— Ничего.
— Папа дома? — спросил Джонни, хотя и видел отцовскую машину на подъездной дорожке. Он догадывался, почему расстроена Шарли; это была очень старая история, но им обоим было от этого нисколько не легче.
— Дома… — Она кивнула и, подобрав мяч, стала автоматически ударять им о площадку. Несколько секунд Джонни наблюдал за ней, потом перехватил мяч, и некоторое время они играли друг против друга, пытаясь обвести противника и забросить мяч в корзину. Шарли почти не уступала брату ни в дриблинге, ни в точности бросков, и Джонни снова подумал о том, какие замечательные у нее способности к спорту. Сейчас он даже пожалел, что Шарли — не парень. Впрочем, она и сама частенько об этом говорила. Пока Джонни учился в старших классах, Шарлотта ходила на все игры с его участием, преданно болея за брата, так что он хорошо знал, какой ей хотелось бы стать. В каком-то смысле Джонни был ее героем, ей хотелось подражать ему больше, чем кому бы то ни было.
Они гоняли мяч почти четверть часа, потом Джонни все же прошел в дом. Его мать на кухне вытирала посуду, а младший брат Бобби пристально наблюдал за ней, сидя за столом. Отец, как всегда, сидел в гостиной, откуда доносился звук работающего телевизора.
— Привет, ма, — поздоровался Джонни, целуя мать в макушку, и Элис улыбнулась. Она обожала своих детей — всех троих. Самым счастливым днем в своей жизни Элис считала день, когда родился Джонни. До сих пор, стоило ей только взглянуть на своего старшего сына, ее сердце наполнялось радостью и гордостью.
— Здравствуй, дорогой. Как прошел день? — спросила Элис. Ее глаза светились любовью. Джонни был не просто любимым сыном — он был ей ближе остальных, и не только потому, что был первенцем и старшим. Какая-то особенная крепкая связь существовала между ними всегда.
— Все хорошо, — ответил он. — В понедельник состоится официальная выпускная церемония, а через два дня — выпускной бал.
В ответ Элис рассмеялась:
— Неужели ты думал, что я могу забыть? Кстати, как поживает Бекки? — В последнее время и Джонни, и его девушка говорили только о выпуске, поэтому Элис, конечно же, знала, что и когда произойдет.
— Отлично, — сказал Джонни и повернулся к Бобби, который широко улыбался своему старшему брату.
— Привет, братишка. А как твои дела? — спросил он. Бобби ничего не ответил, только его улыбка стала еще шире, когда брат привычным движением взъерошил ему волосы.
К молчанию Бобби в семье Петерсон успели привыкнуть — если, конечно, любящие родители вообще могут привыкнуть к тому, что их девятилетний сын перестал говорить. Эта беда случилась с ним пять лет назад, и с тех пор Бобби не произнес ни слова. Джонни каждый вечер разговаривал с братом, рассказывал ему обо всем, что он делал и что узнал, но Бобби не отвечал даже тогда, когда к нему обращались с прямым вопросом. Причиной была автомобильная авария, в которую он попал, когда ехал за город с отцом. Их машина сорвалась с моста и упала в реку, Бобби и отец едва не утонули, но их смогли вытащить случайные прохожие. Две недели Бобби пролежал в реанимации, подключенный к аппаратам искусственного дыхания. Он выжил, но разговаривать перестал, и никто из врачей не мог сказать однозначно, в чем тут дело. Существовала вероятность того, что в результате долгого пребывания под водой у Бобби мог быть поражен речевой центр мозга, а может быть, причина была в эмоциональном и психологическом шоке. Ни лекарства, ни общая терапия, ни специальные методы лечения результатов не дали. Бобби так и не заговорил, хотя во всех остальных отношениях он оставался совершенно нормальным ребенком: любопытным, обучаемым, с абсолютно адекватной реакцией на окружающее. Вшесть лет его пришлось отдать в специальную школу для детей-инвалидов, и хотя в школьной жизни Бобби в меру своих возможностей все же участвовал, Элис все чаще казалось, что ее сын живет как бы в своем собственном мире, расположенном за прозрачной, но абсолютно непроницаемой стеной. И стена эта с каждым днем становилась все толще. Самым обескураживающим было, пожалуй, то, что и выучившись писать, Бобби не отвечал на обращенные к нему вопросы даже в письменной форме, хотя легко мог писать слова и буквы. Больше того, он не проявлял желания общаться с родными даже при помощи жестов, отчего Элис все чаще казалось, что Бобби просто не хочет с ними общаться. Положение усугублялось еще и тем, что после той злосчастной аварии отец семейства Джим начал выпивать — сначала лишь в гостях и на вечеринках, а потом и дома. Ежедневный алкоголь обеспечивал ему своеобразный наркоз, благодаря которому он мог забыть о неприятностях и не думать о том, что совершил. Джим не напивался вдрызг, не валился с ног, он не был агрессивен или жесток. Вернувшись домой, он просто садился перед телевизором с «шестизарядной», как он говорил, упаковкой пива и потихоньку потягивал его, пока не засыпал. За редким исключением подобное повторялось каждый день, и Элис знала, в чем причина такого поведения мужа. Не знала она только, когда это закончится. Похоже было, что за последние пять лет в их семье появилась новая удручающая традиция, и Элис все чаще ловила себя на том, что уже воспринимает сложившееся положение как данность.
В доме не обсуждали эту проблему, хотя то, что она существует, было очевидно. Лишь в самом начале Элис пыталась убедить мужа не злоупотреблять спиртным, но это ни к чему не привело, хотя на протяжении какого-то времени ей и казалось, что Бобби вот-вот заговорит, а Джим преодолеет свою пагубную привычку. Увы, ее надеждам не суждено было сбыться. Бобби продолжал молчать, Джим продолжал пить, и казалось — теперь уже они оба замкнулись каждый в своем мирке. Остальным членам семьи нелегко было выносить подобное положение дел, но, столкнувшись с этой ситуацией, они постепенно смирились с ней, а точнее с тем, что изменить что-либо не в их силах. Все же Элис несколько раз предлагала Джиму обратиться в организацию «Анонимные алкоголики», но он только отмахнулся от нее. Свою проблему он не собирался обсуждать ни с ней и ни с кем другим. Похоже, он даже не считал, что проблема существует.
— Хочешь поужинать, милый? — спросила Элис у Джонни. — Я оставила тебе картошку и жареную рыбу.
— Спасибо, мама, я поел у Адамсов, — проговорил Джонни, ласково погладив Бобби по щеке. Иногда прикосновения были самым лучшим средством общения с ним, к тому же Джонни чувствовал, что брат ближе к нему, чем ко всем остальным. Их связь, пусть и не выраженная словами, была достаточно тесной. Порой Бобби просто следил за братом влюбленным взглядом своих больших голубых глаз, и Джонни ощущал всю силу их взаимных чувств и глубокой связи.
— Хотелось бы мне, чтобы когда-нибудь ты поужинал дома, — заметила Элис с шутливым упреком. — Может, хотя бы от десерта не откажешься? Сегодня я испекла яблочный пирог.
Она знала, что яблочный пирог был любимым лакомством старшего сына, поэтому старалась готовить его как можно чаще.
— От пирога не откажусь, — улыбнулся Джонни. Есть ему не хотелось, но он боялся обидеть мать. Из-за этого он иногда съедал по два полных ужина, один у Адамсов, а второй — дома. Джонни всегда старался сделать матери приятное, потому, что любил ее не меньше, чем она его. Кроме того, их отношения были куда полнее, чем обычно бывают отношения между матерью и сыном. Они были не просто близкими родственниками, а самыми настоящими друзьями.
Пока Джонни ел пирог, Элис присела за стол напротив него. Бобби тоже не сводил с брата влюбленных глаз и, казалось, внимательно прислушивался к их разговору о всякой всячине — о нескольких круговых пробежках, которые Шарли сделала в последних матчах детской бейсбольной лиги, и о предстоящем выпускном вечере. Чтобы появиться на балу в приличном виде, Джонни взял напрокат смокинг, и Элис очень хотелось увидеть сына элегантно одетым. Она уже купила новую пленку, чтобы сфотографировать сына на память. Это она предложила Джонни купить для Бекки букетик цветов к бальному платью.
— Мам! Спасибо за совет, я заказал цветы для Бекки, — сказал Джонни, доедая пирог. Потом он поднялся и сказал, что пойдет к себе, чтобы немного поработать над своей речью. Ему как лучшему ученику поручили произнести на выпускной церемонии прощальное слово, и это обстоятельство заставило Элис еще больше гордиться своим замечательным сыном.
Джонни ненадолго задержался в гостиной. Звук в телевизоре был включен чуть не на полную громкость, но его отец крепко спал, и он уменьшил звук, чтобы не беспокоить домашних. Подобная сцена практически без изменений повторялась из вечера в вечер, и для Джонни не было в ней ничего нового. Немного подумав, он вообще выключил телевизор, а потом поднялся в свою комнату, сел за стол и принялся перечитывать то, что уже написал. Джонни все еще раздумывал над своей речью, когда дверь позади него бесшумно приоткрылась и Бобби, скользнув в комнату, уселся на его кровати.
— Кажется, неплохо получается, — не оборачиваясь, сообщил ему Джонни. — Впрочем, у меня еще есть время подумать над некоторыми оборотами. Понимаешь, я пишу речь, в которой должен поблагодарить нашу школу и всех учителей за то, что они нас учили и воспитывали. И ты знаешь, — добавил он, — я абсолютно уверен, что когда-нибудь тебе тоже придется произносить нечто подобное, поэтому, когда все будет готово, я отдам тебе черновик. Только смотри не потеряй!
Брат ничего не ответил, и Джонни снова погрузился в работу. Бобби нисколько ему не мешал, напротив, в его присутствии Джонни чувствовал себя как-то уютнее, да и мальчуган, похоже, был счастлив побыть с братом. Сначала он просто сидел на кровати, потом лег, уставившись в потолок неподвижным взглядом, и Джонни невольно спросил себя, о чем Бобби сейчас думает. Не исключено было, что он вспоминает аварию, в которую попал вместе с отцом, размышляет о ее последствиях. Порой Джонни даже казалось, что молчание Бобби было сознательным решением или, может быть, немоту вызвало нечто такое, чего мальчик еще не мог преодолеть. Впрочем, в том, что рано или поздно Бобби снова будет говорить, Джонни не сомневался, и его слова насчет речи, которую брату придется произносить по окончании школы, были сказаны им вполне серьезно.
Потом он подумал о том, что та давняя авария не только лишила Бобби дара речи, но и повлияла на жизнь всех членов семьи. Теперь и ему, и Шарлотте приходилось прилагать куда больше усилий, чтобы хоть немного сгладить поселившуюся в доме печаль. Вместе с тем Джонни отчетливо сознавал, что делают они это скорее машинально, ибо, сами того не сознавая, они утратили надежду, сдались. Совсем как их отец, который ненавидел свою работу, ненавидел свою жизнь и каждый вечер напивался, чтобы притупить острое чувство вины. И как мать, которая, по большому счету, уже не верила, что Бобби когда-нибудь снова заговорит и что муж сумеет простить себя за то, что совершил. Она ни разу не рассердилась на отца, ни разу не обвинила в беспечности и безответственности, хотя все основания для этого у нее были. Ведь в день, когда Джим Петерсон съехал на машине с моста и едва не утопил своего младшего сына, он был сильно навеселе. Ему нельзя было садиться за руль, но он все-таки сел, и… случилось то, что случилось. И все же Элис ни слова не сказала мужу, хорошо понимая, что Джим и без этого казнит себя каждый день, каждый час. Самым скверным было, пожалуй, то, что произошедшая трагедия была из тех, когда ничего исправить уже нельзя, и все же им необходимо было с этим справиться. Нужно было двигаться дальше, нужно было научиться жить в новых обстоятельствах, но Джиму это оказалось не под силу. Казалось, он был просто не способен понять, что отныне дела обстоят именно так, а не иначе и что теперь так будет всегда.
Проработав над речью еще с полчаса, Джонни, весьма довольный результатами своего труда, лег на кровать рядом с братом. Бобби спокойно лежал на покрывале рядом с ним и только взял его за руку. Казалось, через это прикосновение мальчик был способен выразить все чувства, которые он испытывал, а значит, слова были не нужны. То, что братья чувствовали друг к другу, находилось вне слов и звуков, и Джонни невольно подумал о том, что, если так пойдет и дальше, у Бобби никогда не появится достаточно мощного стимула заговорить.
Так они лежали довольно долго, пока, наконец, в комнату не заглянула Элис, разыскивавшая младшего сына, чтобы отправить его спать. Услышав голос матери, которая велела ему идти к себе, Бобби никак не прореагировал, в глазах его ничего не отразилось. Он, однако, поднялся и, бросив на Джонни долгий взгляд, тихо вышел в коридор, чтобы идти в свою спальню. Элис отправилась следом. После аварии она ни на день не оставляла его одного, стремясь постоянно быть рядом на случай, если Бобби вдруг понадобится мама. Элис не доверяла даже профессиональным няням и никогда не уходила из дома надолго. Вся ее жизнь вращалась теперь вокруг Бобби, и Джонни с Шарли относились к этому с пониманием. Это был дар матери младшему сыну.
Когда Джонни, наконец, позвонил Бекки, она, несмотря на поздний час, взяла трубку уже на втором гудке. Ее мать и остальные дети давно легли, но сама она преданно ждала звонка. И Джонни никогда ее не подводил. Им обоим нравилось хотя бы немного поговорить друг с другом перед сном, каким бы трудным ни был прошедший день. А по утрам Джонни часто заезжал за Бекки и ее братьями и сестрами, чтобы подбросить их в школу, так что почти все его дни начинались и заканчивались одинаково.
— Привет, любимая, как ты? — проговорил Джонни в трубку.
— Хорошо, — так же негромко ответила Бекки. — Мама уже легла, а я любовалась своим бальным платьем. Оно замечательное!
По голосу Джонни понял, что Бекки улыбается, и почувствовал себя счастливым. Бекки в новом платье выглядела просто сногсшибательно, и он был рад, что такая девчонка принадлежит ему.
— Я уверен, на балу ты будешь самой красивой, — убежденно сказал Джонни.
— Спасибо. А что у тебя?
В голосе Бекки прозвучали обеспокоенные нотки. Она знала, что происходит у него дома, знала, что у отца Джонни проблемы с алкоголем. Об этом, впрочем, было известно многим, поскольку Джим Петерсон пил уже много лет. Кроме того, Бекки от всего сердца жалела Бобби — он был таким славным мальчуганом! Нравилась ей и Шарлотта, которая казалась настоящим сорванцом, но в ней было много и от Джонни. Главное, Шарли была умной и доброй — совсем как старший брат и как их мать. Пожалуй, единственным членом семьи Петерсон, которого Бекки совсем не знала, был отец Джонни. Впрочем, узнать его как следует было непросто.
— Все как всегда, — ответил Джонни. — Отец снова заснул перед телевизором, Шарли грустит. Ей давно хочется, чтобы папа посмотрел, как она играет, но он никогда не бывает на ее соревнованиях. Мама сказала — в сегодняшней игре Шарли снова сделала две домашние пробежки, но для нее самой это почти ничего не значит, потому что папа этого не видел. На мои-то игры он всегда ходил — просто ни одной не пропускал, но Шарли — дело другое. Я подозреваю, это из-за того, что она девочка. Папа, наверное, считает, что в женском спорте нет ничего интересного… — Он вздохнул. — Ну почему некоторые люди иногда бывают такими… ограниченными?
Голос Джонни прозвучал почти жалобно. Ради сестры он хотел бы изменить сложившееся положение дел, но не знал, как это сделать. Несколько раз Джонни пытался серьезно поговорить с отцом, но тот вел себя так, словно не слышал обращенных к нему слов. Или ему было все равно? В конце концов, Джонни прекратил свои попытки и начал сам ходить на игры сестры — когда мог, разумеется.
— Кстати, — добавил он, — я закончил писать свою речь. По-моему, получилось неплохо.
— Ты и сам знаешь, что это будет великолепная речь. Самая лучшая за всю историю школы! — Бекки рассмеялась, хотя, говоря так, она нисколько не шутила. Она всегда верила в способности Джонни, к тому же за четыре года они научились оказывать друг другу помощь и поддержку каждый раз, когда это оказывалось необходимо. У родителей — особенно в последнее время — все чаще не хватало на это ни времени, ни сил. В обеих семьях накопилось достаточно проблем, и Элис с Памелой целыми днями крутились как белки в колесе, решая самые неотложные вопросы, касавшиеся в первую очередь их детей. Джонни и Бекки, считавшие себя уже взрослыми, относились к этому с пониманием и не требовали от своих матерей ничего сверх того, что они способны были дать, к тому же нужда во взаимной поддержке еще больше укрепила связывавшие их чувства. В каком-то смысле каждый из них стал для другого самым близким человеком, что не умаляло их любви к своим родным. И все же друг другу они давали что-то такое, чего не мог бы дать никто другой.
— Ну ладно, до завтра, милая, — попрощался, наконец, Джонни. Никаких особых новостей, которые он мог бы сообщить Бекки, у него не было, поскольку большую часть сегодняшнего дня они провели вместе, однако он неизменно придерживался установившегося ритуала. Им обоим нравилось слышать перед сном голоса друг друга.
— Я люблю тебя, Джонни, — негромко откликнулась Бекки, и он представил себе, как она сидит на кухонном табурете в одной ночной рубашке и думает о нем.
— Я тоже тебя люблю, милая. Спокойной ночи. — И Джонни первым положил трубку.
Глава 2
— Боже, какая красота! И тебе очень идет! — воскликнула Элис, когда ближе к вечеру ее старший сын спустился в кухню во взятом напрокат смокинге. Высокий, широкоплечий, стройный, в рубашке с плоеной грудью и белой бутоньеркой в петлице, он выглядел потрясающе элегантно!
— В этом смокинге ты похож на… на кинозвезду, — восторженно произнесла Элис, любуясь сыном. Он действительно мог сойти за самую настоящую знаменитость, однако куда больше Джонни напоминал жениха накануне свадебной церемонии. Впрочем, об этом Элис умолчала, не желая вгонять его в краску.