – дикие люди какие, правда? Не понимают, что нельзя считать преступником больного человека! А ты к себе меня пустишь? – спросила она вкрадчиво.
– Ну конечно, – сказал он.
Сейчас – говоря с ней, пустоватой, взбалмошной и действительно больной, если не на всю голову, то на большую ее часть точно, Иволгин вдруг по-настоящему почувствовал, как ему не хватает того семейного тепла, что он ощущал всю свою жизнь вплоть до женитьбы на Наташе, положившей всему конец. Впрочем, то, что для одних означает конец, для других является только началом. И доказательство этой нехитрой философии лежало рядом, в кроватке, агукало и порывалось дотянуться ручкой до картинки на стене.
– А родителей пустишь? – не отставала Ленка.
– Чьих? – уточнил Иволгин. – Твоих?
– Да нет, Вадим, – сказала сестра серьезно. – Твоих.
Мать звонила несколько дней тому назад. Столько времени он представлял себе возможный разговор с ней, но всякий раз всплывало все, что ему довелось услышать после побега Наташи. Каждое сказанное в тот момент слово отпечаталось в его памяти, а память у него была хорошей.
Сейчас голос ее был уже не так тверд. Эх, мама, мама… Но почему-то он не чувствовал того, что непременно почувствовал бы прежний Вадим Иволгин. Домовой. Дим-Вадим. Не дрогнуло сердце, не сорвался голос, и слеза не скатилась по щеке. Перегорело. Гертруда Яковлевна, кажется, была разочарована, когда продолжительное молчание прервалось словами, которые Вадим подбирал не меньше минуты.
– Мама, я тебя очень люблю, но сейчас не время. Не время!
И, положив трубку, он еще несколько минут прислушивался к своим ощущениям, пытался проанализировать их, попереживать, что ли, для приличия. В конце концов, он просто выругался. Хорошо выругался, по-русски, благо Верочка была в другой комнате, да и вообще вряд ли бы поняла, даже если бы услышала. И неожиданно полегчало. Вот вам и психотерапия а-ля рюс. Дешево и в буквальном смысле слова – сердито!
Он подумал, что жизнь его складывалась таким образом, чтобы выбить из него всю эту винни-пуховскую неуклюжесть, наивность эту. Но вместе с наивностью нетрудно было утратить способность понимать и прощать. И это пугало. Он помолчал, потом спросил:
– Как они там?
– Переживают! – сказала Ленка. – Из-за тебя. Образумишься – звякни им, пожалуйста!
– По-прежнему у тетки квартируют?!
– Да, знаешь, она ведь совсем старая. Впадает потихоньку в маразм!
– Это мама тебя просила позвонить? – спросил Вадим, помолчав.
– Нет, – сказала сестра. – Честно, это моя инициатива, я ведь тоже соскучилась, хоть ты и такая свинья! Но мне вас всех жалко!
Вадим молчал, ковырял пальцем обои, дожидаясь, когда Ленка сменит тему.
– А твоя тебе ничего не присылает из Англии? – Тему сестра сменила, но не слишком удачно.
– Лена! – простонал Вадим.
– А что, думаешь – мы такие темные, ничего не понимаем! Люди могут разъехаться и все равно продолжать друг другу помогать. Ну там, джинсы фирменные прислать, для нее же это просто копейки!
– А твоя тебе ничего не присылает из Англии? – Тему сестра сменила, но не слишком удачно.
– Лена! – простонал Вадим.
– А что, думаешь – мы такие темные, ничего не понимаем! Люди могут разъехаться и все равно продолжать друг другу помогать. Ну там, джинсы фирменные прислать, для нее же это просто копейки!
– Нет, не присылает!
– Да ладно, не злись! А марки, марки не шлет?
– Я марки не собираю!
– Марки не собирают, их коллекционируют! У меня муж на них деньги тратит бешеные – говорит, это потом окупится! А ты все еще переживаешь? – спросила она, помолчав.
И Вадим, обычно многословный, тоже помолчав, ответил кратко, обдумав ответ не для Ленки, а для себя:
– Нет, уже нет!
– Вот и правильно, Дим! Только не обижайся, но какой из тебя муж, я не представляю! Если бы я стала бы твоей женой, я бы тоже убежала…
– Если бы ты была моей женой, – выдал Вадим прогнозируемый ответ, – я бы повесился!
Попрощались сердечно. Минуту спустя Вадим подошел к кроватке. Смотрел на дочку, угадывал знакомые черты в ее мордашке и улыбался, стиснув зубы. «Что же ты со мной сделала?» – спрашивал он ту, чье отражение видел в детском лице.
Вспоминались Наташкины лисьи завывания: – «Димочка, Димочка, только с тобой! Никто мне, кроме тебя, не нужен…» Интересно, верила она в это сама? Обманывала себя так же, как обманывала его, или это был, так сказать, театр одного актера? И зрителя.
Верочка молчала, сосредоточенно хмурилась, потом со свойственной детям непредсказуемостью разражалась визгом.
– Прекрати, ты же не поросенок! – серьезно уговаривал ее Домовой.
И призрак Наташи Забуги мгновенно исчезал, и все переживания, связанные с этой теперь уже почти чужой женщиной, уступали место отцовской заботе. В сентябре дочка подхватила какую-то детскую простуду. Вадим поверить не мог – он ведь так внимательно следил за ней. Но верь не верь, а у малышки начался жар. Вадим вызвал неотложку и поехал с Верочкой в больницу, оставив дом на Маркова, который все еще квартировал у старого друга. Больница ему сразу не понравилась, как не понравилась и нервозность усталых врачей. Все вокруг казалось мрачным, серым и малопригодным для лечения вообще и Верочкиного в особенности. Однако других вариантов просто не существовало, и свое недовольство Вадим оставил при себе.
– Не бойся, – он прижимал дочку к себе, не решаясь передать ее медсестре, – все будет хорошо!
– Да что это вы, папаша, весь трясетесь? – Взгляд женщины смягчился.
Домовой, и правда, представлял сейчас собой жалкое зрелище. На какое-то мгновение ему показалось, что эта пустяковая детская болячка здесь, в этой страшной больнице, может перерасти бог знает во что. Память подсказывала какие-то жуткие истории – вот был случай, привезли ребенка в поликлинику с гриппом, а он там подхватил скарлатину… Или это про собаку какую-то рассказывали? Вадим почувствовал, что еще немного, и он спятит. Стоило только подумать, что он может потерять дочь, и сердце обрывалось.
– Валерьяночки попейте… – приговаривала сестра. – Или лучше седуксену!
Остаться с Верочкой ему не дали. Всю ночь он промаялся без сна, гадая – как она там. Утром, набирая телефон справочной службы больницы, одновременно пытался надеть ботинки. Левый надел на правую ногу, правый на левую…
Марков, привлеченный шумом, выбрался в коридор – посмотреть, что, собственно, происходит. Иволгин уже выбрался из открытого гардероба, куда умудрился свалиться. В руках он держал зеркальце, которое отлетело от дверцы.
– Не разбилось! – удовлетворенно заметил он, когда не без помощи Кирилла поднялся на ноги и обулся заново.
Плохих примет им еще не хватало. От помощи Маркова, который готов был его сопровождать к дочери, он все-таки отказался.
– Ты и так после своих репетиций на ногах не стоишь! Тебе нужно сегодня отоспаться как следует, – сказал Домовой, хотя дело было не только в этом.
Ему казалось, что Кириллу не стоит лишний раз посещать больницу. Ни к чему это! Марков в ответ пожал плечами.
– Как знаешь, но на самом деле я не чувствую никакой усталости.
– Ты просто перевозбудился! – определил Вадим и буквально за минуту, прежде чем лететь к дочке, заварил успокаивающий чай из трав, который обладал, по его словам, потрясающим снотворным эффектом.
Марков, отведав чаю, подумал, что, пока странный горько-пряный вкус этого варева не исчезнет с языка совсем, вряд ли он сможет заснуть, даже если очень захочет. Но, едва пристроившись в привычном уже кресле с книгой, почувствовал, что веки становятся тяжелыми, а спустя секунду книга выпала из его рук.
– Ты вернулся?! – Голос раздался из дымки, которая растаяла окончательно несколько секунд спустя.
Марков прищурился – солнечный свет, проникавший в открытые окна опочивальни, показался ослепительноярким.
– Как видишь! – сообщил он и ощупал рукой грудь.
Интерьер был мрачноват, единственное яркое пятно – желтый балдахин, под которым он лежал, весьма, кстати, пыльный. Чистота простыней сомнений не вызывала, но в этих матрацах, набитых конским волосом, как правило, было множество клопов. «Издержки эпохи», – подумал он.
Кирилл вспомнил удар, нанесенный ему на сватовстве Гийома Аквитанского, и провел рукой по груди. Никаких следов.
– Кардинал скончался, – сообщил ему Невский; он сидел у постели, в кресле с высокой спинкой. – Теперь будет очень сложно объяснить в Риме, что произошло!
– И прекрасно, – пророкотал, входя в комнату, какой-то здоровяк, – если они хотят войны, то все равно добьются ее! Так чего зря тянуть?
На здоровяке была льняная рубаха. Длинные волосы рассыпаны по плечам. На шее внушительных размеров медальон и меч у пояса. Судя по расхристанному виду, Марков предположил, что перед ним кто-то из дворян. Входя, рыцарь пригнулся под низкой дверью и по пути успел шлепнуть по ягодице уходившую служанку.
– В этом доме слишком низкие потолки – его строили для мышей! – сказал он. – Я уже набил пару шишек!
– Вам, сэр, – заметил Невский, – любые потолки кажутся низкими! Позволь представить тебе, Кирилл, это сэр Фрэнсис Лайон, я надеялся, что он сможет сопровождать меня в поисках, но в свете случившегося…
Сэр Фрэнсис безо всякого смущения и с удовольствием поскреб шею.
– Рим давно искал повод для ссоры! Не удивлюсь, если убийцы действовали по их поручению!
– Нет, нет! – запротестовал Невский. – Это не в интересах понтифика – собирать под свои знамена вечно ссорящихся вассалов и пытаться натравить на нас! Слишком много сил уйдет при ничтожной выгоде!
– Я не доверяю всем им! – сказал рыцарь. – И думаю, будет лучше, если и вы им не будете доверять!
– Как тебе понравился Лондон? – спросил Невский у Кирилла.
Марков нахмурился, не понимая.
– Откуда ты узнал?!
Невский улыбнулся.
– Я почувствовал. Хотел присоединиться к тебе, но не было времени, да и не уверен точно, что смог бы, – иногда это чертовски трудно. Особенно теперь!
– А что теперь?
– Лучше тебе не знать!
Сейчас Маркову казалось, что Невский говорит с ним не как с равным. Это был разговор заботливого отца с сыном, а не беседа двух старых друзей – погодков. Время, проведенное здесь, наложило на Евгения свой отпечаток.
– Ты помнишь всех наших? – Марков давно хотел задать этот вопрос.
– Помню ли я? – Невский сглотнул комок, подбежавший к горлу. – Да, конечно… Если бы я только мог, Кирилл, вернуть все назад. Альбина, наверное, вышла замуж и теперь счастлива?
– Вышла, но счастлива ли она, сказать не могу.
– А мама?!
– С ней все хорошо, насколько это вообще может быть в ее положении.
Кирилл не раз испытывал желание пойти к Флоре Алексеевне и сообщить ей, что ее сын жив, более-менее здоров и сейчас скачет на вороном скакуне с мечом в руках. Однако возвращаться к психам очень не хотелось. Марков не мог знать, что подобный рассказ был бы принят Флорой Алексеевной более чем благосклонно, ибо и сама она, хоть и лишена была возможности путешествовать во времени, давно уже жила в двух мирах – Ленинграде конца двадцатого века и старинных хрониках, листаемых долгими одинокими вечерами.
– Но, – сказал Невский, ухмыляясь, – как оказалось, и в смерти есть положительные стороны. По крайней мере в моем случае. Атмосфера здесь не в пример чище!
– Разве есть кто-то еще, кроме нас?!
– Кроме тебя, Кирилл. Ты забыл – я не могу перейти назад, передо мной словно стена стоит. Думаю, что да – есть такие люди!
Было видно, что вопрос этот его действительно тревожит. Но то, что услышал в следующее мгновение Марков, по его мнению, было уже слишком.