Турд Шульц положил свой «Самсонайт» на крутящуюся ленту, и тот уехал на просвечивание в аппарат, рядом с которым стоял улыбающийся сотрудник службы безопасности.
— Не понимаю, как ты разрешаешь им гонять тебя по такому графику, — сказала стюардесса. — В Бангкок два раза в неделю!
— Я сам попросил, — возразил Турд, проходя через рамку.
Кто-то в профсоюзе предложил начать забастовку против того, что экипажи по нескольку раз в день подвергаются облучению, так как одно исследование, проведенное в США, показало, что процент умирающих от рака среди пилотов и членов экипажей воздушных судов выше, чем у остального населения. Но любители стачек не упомянули, что и продолжительность жизни у них больше. Летчики умирали от рака, потому что больше им, в общем-то, не от чего было умирать. Они проживали самую безопасную жизнь в мире. Самую скучную в мире жизнь.
— Хочешь так много летать?
— Я же летчик, мне нравится летать, — соврал Турд, снял с ленты чемодан, выдвинул ручку и пошел.
Стюардесса быстро оказалась рядом с ним, цоканье ее каблучков по выполненному под старину мраморному полу аэропорта Осло почти заглушал гул голосов, разносившийся под переплетением деревянных и стальных балок. Но к сожалению, он не заглушил произнесенного шепотом вопроса:
— Это потому, что она ушла от тебя, Турд? Потому, что у тебя слишком много времени, которое нечем заполнить? Потому, что у тебя нет сил сидеть дома и…
— Это потому, что я хочу заработать побольше сверхурочных, — прервал он ее.
По крайней мере, такой ответ был отчасти правдивым.
— Я ведь очень хорошо представляю, каково тебе. Я развелась зимой, ты же знаешь.
— Конечно, — откликнулся Турд, хотя понятия не имел, что она была замужем.
Он окинул ее беглым взглядом. Пятьдесят? Господи, как же она выглядит по утрам, без макияжа и автозагара. Увядающая стюардесса с увядающей мечтой. Он был совершенно уверен, что никогда не трахал ее. По крайней мере, лицом к лицу. Кто же любил так шутить? Кто-то из старых пилотов. «Виски со льдом, синее небо в глазах — это пилот истребителя…» Один из тех, кто успел выйти на пенсию до крушения пилотского статуса. Они свернули в коридор, ведущий к комнате предполетной подготовки экипажей, и Турд Шульц ускорил шаг. Она старалась не отставать от него, хотя уже начала задыхаться. Но если он не станет сбавлять скорость, то, возможно, ей не хватит дыхания на разговоры.
— Слушай, Турд, раз уж мы ночуем в Бангкоке, может, нам…
Он громко зевнул. И скорее почувствовал, чем увидел, что она обиделась. После вчерашнего вечера он испытывал легкое похмелье: после ухода мормонов была еще водка и еще порошок. Естественно, он выпил не так много, чтобы не пройти тест на алкоголь, но достаточно для того, чтобы начать страшиться борьбы со сном на протяжении одиннадцати часов полета.
— Смотри-ка! — воскликнула стюардесса тем идиотским сюсюкающим тоном, каким женщины обычно пользуются, когда видят что-то невероятно трогательное.
Турд Шульц посмотрел. Она шла по направлению к ним. Маленькая собака со светлой шерстью, длинными ушами, грустными глазами и виляющим хвостом. Спрингер-спаниель. Собаку вела такая же светловолосая женщина с большими сережками, отрешенной извиняющейся полуулыбкой на лице и мягкими карими глазами.
— Ну разве не прелесть? — проворковала стюардесса.
— Да, — ответил Турд со сталью в голосе.
Проходя мимо идущего впереди них пилота, собака подняла мордочку и обнюхала его пах. Он обернулся к Турду и стюардессе, поднял бровь и усмехнулся по-мальчишески, немного нагловато. Но Турд не понял ход его мыслей. Не в состоянии был понять ход ничьих мыслей, кроме собственных.
Собаке сшили маленькую желтую жилетку. Такую же жилетку, что была на женщине с большими сережками. На жилетках было написано: «ТАМОЖНЯ. CUSTOMS».
Собака приближалась, до нее оставалось всего метров пять. Проблем не должно было возникнуть. Не могло возникнуть проблем. Дурь была упакована в презервативы и обернута двойным слоем пакетов для заморозки. Из пакета не могла вырваться ни одна молекула. Так что просто улыбайся. Расслабься и улыбайся. Не слишком много, но в меру. Турд повернулся к воркующей рядом с ним стюардессе, как будто ему требовалось хорошо сконцентрироваться, чтобы понять изрекаемые ею слова.
— Извините.
Они уже прошли мимо собаки, и Турд не остановился.
— Извините! — Голос прозвучал резче.
Турд смотрел прямо перед собой. До двери в комнату предполетной подготовки экипажей оставалось всего метров десять. Безопасность. Десять шагов. Home free.[9]
— Excuse me, sir![10]
Семь шагов.
— Кажется, она обращается к тебе, Турд.
— Что?
Турд остановился. Ему пришлось остановиться. Он обернулся, надеясь, что удивление, написанное на его лице, не выглядит напускным. Женщина в желтом жилете подошла к ним.
— Собака выделила вас.
— Да?
Турд посмотрел на собаку и подумал: как? Собака глядела на него, бешено виляя хвостом, будто принимала Турда за своего нового товарища по играм.
Как? Двойной слой мешка для заморозки и презервативы. Как?
— Это означает, что мне придется досмотреть вас. Пройдемте с нами.
В ее карих глазах по-прежнему присутствовала мягкость, но интонация была отнюдь не просительной. И в тот же миг Турд понял как. Он схватился за удостоверение на нагрудном кармане.
Кокаин.
Он забыл протереть удостоверение, после того как приготовил последнюю дорожку. Наверное, собака это учуяла.
Но тогда речь идет всего о нескольких крупинках, и он легко оправдается, сказав, что брал удостоверение с собой, когда ходил на праздник. Не это было сейчас главной его проблемой. Чемодан. Его будут досматривать. Как пилота, Турда Шульца тренировали выполнять необходимые процедуры так часто, что он способен был действовать почти автоматически. Чтобы, даже находясь во власти паники, он мог делать именно то, что нужно; чтобы именно это вспоминал мозг в отсутствие другой информации. Сколько раз он представлял себе подобную ситуацию: таможенник просит его пройти на досмотр. Сколько раз думал, что ему делать, прокручивал в мозгу свои действия. Он повернулся к стюардессе и огорченно улыбнулся, успев бросить быстрый взгляд на табличку с ее именем:
— Меня выделили, Кристин. Возьмешь с собой мой чемодан?
— Чемодан поедет с нами, — сказала таможенница.
Турд Шульц повернулся к ней:
— Кажется, вы сказали, что собака пометила меня, а не чемодан?
— Да, но…
— В чемодане находятся бумаги по предстоящему полету, и другие члены экипажа должны успеть их просмотреть. Разве только вы возьмете на себя ответственность за задержку забитого под завязку «Аэробуса-340», следующего в Бангкок. — Он почувствовал, как раздулся в самом прямом смысле слова. Легкие его наполнились воздухом, и грудная мускулатура проступила под форменным пиджаком. — Если мы пропустим свою очередь на взлет, это будет означать несколько часов задержки и огромные материальные потери для авиакомпании.
— Боюсь, что правила…
— Триста сорок два пассажира, — оборвал ее Шульц, — многие из которых — дети.
Он надеялся, что в его голосе она услышит серьезную озабоченность капитана, а не нарастающую панику наркокурьера. Таможенница погладила собаку по голове и посмотрела на него.
Она выглядит как домохозяйка, подумал он. Женщина, обремененная детьми и ответственностью. Женщина, которая должна войти в его положение.
— Чемодан мы возьмем с собой, — сказала она.
Позади нее показался еще один таможенник. Он стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.
— Ладно, давайте уже скорее, — вздохнул Турд.
Начальник отдела по расследованию убийств Полицейского управления Осло Гуннар Хаген откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на мужчину в льняном костюме. Три года назад зашитая рана на его лице была темно-бордовой, а сам он казался совершенно сломленным. Но сейчас бывший подчиненный Хагена выглядел здоровым, он набрал пару крайне необходимых килограммов, а плечи его расправились и заполнили пиджак костюма. Костюм. Хаген помнил, что его подчиненный носил джинсы и ботинки, и ничего другого. Так же непривычно было видеть бедж с надписью «Харри Холе» на отвороте пиджака, свидетельствующий о том, что его гость — посетитель, а не сотрудник.
Но этот гость расположился на стуле в своей обычной позе: скорее лежа, чем сидя.
— Ты выглядишь лучше, — сказал Хаген.
— Твой город тоже, — ответил Харри, пожевывая незажженную сигарету.
— Думаешь?
— Красивый Оперный театр. Немного меньше торчков на улицах.
Хаген поднялся и подошел к окну. С шестого этажа здания Полицейского управления он видел новый городской район Осло — Бьёрвику, купающуюся в лучах солнца. Строительство шло полным ходом. Снос старого завершился.
— Думаешь?
— Красивый Оперный театр. Немного меньше торчков на улицах.
Хаген поднялся и подошел к окну. С шестого этажа здания Полицейского управления он видел новый городской район Осло — Бьёрвику, купающуюся в лучах солнца. Строительство шло полным ходом. Снос старого завершился.
— В последние годы значительно снизилось количество умерших от передоза. Цены взлетели, потребление упало. Городские власти получили то, о чем просили. Осло больше не самый героиновый город в Европе.
— «Happy days are here again».[11]
Харри сложил руки за головой и вытянулся так, что чуть не соскользнул со стула.
Хаген вздохнул:
— Ты не сказал мне, что привело тебя в Осло, Харри.
— Разве не сказал?
— Нет. А если точнее, что привело тебя сюда, в убойный отдел.
— Разве не принято навещать бывших коллег?
— Да, у других, нормальных, социально адаптированных людей.
— Хорошо. — Харри прикусил фильтр «Кэмела». — Моя профессия — убийство.
— Ты хочешь сказать, твоей профессией было убийство?
— Давай я сформулирую по-другому: моя профессия, моя специальность — убийство. И это по-прежнему единственное, в чем я разбираюсь.
— И чего ты хочешь?
— Работать по специальности. Расследовать убийства.
Хаген поднял бровь:
— Ты снова хочешь работать у меня?
— Почему бы и нет? Если я правильно помню, я был одним из лучших.
— Неправильно, — возразил Хаген и снова отвернулся к окну. — Ты был лучшим. — И добавил более тихим голосом: — Худшим и лучшим.
— Я бы взялся за какое-нибудь убийство в наркосреде.
Хаген сухо усмехнулся:
— Какое из них? У нас их было четыре только за последние полгода. И ни по одному мы не продвинулись.
— Убийство Густо Ханссена.
Хаген не ответил, продолжая изучать людей, ползающих там, внизу, по газону. В голове у него автоматически возникали ассоциации. Мошенники со страховками. Воры. Террористы. Почему он видел именно их, а не честных тружеников, которым выпало счастье во время заслуженного отдыха понежиться пару часов на сентябрьском солнце? Полицейский взгляд. Полицейская слепота. Он рассеянно слушал голос Харри, звучавший у него за спиной:
— Густо Ханссен, девятнадцати лет. Знаком полиции как наркодилер и торчок. Двенадцатого июля найден мертвым в квартире на улице Хаусманна. Умер от кровопотери, получив пулю в грудь.
Хаген невесело рассмеялся:
— Почему ты хочешь взяться за единственное раскрытое дело?
— Думаю, тебе это известно.
— Да, известно, — вздохнул Хаген. — Но если бы я снова взял тебя на работу, я бы дал тебе другое дело. Дело полицейского агента.
— Я хочу то дело.
— Существует, если округлить, около ста причин, по которым ты никогда не получишь этого дела, Харри.
— Например?
Хаген повернулся к Харри:
— Достаточно упомянуть первую. Это дело раскрыто.
— И что дальше?
— Это дело ведем не мы, а Крипос.[12] У меня нет вакансий, у нас идут сокращения. На тебя нельзя положиться. Мне продолжать?
— Ммм. Где он?
Хаген молча указал на каменное здание на другой стороне лужайки, за пожелтевшими кленами.
— В Бутсене, — сказал Харри. — В следственном изоляторе.
— Пока там.
— Посещения запрещены?
— Кто выследил тебя в Гонконге и рассказал об этом деле? Уж не…
— Нет, — отрезал Харри.
— Ну так?
— Вот так.
— Кто?
— Может, в Интернете прочитал.
— Это вряд ли, — сказал Хаген с легкой улыбкой и непроницаемым взглядом. — Информация об этом деле появилась в газетах всего один раз, после чего оно было забыто. В статьях не упоминалось никаких имен. Там просто говорилось, что один торчок под кайфом пристрелил другого из-за дозы. Подобные случаи мало кому интересны. Это дело было совсем непримечательным.
— Примечательно только то, что речь шла о двух подростках, — сказал Харри. — Девятнадцати лет и восемнадцати.
Голос его изменился. Хаген пожал плечами:
— Достаточно взрослые, чтобы убивать, достаточно взрослые, чтобы умирать. В следующем году их бы призвали в армию.
— Можешь устроить мне свидание с ним?
— Кто твой информатор, Харри?
Харри почесал в затылке.
— Приятель из криминалистического.
Хаген улыбнулся. И на этот раз глаза его тоже улыбались.
— Ты просто миляга, Харри. Насколько я знаю, у тебя в полиции всего три друга. Бьёрн Хольм из криминалистического. И Беата Лённ из криминалистического. Кто из них?
— Беата. Ну что, устроишь свидание?
Хаген уселся на край письменного стола и посмотрел на Харри. Потом бросил взгляд на телефонный аппарат.
— При одном условии, Харри. Ты пообещаешь держаться на расстоянии многих десятков километров от этого дела. Между нами и Крипосом сейчас царит мир и согласие, и я не хочу никаких ссор с ними.
Харри кисло улыбнулся. Он так низко съехал со стула, что мог видеть пряжку своего ремня.
— Значит, вы теперь закадычные друзья с королем Крипоса?
— Микаэль Бельман больше не работает в Крипосе, — ответил Хаген. — И как следствие — мир и согласие.
— Крипос избавился от писхопата? «Happy days…»
— Да нет, — глухо рассмеялся Хаген. — Бельман никогда не был так близко к нам. Он в этом здании.
— Вот черт! Он в убойном?
— Боже упаси. Он уже больше года руководит Оргкримом.
— У вас, я смотрю, появились новые сокращения.
— Организованная преступность. Объединили несколько старых отделов: грабежи, траффик, наркотики. Теперь всем этим занимается Оргкрим. Более двухсот сотрудников. Это самый большой отдел криминальной полиции.
— Мм. Теперь у него больше подчиненных, чем было в Крипосе.
— Тем не менее в зарплате он потерял. А ты ведь понимаешь, что значит, когда человек вроде него соглашается на хуже оплачиваемую работу.
— Хочет получить больше власти, — ответил Харри.
— Его наградили за вклад в борьбу с наркотиками, Харри. Отлично организованное наблюдение. Аресты и рейды. Банд стало меньше, внутренние войны кончились. Количество смертей от передоза, как я уже говорил, уменьшается… — Хаген поднял вверх указательный палец. — А Бельман возвеличивается. Парень метит на хорошие места, Харри.
— Я тоже, — сказал тот и поднялся. — На Бутсен. Надеюсь, разрешение на посещение к моему приходу уже будет у дежурного.
— Значит, мы договорились?
— Конечно, — кивнул Харри, дважды встряхнул протянутую руку бывшего шефа и направился к двери.
В Гонконге он прошел отличную школу вранья. Он услышал, как Хаген снял телефонную трубку, но, подойдя к выходу из кабинета, все же обернулся:
— И кто третий?
— Что? — Хаген, не отрывая взгляда от телефонного аппарата, нажимал клавиши толстым указательным пальцем.
— Кто мой третий друг здесь?
Начальник отдела Гуннар Хаген прижал телефонную трубку к уху, устало посмотрел на Харри и со вздохом произнес:
— А сам как думаешь? — И затем: — Алло? Это Хаген. Мне нужно разрешение на посещение подследственного. Да? — Хаген прикрыл трубку ладонью: — Все будет хорошо. У них сейчас обед, так что подходи к двенадцати.
Харри улыбнулся, пробормотал «спасибо» и тихо закрыл за собой дверь.
В досмотровой комнате Турд Шульц застегивал брюки и надевал пиджак. Все отверстия его тела было решено не изучать. Таможенница — та же самая, что остановила его, — ждала перед досмотровой. Вид у нее был как у экзаменатора, только что принявшего устный экзамен у последнего студента.
— Спасибо за сотрудничество, — сказала она, жестом указывая ему на дверь.
Турд предполагал, что они долго спорили, извиняться или нет каждый раз, когда наркособачка кого-нибудь выделит, а наркотиков не найдут. Остановленный, задержанный, попавший под подозрение, поставленный в затруднительное положение человек, без сомнения, не возражал бы против извинений. Но надо ли извиняться за то, что таможенники делают свою работу? Собаки постоянно выделяли людей, у которых не было наркотиков, и извинения, таким образом, стали бы в какой-то степени признанием несовершенства процедуры, сбоя в системе. С другой стороны, они должны были понять по лычкам, что он капитан. Что у него не три лычки, что он не относится к пятидесятилетним неудачникам, так и не выбравшимся по собственной вине из правого штурманского кресла. Нет, у него было четыре лычки, свидетельствовавшие о том, что у него все в порядке и под контролем, что он владеет ситуацией и отвечает за собственную жизнь. Они должны были знать, что он принадлежит к аэропортовой касте брахманов. Капитану воздушного судна таможенник с двумя полосками обязан был принести извинения, к месту это было или не к месту.