– Сержик, это ты? – дрогнувшим голосом спросила бабушка.
На портьере появился легкий развод, будто кто-то с другой стороны провел ладонью. Мне показалось, будто кошка прошла под столом, потершись о мои ноги. Но никакой кошки у нас не было, никакой кошки.
– Сержик, скажи мне, любимый мой, когда ты меня к себе заберешь? – Бабушка говорила по-армянски.
За портьерой отчетливо проступил силуэт человека, а потом как будто отступил. Блюдце под нашими пальцами отплясывало по размеченной буквами и цифрами бумаге, накрывавшей поверхность стола. Буквы сливались в слова: «НЕСКОРОЕЩЕТЕРПИСОВСЕМНЕСКОРОКУДАТОРОПИТЬСЯ». Мы были впечатлены. Однако самым удивительным оказалось то, что армянский язык неожиданно оказался понятым Славиком.
– Не скоро! Видите, не скоро! Пусть идет с миром!
– Не тебе решать, – рявкнула на него бабушка по-армянски.
– Но чем он может нам помочь? – заскулил сосед, однако, скорее, по привычке. Он заметно возмужал со времен своего последнего обморока.
– Чем сможет – поможет!
– Бабушка, пусть дед скажет, когда мы отсюда уедем, – взмолилась Света.
– Ты идиотка? У меня турнир по танго скоро.
– Цыц все! Сержик, Серёж, тут такое дело… Скажи, как нам справиться с такой проблемой – чтоб женщину плохую, очень плохую, чтоб ее как-то наказать? Не говори сейчас ничего, просто приснись мне ночью и расскажи.
Хотя у меня и имелись обоснованные сомнения насчет подлинности ритуалов нашей бабушки, но не сегодня. Мне так хотелось подбежать к колышущейся гардине и обнять, что бы там за ней ни оказалось. Я понял, как соскучился по деду. Девицы тоже, я уверен, потому что они ревели. Бабушка проявила чудо самообладания и сказала:
– Сержик, без иносказаний, что нам делать?
И тут, без всяких иносказаний, в дверь позвонили. Бабушка, не отрывая пальцев от блюдца, а взгляда от занавески, приказала:
– Славик – сидеть. Девочки – открывать. Ты – страхуешь сестер. Нужное – на кухне.
«Нужное» – это газовый баллончик, валявшийся в одном из ящиков кухонного комода. Пару раз он был использован, и не кем-нибудь, а именно бабушкой – старики темными зимними вечерами, а тем более старики с авоськами, часто становились объектом нападения. Сестры потянулись к входной двери, они нервно хихикали, подталкивали друг друга, скользили по паркету на тряпичных подметках своих дурацких тапочек.
Подобравшись к дверному глазку, они не разглядели ничего, кроме чего-то огромного и скомканного. На лестнице было темно, а апрельская ночь отливала черным глянцем.
– Кто там? – нараспев, перемежая слова смешками, спрашивали сестры. – Чей дух явился к нам в гости?
– Соседа вашего ищу.
– Ищите, конечно! – издевались девицы.
– Где ваш сосед? Дверь-то откройте.
Света немного разозлилась, она терпеть не могла приказов.
– Моя дверь! Хочу открываю, хочу закрываю.
Я уже выруливал из-за угла с баллоном, но Света подняла палец, призывая к вниманию, и показала на дверь. Казалось, все вокруг затянуло пленкой сомнительной тишины – это когда ты не слышишь звуков, производимых физическими действиями или реальными объектами, это когда ты слышишь намерения «другого», это когда ты слышишь его сомнения, чувствуешь тональность его паузы. Удивительно неприятное чувство, и как же прекрасно, что шестое чувство покинуло человечество в массовом порядке.
– Короче, передайте ему, если увидите, что заходил Павел, хотел… обменяться любезностями.
– Передадим, обязательно, – заверила ночного визитера Марина.
Мы не шевелились. Мы слышали, как он топчется у двери, потом идет к лифту. Мы дернули в комнаты, не сговариваясь, приняли наблюдательные позиции у окон, выходящих на разные стороны, так как в нашем здании кроме парадного входа был еще и запасной. Мы заприметили визитера вальяжно выходящим со стороны черной лестницы. Сверху это странное человеческое сооружение казалось еще более нелепым. Мы толком не могли его рассмотреть, вернее, у каждого сложились свои собственные ощущения по его поводу. Но зато мы прекрасно рассмотрели его автомобиль, и в этом у нас расхождений не было. Посетитель сел в белый «мерседес» представительского класса самой распоследней серии. И самое главное, что он сел на место пассажира.
Мы вернулись в гостиную, где бабушка и Славик удерживали дух нашего дедушки. Они, казалось, не замечали нашей беготни, они таращились в угол, где на занавеске проступили странные подпалины, некоторые штрихи напоминали плечи, руки и ноги. Лишь головы не было у этого существа, которое посетило нас и убралось восвояси.
Бабушка заявила, что ей нужно поспать и во сне пообщаться с духом дедушки, Славик решил пробраться к себе, проверить, как там поживают высаженные им плантации белены и болиголова. Но сосед так боялся нынче всего, что нам пришлось сопроводить его на другой край лестничной площадки. Мы ребячились, пока Славик обмирал от каждого шороха или смятой бумажки, мы искали следы взрывных устройств, находя их то под ковриками соседей, то в болтающемся телефонном проводе. Когда мы подвели Славика к его квартире, он от страха не мог попасть ключом в замочную скважину. Мы помогли ему и в этом. Потом, когда втолкнули соседа в дом, то ринулись и сами за ним. Тут, в родной стихии, его немного отпустило, а мы, так и не найдя возможности угомониться, устроили настоящий шабаш, переодевшись в его ритуальные мантии. Когда ночь растворялась в рассветном колебании и мы с сестрами расползлись по своим берложкам, я подумал, что весь этот случайный карнавал, пожалуй, лучшее, что случилось со мной в странном городе Петербурге.
Когда вернулись родители, мы, перебивая друг друга, стали рассказывать о событиях минувшей ночи. Мама качала головой – ей не нравились все эти странные мистические эскапады бабушки. Ее прекрасная, наполненная заботой и энергией жизнь превращалась в детективный роман с потусторонним уклоном. Какая нелепость, акробатическое па из выспреннего модерн-балета в смиренной кадрили ее жизни. Но Люся принимала события такими, какими они приходили. И если всё уж повернулось таким образом, очевидно, следовало постараться стать героиней хоть небольшой веточки сюжета. Пока она не видела своей роли в разгоняющихся событиях, но не сомневалась, что вот-вот найдет ее.
Она подошла к занавеске, на которой четко обозначились подпалины, провела по ним ладонью, а потом осторожно заглянула за портьеру. Там на радиаторе стоял обмотанный проводами старый ватный Дед Мороз, засунутый туда после финальных судорог новогодних праздников. Он стоял на дополнительном обогревателе, о котором мы, честно говоря, абсолютно позабыли. Обогреватель включался от розетки за креслом, и необходимости заглядывать за занавеску не было. Дед Мороз несколько обуглился, но не сгорел благодаря своему старинному покрытию – что-то из клейстера и металлической стружки.
– Я, кажется, просила убрать его в коробку и на антресоли? – тихо спросила мама, обернувшись к нам с останками Деда Мороза.
Мы замерли, торопливо мечась по недавним воспоминаниям, кого именно просила Люся сослать ватное чучело, которое никто из нас не любил, – мы были слишком молоды, чтобы ценить антиквариат. А Дед этот был дорог Люсе, он скрашивал ее южное детство, а возможно, и детство кого-то из ее родителей.
– Мама, вот ваш призрак. Развлекайтесь дальше.
И она вышла из комнаты.
Первой ожила наша бабушка. Отдельно друг от друга, как у сложной, но все же управляемой марионетки, ожили ее руки, вскинувшись ввысь и очертив круг над головой, ожила собственно голова, описавшая на, казалось бы, безнадежно заржавевшей шее такой же круг, только поменьше. Ожило ее тело, устремившееся куда-то вслед за ногами, ноги, скакнувшие догонять голос:
– Люся, это неважно! Мало ли как оно проникает к нам. Он был здесь, Люся! Я просила его присниться мне, и он пришел. И он научил!
Мама оглянулась в дверях или нет – уже за ними, мама остановилась и как-то безнадежно посмотрела на нас на всех. Она как будто перестала быть нашей частью. Или мы ее?
Папа молчал, он не знал, что сказать. Жить шутя, жить как в чьей-то будущей истории, в детской сказке, иногда страшной, часто веселой, а порой безрассудно дикой, уже не получалось. Этот город что-то с нами вытворял. А мы, как глина, поддавались. Единственная молитва должна была бы накрепко приклеиться к губам Хачика, одна-единственная: «Господи, не доведи до греха». Но она все сползала, все стекала мелкой лужицей. Старания не в счет, и страдания не в счет. Это процесс – возможно, он пойдет в зачет, когда человек предстанет пред очи Создателя, но я думаю, сейчас думаю, что важен результат. Удержался или нет. Отговорки, объяснения, оправдания – все это для убогих или для интеллигентов. Это им положено не просто сделать шаг или оступиться, но и написать потом книжку – почему оступился. Мой Хачик был не из этих. Но он был и не из тех. Теперь он не знал, остаться с нами или идти за женой. Потерянный, он обнаружил неожиданную проблему выбора там, где и не ждал ее вовсе.
За Люсей пошел я.
– Ну что ты, мам?
– Все хорошо.
– Правильно, все хорошо.
Она внимательно оглядела меня. Просто сцепила на коленях руки и смотрела. Я не выдержал:
– Ну что?
– Уезжать нам отсюда надо.
– Мы же недавно приехали.
– Семь месяцев, – вытолкнула она из себя так, как будто это было семь веков, и все это время она толкала в гору камень.
– Ну давай уедем. – Я предложил это смело, как мужчина, который что-то решает. – Только куда? – На этом моя «взрослость» иссякла.
– Все будет так, как он скажет.
– Все будет так, как ты ему скажешь.
Мама потрепала меня по голове.
– Все хорошо, все нормально. Просто надо подождать немного. Привыкнуть. Мы привыкнем. Я привыкну. Вы уже привыкли. – Она склоняла глагол, трогательная, как ребенок, выпущенный поиграть в чужой двор, робко пинает перед собой сдувшийся мячик. Мне было жаль ее, до резкой боли в животе, до слез. И я заревел. В голос. В хрип.
– Ну что ты, милый, ну что ты?!
Она обняла мою голову, качала ее одну, огромную, лохматую, как младенца, и плакала вместе со мной. Дверь дернул отец, остолбенел, увидев такую картину, но быстро ожил, подбежал, рухнул рядом, обнял нас обоих, причитал что-то. Потом появились сестры и бабушка. Мы все клубком свернулись на кровати родителей. И все плакали. Отец – о той крови, которую прольет, бабушка – о том, что уже не вернется, сестры – за компанию, и каждая о своем, крохотном, девичьем.
С пролитыми слезами пришло облегчение: мы снова были вместе.
Переворот
Единственными пока не задействованными персонажами в истории заочного Славикова киллерства были достославные Муся и Дерево А их не стоило сбрасывать со счетов как и зубья что отрастили они друг против друга. Они хорошо стояли на ногах и вхожи были в кой-какие круги. Даже пару раз заносили чемоданец-другой для Горькой мамы Каждый из них в урочный час был призван на ковер к Славику. Встретив там один другого они икнули разом будто столкнулись – каждый – с собственной изувеченной тенью Там же были ошарашены новыми вводными Славик хорошо справился со своей ролью он уже вполне освоился в ней Он поведал своим сметенным клиентам что горечь разочарования усталость и желание найти источник щемящей тоски – это вполне естественные чувства.
Славик мастерски адаптировал слова моей бабушки переведя их с ее собственного на обычный русский язык. Правда и то, заливался Славик, что накопившемуся негативу нужно, непременно нужно найти выход. Конечно, первое побуждение – вывалить задержавшееся дерьмище на ближайшего, то есть на партнера. За это никто не осудит Мусю и Дерево, и пусть бы они сами думать забыли об осуждении друг друга, а уж тем более самих себя. Здесь партнеры швырнулись выразительными взглядами, и Славику показалось, что в ход пойдут пушки – вот-вот сейчас грохнут выстрелы, и его черная-черная комната поплывет в небытие черным пороховым облаком. Но товарищи сдержались – карты были выложены на стол. Оба чувствовали: сейчас произойдет нечто важное, совершенно колдовское, желательно расчудесное. И оно произошло.
Из-за черной бархатной занавески вышел Хачик. Весь в черном, с густо смешанными с бриолином и зачесанными назад остатками волос. Вместо галстука висел шнурок с серебряной пряжкой, в точности такой, каких он нагляделся в американских фильмах с ярко выраженной техасской ориентацией. Он подумал, что это должно произвести впечатление, и не ошибся. Он стоял перед незадачливыми товарищами, показывая себя, наслаждаясь произведенным эффектом. Он представился магом.
– Я – колдун, – так и сказал он. – Дело серьезное, ребята.
Муся и Дерево заволновались, немедленно став похожими на несчастных детей, которым только что сообщили, что в приличном доме матом не ругаются, и если они будут продолжать в том же духе, то соберут вещички и отправятся жить туда, где непристойности в моде, – например, под мостом. Но ни одному ребенку не хочется жить под мостом – это факт. И потому два состоявшихся предпринимателя разом затараторили:
– Да мы чё!
– Мы ж ничего!
– Скажите, сколько надо, и все будет!
– Чё делать-то?
– Я расскажу вам притчу. – Отец сел, потеребил задумчиво кончики галстука-шнурка. – Готовы?
Муся и Дерево были готовы на все, лишь бы тягостное неведение наконец растворилось, а что еще лучше, растворился бы этот странный черный человечек, похожий на беса.
– Была у человека лавка, и в ней он вполне успешно торговал медом. Не так чтоб золотые горы зарабатывал, но неплохо, совсем неплохо… Понимаете меня?
Парни синхронно кивнули.
– Упала на землю одна капля, так бывает, что ж… На нее, естественно, тут же присела оса. Конкуренция между осами была такая, что, как только появлялись дополнительные ресурсы, их тут же рвали между собой на части другие осы. А тут вокруг ни одной другой осы, и поэтому нашей осе показалось, что ей несказанно повезло. Она налетела на каплю меда, села, пила и, довольная жизнью, думала: «Спасибо, Господи, за такой подарок». Всем пока все понятно?
Отец оглядел жиденькую аудиторию и обнаружил, что самое бессмысленное лицо, пожалуй, у Славика.
– Но вот вопрос, как отличить искушение от дара? – Хачик немного повысил голос и тут же сбавил обороты – хороший ход. – Кот прибежал и схватил осу. Но бежал-то он мимо пса, который мирно дремал на пороге. Пес погнался за котом и схватил его, да так, что только клочья летели. Но, кроме того, что кот был болван, впрочем, как и оса, и пес, он был еще каких-то там необыкновенных кровей. Но этого не знал хозяин кота – держатель медовой лавки, размахнулся палкой, чтобы отогнать собаку, но так неудачно, что раскроил ей темечко. Пес-то был не из местных. Он был из соседнего городка и, повторяю, породистый, сукин сын. И хозяин пса, как узнал, что лавочник убил его собаку, страшно разгневался. Он прибежал и убил лавочника.
– Ну нормально, я б тоже убил, – заявил Муся.
– А я бы нет, – сообщил Дерево.
– Тут поднялись крестьяне обеих деревень, начали между собой великую войну, и произошло такое побоище, что в живых остался только один человек. Как вы думаете, кто?
– Кто?
– Ну кто?
Если бы мне задали этот вопрос, я бы ни секунды не раздумывал. Я бы точно знал: что бы ни случилось, в живых останется Хачик – мой отец. У папы была своя версия. Им был пьяница, который кутил ночь напролет и в это утро спал, гадко мучаясь похмельем. Вот ему-то и достались медовая лавка, кузница, церковь, засеянные поля и ломящиеся огурцами огороды крестьян обеих деревень.
– Вот хрень.
– Не говори, брат. Какому-то огрызку на подносе весь конвейер.
– Вы поняли мою мысль.
Папа не спрашивал, он настаивал. Однако Муся и Дерево простодушно трясли головами.
– Нет, но все равно обидно.
– Вы сейчас – это передравшиеся жители соседних деревень. И вы готовы убить друг друга.
Муся густо покраснел. Дерево яростно грыз ноготь.
– А кто алкаш?
– Вот это неправильный вопрос, брат. Им может оказаться кто угодно. И какая вам разница, кто после вас окажется у руля?
– Тогда кто эта паскудная пчела? – нахмурился Муся.
– Да. Подозреваю, что она была в сговоре с алкашом, – добавил свои пять копеек Дерево.
Сапожник Хачик оторопел. Пожалуй, впервые в такой неопровержимой, конкретной очевидности столкнулся с разницей мышления южан и северян. Папа мыслил по-своему красочными, отвлеченными от жизни картинками. По правде говоря, то были куцые символы, щипанные, как цыпленок, но все же – образы! Любой южанин бы понял, что он имеет в виду, рассказывая притчу про каплю меда. Но эти двое мыслили конкретно. И, что Хачика поразило в самую-самую сердцевину его натуры, так это то, что вопросы партнеров были не только не лишены смысла, но вдобавок указывали на уязвимость логической конструкции моего папаши. Внезапно он понял, что Муся и Дерево стали успешными не только потому, что благополучно избавлялись от конкурентов. Они были умны, расчетливы, последовательны и осторожны. Хачику нравилось иметь дело с людьми умнее себя. Вызов? Отчасти. А по трезвом размышлении – чистый расчет. Значит, они поймут верно, что Горькая мама Фира – и есть главный враг их процветания. Именно она не дает возможности раскрыться талантам мужественного Муси и его верного товарища широкоплечего Дерева. Именно она обирает честных предпринимателей. Именно она, коварная, стравливает одних с другими, провоцирует на тайные и открытые войны, управляя таким образом запуганными осколками бизнес-сообщества. Горькая мама Фира была язвой – нет, не язвой – гнойной раной города. Из-за нее городу трех революций приписывалась дурная слава колыбели общероссийского криминала. И разве можно с этим согласиться? Разве можно вот так вот сдать город врагу, не предпринять ни одной попытки сопротивления? Неужели так бы поступил гуру свободного духа и раб безупречной сицилийской чести – достославный дон Вито Корлеоне?! Теперь вся собранная Хачиком информация должна была переместиться в головы друзей.