В загс мы с мамой не пошли – не хотели до такой степени участвовать в этом фарсе. После загса все уселись за столы, жених ходил и оглядывал квартиру, а Зика рдела от счастья под голубой фатой. Когда крикнули «горько», жених вежливо прикрыл эту «лавочку» – дескать, не дети, куда уж нам при всех целоваться. Он даже не пытался сделать приличный вид.
На свадьбу к Зике пришла наша дальняя родственница Элька. Та, что сейчас живет в Америке. Хорошенькая, тоненькая, молодая. Зеленый глаз горит, рыжие кудри по плечам. Вот с ней-то жених и «зажигал» весь вечер. И надо сказать тебе, парой они были красивой. Пока Владлен танцевал с Элькой, Зика тихо сняла фату и принялась убирать со стола. Потом я увидела, как она моет посуду на нашей двадцатиметровой коммунальной кухне.
Расходились с этой невеселой свадьбы за полночь. Я видела, как заплаканная Зика понуро шла к себе в комнату. Кто-то из соседей, уже сильно под градусом, пытался выяснить с женихом отношения, обидевшись за Зику. Завязалась драка – в общем, обычное дело. Потом все опять выпивали, пели, ну, а дальше я пошла спать. Утром я застала бабушку, курящую у окна.
– Что-то не так?
– Все. Ночью этот гад ушел к Эльке, у нее и остался. Пойду помогу Зике собрать его вещи.
За вещами незадачливый молодожен вернулся на следующий день. Зика молча отдала ему чемодан, не сказав ни слова. О том, как она страдала, можно только догадываться. Она даже не выходила из своей комнаты, и чай бабушка ей носила, и горшок за ней убирала. Лежала она два месяца, потом бабушка привела к ней старенького врача-гомеопата и по часам стала ей давать пилюльки. От чего? От больной души.
Что ее подняло? Волшебные шарики старого доктора или известие о том, что Владлен повесился после того, как рыжая Элька стала его прогонять? Но похоронами озабоченная Зика уже занималась вовсю, серьезно утверждая, что она его вдова. Она его и хоронила, все оформив и за все заплатив. Похоронила Владлена в нашей семейной могиле в Вострякове, где лежат наши предки, не самые пустые, надо сказать, люди. Бабушка пыталась не позволить ей это сделать, но потом уступила, в очередной раз пожалев дуреху. Только памятник отдельный ставить ему так и не позволила, ограничились надписью. Зика ходила на кладбище исправно всю свою нелепую жизнь – раз в две недели. Убирала, конечно, все могилы за общей оградой. В конце концов, это было всем удобно.
– А Элька? – прошелестела я.
– А что Элька! У Эльки все прекрасно. Из молодой рыжей красотки она превратилась в рыжую сухую, типично американскую старушонку. Замужем она была раза три, и все мужья, надо сказать, были приличные и небедные люди. У нее дом в пригороде Нью-Йорка, два, по-моему, неплохих сына, куча внуков, ездит по всему миру, в общем, жизнь удалась. Так что не знаю, что там и где эта кара Божья, не знаю, не понимаю.
Мама вздохнула и встала с шаткой и скрипучей Зикиной кушетки.
Домой мы ехали молча. Что творилось у меня на душе! И стыд за себя, и боль и обида за Зику, и презрение к красавцу альфонсу, и ненависть к рыжей Эльке. Пожалуй, это была первая бессонная ночь в моей сознательной жизни. Первая ночь, которую я провела в терзаниях и муке.
А спустя полгода я выскочила замуж, и мы с моим молодым и веселым мужем с треском сдирали старые Зикины обои и выкидывали старую мебель во двор. Я оставила только фотографии молодой Зики с застенчивым взглядом, с круглыми, наивными глазами, и большой фарфоровый чайник с розовыми пионами – память о ней.
Когда родились мои дети, Зикину квартиру мы обменяли на большую, естественно, с до-платой. Так не осталось от Зики ничего. Хотя как это «ничего»? А пузатый перламутровый дулевский чайник, в котором мы завариваем чай до сей поры? И еще – еще память, боль, стыд, жалость и благодарность в моем уже поумневшем сердце...
Испуг
Опять выехали с дачи поздно – и, как следствие, постоянно торчали в пробках. Полинка кусала губы от злости. Раздражало все. С начала и до конца. С самой первой и до самой последней минуты.
«Надо разводиться, – подумала Полинка. – Это не жизнь. Это мука. Я не девочка, все понимаю, все бывает. За десять лет так надоешь друг другу – хоть вой». Но у всех – то так, то этак. А у нее, у Полинки, плохо всегда. Это потому, что не любила. Никогда.
Замуж вышла – время подошло. Все подружки уже с колясками по двору мотаются, глаза мозолят. А она все порхает. Допорхалась до двадцати пяти. А тут – Павлик. Стройный, кудрявый, симпатичный. Умеет брюки гладить и картошку жарить. Где еще такого найдешь, когда тебе уже не семнадцать? Провожал до дома – не терся, не потел. На майские родители уехали на дачу – все и случилось. Ничего особенного, но не противно. Бывало и похуже. В августе сыграли свадьбу.
Мать Павлика всю свадьбу прорыдала – чуяла, видно, что жена из Полинки будет никакая. Жить стали у Павликовой бабки в двушке на Варшавке. Бабка была противная, вредная, Полинку невзлюбила и все стучала свекрови, что сноха ничего не готовит и не убирает. Не жена, а так, барахло. Так и говорила – барахло. От возмущения и обиды Полинка задохнулась, а потом, поостыв, подумала: а ведь бабка права. И решила не обращать на них внимания. На всю эту семейку. Включая Павлика.
А ему хоть бы хны. Вечером придет с работы, картошки нажарит, котлет накрутит: «Садись ужинать, Поль! Хочешь, щи сварю, а, Полинка?» А Полинке все равно. Вари, не вари… А потом сядет и на гитаре начнет бренчать. Весь вечер – «Солнышко мое». И смотрит на Полинку, улыбается. «Идиот. Это я-то солнышко? – злорадно усмехается Полинка. – Ну-ну!»
Через два года родила девочку. Павлик умолил назвать Полиной. Полинка говорила, что это бред, но ей было приятно. А Павлик радуется: хоть одна из Полинок будет его любить. Что ж, наверное, прав. Дочке и стирал, и гладил, и готовил, и гулял в выходные. Бренчал ей свои песенки, когда та плакала, – ничего, замолкала, слушала. В общем, была у них полная идиллия.
Бабка девочку полюбить не успела – померла. Образовалась целая отдельная двухкомнатная квартира. Павлик сам сделал ремонт. В спальне (а теперь у них была спальня) обои розовые с золотом – любимый Полинкин цвет, а в детской – ежики в охотничьих шапочках. Зачем им гостиная? Полинка гостей не любила – готовить, убирать, ну их.
Дочка получилась в Павлика – улыбчивая и кудрявая. Вот они и спелись. Они вместе, а Полинка так, сбоку вроде бы и ни при чем. Кто рожал? Обидно, да ладно. Сначала Полинка часто плакала – от всего: от обиды, от жалости к себе, о жизни, которая не удалась. Потом плакать надоело. Что изменится? Только выплачешь свои карие глаза, свою красоту – сколько ее осталось?
Павлик устроился на хорошую работу – двери обивать. Непрестижно, зато денег много. Приходил усталый, но все равно веселый и опять не жаловался.
А Полинка жаловалась – целый день стирала.
– А что машинка делала? – удивлялся Павлик.
– И борщ целый день варила.
– Так долго? – опять удивлялся Павлик.
– А соломкой все нарезать, а потушить? – распалялась Полинка.
Павлик вздыхал и соглашался:
– И вправду, Поль, тяжело.
Через год взяли домработницу на два раза в неделю – убрать, погладить. У Павлика совсем не было времени. Он теперь открыл свою фирму, дверную. Хозяином стал. Сначала – фирму, потом – магазин. Сначала – один, потом – второй. Потом поменяли квартиру – старый центр, четыре комнаты. Полинке-маленькой наняли няньку. Полинке-большой купили шубу из бобра и еще одну – из белой норки. Длинную и короткую. Съездили на Мадейру. Мадейра как Мадейра. Посмотришь – в жизни у Полинки все изменилось. Но никто не знает, что, в общем-то, не изменилось ничего. Все – как было. А она-то знала. И продолжала злиться на жизнь и на Павлика заодно.
Павлик закурил и открыл окно. Полинка поморщилась. Ветер был в ее сторону и относил на нее весь дым. Павлик выбросил сигарету. Потом начал напевать «Yesterday». Безукоризненно. У него был абсолютный слух. Полинку передернуло, и она включила радио. Громко. Павлик качнул головой и усмехнулся. Потом он резко затормозил, и не пристегнутая ремнем Полинка резко подалась вперед.
– Аккуратней нельзя? – прошипела она.
Павлик, извиняясь, показал на идущую впереди машину. Полинка отвернулась к окну, да так, что от угла поворота разболелась шея. Но позы она не поменяла. Хотела от Павлика дистанцироваться.
– Слушай, Полька. – Она ненавидела, когда ее называли Полькой, особенно Павлик. – Слушай, а может, нам развестись, а? Ну сколько ты будешь еще мучиться? Ты же еще молодая, встретишь человека, будешь счастлива, а?
Полинка замерла. Говорил он все это так обыденно и спокойно, что ей стало не по себе. Но она не отвечала, ждала развития событий.
Павлик замолчал и через минуту опять стал напевать шлягер битлов. «Пробивает, – почему-то облегченно подумала Полинка. – Ваньку валяет, смелый какой, разведется он, как же».
Она крепко сжала губы и опять начала злиться, сама не понимая на что.
Она крепко сжала губы и опять начала злиться, сама не понимая на что.
– Нет, правда, Поль, это же не жизнь, это мука. Мне тебя, ей-богу, жаль по-человечески, – мягко журчал Павлик, глядя перед собой на дорогу. – Да и потом, мне тоже не сладко твои страдания видеть. И вообще у меня есть человек, ну, женщина, в общем, и я ее люблю.
Полинка замерла – у нее перехватило дыхание.
В этот момент Павлик опять резко тормознул.
– Ну ездят же, гады! – ругнулся он.
Полинка качнулась вперед и дотронулась лбом до лобового стекла. Не больно. Или больно? Она не поняла. Но в первый раз в жизни у нее не вырвалось ни бранного, ни уничижительного слова в адрес мужа. Первый раз она смолчала. От испуга, что ли? Сама не поняла.
Шуба
Ночью Римме опять не спалось. Вставала, бродила призраком по квартире, пила валокордин. Сама виновата: зачем читать эти тупые глянцевые журналы – развлечения для юных охотниц за олигархами? И она туда же. Ясно же, каждый обращает внимание на то, что болит у самого.
У Риммы была своя боль, Юрик, единственный сын, выращенный без отца, в детстве – со всем набором приличной московской семьи в те годы: фигурное, плавание, языки, математическая школа, умница (все не зря, не зря!), красавец (твердое убеждение Риммы), успешный программист (что правда), в свои тридцать три оставался все еще холост. А в дурацкой журнальной статье какой-то психолог активно убеждал, что если мужчина до тридцати четырех лет не женится, то на его семейной жизни можно ставить жирный крест. Так вот этот самый пресловутый крест, размашистый, широкий, подтекающий грязными разводами, Римма отчетливо представляла и все время видела перед собой. Усни тут! Получалось, если верить психологу, времени на все про все у Юрика оставалось примерно месяцев семь. До тридцати четырех лет, то есть до окончательного закрытия темы. На риторический Риммин вопрос «А дождусь ли я наконец внуков?» Юрик удивлялся: «А что, разве нам с тобой вдвоем плохо?»
Вдвоем было как раз совсем не плохо, а даже, скорее всего, очень хорошо. Переходный возраст годам к двадцати пяти у Юрика закончился, трения и скандалы с матерью практически сошли на нет. С карьерой к тридцати годам, слава Богу, образовалось, да и зарабатывал Юрик прилично. Жили теперь они даже дружно – наладился быт, Римма сына зауважала. Но и сама старалась – будьте любезны! Каждый день свежая рубашка, из еды – в основном рыба и овощи, никакой картошки, а утром – свежевыжатые соки. Но соковыжималка – фирмы «Бош», рубашки от «Ван Лака» – гладить одно удовольствие, а рыба – свежайшая семга или дорада, только брось на сковородку. Это вам не жилистое мясо часами тушить. Да и в средствах Юрик мать не ограничивал – никогда раньше не жила Римма так вольготно. Но червячок все равно точил.
Дело не в том, что ее не устраивала нынешняя жизнь – еще как устраивала! И не то чтобы она хотела с утра до вечера возиться с предполагаемыми внуками. А так, чтобы, не нарушая привычного жизненного ритма, покупать им, внукам, подарки, ездить примерно раз-два в неделю их навещать, а потом, после бассейна, в кафе, где она обычно с приятельницами пила кофе, показывать яркие, глянцевые фотографии очаровательных детишек и комментировать: это они – в Испании на море, это – в Диснейленде в Париже, а вот это – у себя в коттедже под Звенигородом.
По вторникам Римма ходила в открытый бассейн – поплавать, встретиться с подругами, обменяться мнениями по поводу последних сериалов, пластических операций ровесниц-актрис, похвастаться новыми тряпками. В общем, потусоваться. Компания за много лет образовалась дружная, и, отплавав, дамы, довольные собой, позволяли себе посидеть в кафе при бассейне: съесть салат или пирожок, выкурить сигаретку под треп – расслабиться, короче говоря.
Настроение у Риммы было паршивое. А когда к ней подплыла вездесущая Галка, Римма вдруг неожиданно для себя самой спросила:
– Слушай, а нет ли у тебя на примете невесты для моего сына?
Галка уставилась на Римму крупными водянистыми навыкате глазами и, подумав примерно секунд тридцать, утвердительно кивнула, выпустив фонтанчик воды изо рта почти Римме в лицо.
– Есть, конечно, есть, а как не быть!..
У этой Галки было, наверное, все.
– Дочь моей приятельницы, – тараторила Галка, – приличная семья, чудная девочка.
– Имей в виду, – строго сказала Римма, – ты Юрика видела. И вообще там зарплата, машина и так далее.
Галка была хамка с хорошей реакцией.
– И чего тогда твой золотой и богатый Юрик бабу себе найти не может?
– Баб сколько угодно, я говорю о жене, – как можно мягче ответила Римма.
– Вечером созвонимся, – бросила Галка и поплыла к другим приятельницам. Что, у нее одна Римма с проблемами? Вон их сколько, и у всех проблемы. А она, Галка, обожает помогать их решать. В смысле – чужие проблемы. Ну, хобби у человека такое.
Отплавав, Римма поспешила домой. Пить кофе ей почему-то сегодня не хотелось.
Вечером, покормив сына (семга, свежий салат с авокадо, кусок шарлотки – он был сластена, – зеленый чай), маялась у телефона. Ждала Галкиного звонка. Та объявилась к одиннадцати вечера и, как всегда, без «здрасте» начала с места в карьер:
– В общем, девочка прелесть, двадцать шесть лет, окончила иняз, работает в корейской фирме, скромная, чистоплотная, умеет готовить.
– А внешне? – строго спросила Римма.
– Что внешне? – огрызнулась Галка. – Не модель. Модели вечерами по презентациям и ночным клубам шляются, а она дома сидит. Вяжет, между прочим.
– Значит, страшная, – горестно заключила Римма.
– Нормальная! – отрезала Галка. – И вообще, тебе жену надо или?..
– Жену, – вздохнула Римма. – Но ведь надо, чтобы она Юрику понравилась. Ты ведь знаешь, какой у меня Юрик. И внешне, и зарплата… – завела пластинку Римма.
– Что-то твоего Юрика, такого золотого, до сих пор не охомутали? – опять начала хамить Галка. Что ж, у нее было на это право.
– Слушай, достань мне ее фотографию и узнай, кто она по гороскопу, – заискивающим голосом попросила Римма.
Галка, вздохнув и не попрощавшись, бросила трубку. Что делать, такой у нее был стиль общения – приходилось мириться. Теперь Римме представлялось, что Галка – единственное связующее звено между ней, Риммой, и ее будущими внуками. И в конце концов, вздохнула Римма, при всех своих недостатках воспитания Галка делает все бескорыстно. И это-то в наше время!
На следующий день она объявилась в обед и незамедлительно сообщила:
– Рак.
– У кого? – испуганно вздрогнула Римма.
– Господи, да не у кого, слава Богу, знак зодиака у Светочки – Рак.
«Никогда мне не нравилось имя Светочка», – машинально про себя отметила Римма.
– А год?
– Что «год»? – не поняла бестолковая Галка.
Римма мягко попыталась объяснить: Рак – это месяц, а есть еще год. Ну, там, Крыса, Собака, Свинья.
– Сама ты свинья, я тебе не ФСБ. – Галка обиженно, с чувством швырнула трубку.
Во вторник, на очередной сеанс заплыва, Римма принесла Галке в подарок баночку французского крема. И льстиво сказала:
– Возьми, Галюш, крем – сказка. – О деле ни слова. «Пусть знает: если что выгорит, я в долгу не останусь», – мудро решила Римма.
Галка крем взяла, «спасибо» не сказала и вытащила из сумки фотографию.
Описать Светочку, сделать словесный портрет, было бы безумно трудно – такое невыразительное было у нее лицо. Ничего примечательного: ни плохого, ни хорошего. Идеальная кандидатура в шпионы. Только взгляд грустный... или нет, скорее тусклый, без искры. В этом, наверное, все дело, подумала Римма. Не зажигает. А может, для жены это и хорошо?
– Ну как? – задиристо спросила Галка, уже готовая к хамству.
– Нормально, – сдержанно кивнула Римма. – Только как нам все это провернуть, не понимаю. Знакомиться добровольно Юрик ни за что не пойдет, – грустила Римма.
– Придумаю, – отмахнулась Галка и... поплыла в другую сторону. К новым человеческим проблемам. Эту, Риммину, ей казалось, она уже почти решила.
После бассейна долго пили кофе в кафешке, и Римма все спрашивала, не хочет ли Галка чего? Галка захотела: заливное из судака с морковной розочкой, отварной язык с зеленым горошком, оливье и две чашки капучино с вишневым штруделем. Римма услужливо выполняла Галкины пожелания. «Пусть знает, мы не жадные. Был бы толк», – вздыхала Римма.
Подсевшие за их стол знакомые дамы обсуждали невесток и, конечно, внуков. Лица при этом у них теплели. «Вот и я скоро буду так же», – умиротворенно подумала Римма. Галка жевала с туго набитым ртом. Римма старалась на нее не смотреть. Потом, по дороге к метро, Галка сказала, что вопрос практически решен и с подругой, Светочкиной матерью, они договорились, что приедут смотреть шубу (а не Светочку, разумеется), которую та якобы продает.
– Из чего шуба? – туповато спросила Римма.
– Господи, да какая разница? Юрик нас просто туда отвезет, ты же говорила, что у тебя прекрасный сын, – ехидничала Галка.