Я ухмыльнулась. У Кирюшки самый счастливый возраст, забот никаких, и если в школе плохо, то пусть хоть дома будет хорошо, иначе зачем человеку семья?
Не успела пожариться картошка, как прибежал Сережка, потом Катя. Вечер пролетел незаметно, в домашних хлопотах. На следующий день пришлось сначала улаживать дела в школе, потом сходить к тренеру… Словом, о Насте я вспомнила только в субботу, собираясь на рынок. Вытряхнула на диван сумку в поисках кошелька и наткнулась на ключик. Делать нечего, придется ехать в ЦИТО, мало ли что хранится в ячейке, насколько я знаю, без ключа к ней и близко не подпустят.
В Центральном институте травматологии приветливая женщина в безукоризненно белом халате принялась методично перелистывать большую книгу. Минут пять она внимательно вчитывалась в страницы и наконец заявила:
– Такая не поступала.
– Проверьте еще разок, – попросила я. – Звягинцева Анастасия, с переломом шейки бедра, переведена из Склифа.
– У нас не пишут, откуда больной, – вежливо возразила служащая и опять принялась изучать пухлый том.
– Нет, не было.
Я страшно удивилась:
– Как же так! Говорили, к вам отправили, сустав искусственный собрались ставить.
Женщина развела руками.
– Может, передумали или в другое учреждение определили. Сейчас пластику многие делают, на самом деле ничего сложного, цена, конечно, кусается…
В глубоком изумлении я вышла на Садовое кольцо и решила доехать до Склифосовского, не так уж и далеко было.
Коза был в ординаторской. Увидев меня, он хмыкнул и ехидно спросил:
– Небось назад хотите…
– Ни за что, – успокоила я его, – скажите, куда увезли Настю Звягинцеву?
– Звягинцева, Звягинцева, – начал чесать в затылке хирург.
– Перелом шейки бедра из 717-й, – напомнила я.
– Ах, эта, – обрадовался Станислав Федорович и потянулся к толстым историям болезни.
Нет, все-таки у врачей омерзительная привычка запоминать не человека, а его хворобы. В прежней жизни я часто посещала гинеколога, все надеялась родить ребенка, да видно, не судьба. На прием ходила только к профессору Карымышинскому. Так вот, милейший Михаил Федорович никогда меня не узнавал. Я появлялась в кабинете, и доктор сухо бросал:
– Раздевайтесь.
Но стоило влезть на кресло, как добряк-врач расплывался в радостной улыбке.
– Фросенька, детка, как дела?
Узнавал он меня не по лицу. Вот и Коза припомнил Настю, лишь услышав про диагноз.
– Ее свезли в ЦИТО, – пояснил хирург, – вот черным по белому записано: родственники пожелали дальнейшее лечение проводить в НИИ травматологии.
– Но там Насти нет, – пробормотала я, – разве вы не ответственны за больных?
– Только пока они в моей палате, – хмыкнул Станислав Федорович, – вышли за ворота, и привет!
– Дайте ее домашний адрес, – попросила я.
– Красноармейская, дом 27, – охотно пошел навстречу Коза, – и телефон есть.
Я быстренько записала данные, но тут хирург неожиданно насторожился:
– Погодите, вам зачем?
Секунду я поколебалась, а потом соврала:
– Она случайно наш чайник прихватила, «Тефаль» с золотой спиралью.
– А, – успокоился врач, – конечно, нехорошо, ну ничего, позвоните, и все устроится.
На улице стояла немыслимая стужа. Постанывая от мороза и клацая зубами, я понеслась по проспекту Мира к метро. Навстречу бежали прохожие, укутанные по самые брови. Уличные торговцы, все как один в гигантских валенках и армейских полушубках, резво подпрыгивали на месте, хлопая себя по бокам рукавицами.
Я влетела в просторный вестибюль, чувствуя, что желудок превратился в кусок льда. В тепле щеки защипало, а нос начал безостановочно чихать.
– Ходит тут, заразу распространяет, – прошипела тетка лет шестидесяти, торгующая газетами, – сиди дома, коли грипп подцепила.
Решив не обращать внимания на хамство, я подошла к телефонам-автоматам и набрала номер, полученный от Козы. Мерные гудки спокойно падали в ухо, на десятом рука потянулась к рычагу, но тут раздался щелчок и сердитый мужской голос:
– Кого надо?
Однако можно ведь и повежливей.
– Анастасию Звягинцеву.
– Она больна, к телефону не подходит, – отрезал голос и уточнил: – Лежит в клинике.
– В какой?
– Кто вы? – еще более сердито произнес мужик. – Чего хотите?
Я даже не успела подумать, как язык сболтнул:
– Медсестра из Склифосовского беспокоит. Мы обязаны указать в карте, куда перевели больную.
– В 1269-ю клинику, – пояснил нелюбезный собеседник, делаясь почти учтивым.
– Да? – изобразила я удивление. – А говорили, в ЦИТО…
В трубке что-то хрустнуло, и парень пояснил:
– Правда, думали туда, только очень дорого, в 1269-й бесплатно делают. Так что не волнуйтесь, отметьте, где надо, и оставьте меня в покое.
Потом, очевидно, чтобы смягчить свое хамство, добавил:
– Извините, хлопот полон рот, Настя в больнице, а тут еще мать заболела.
Я повесила трубку и стащила варежки. Интересно, где это 1269-я больница? Оказалось, в Перово, причем в двух шагах от метро, я даже не успела замерзнуть, только вдохнула пару раз ледяной воздух.
И снова женщина в окошке с табличкой «Справочная» принялась ворчать:
– Звягинцева, Звягинцева…
Палец с обломанным ногтем медленно скользил по строчкам.
– Нет такой, – вздохнула служащая.
Я удивилась и обозлилась до крайности. Ехала черт знает куда и совершенно зря. Ну нет, я так просто не отстану.
Войдя в здание метро, я опять принялась названивать Насте домой. И снова трубку сняли лишь на пятнадцатый гудок, и вновь злой голос рявкнул:
– Что надо?
– Простите, недавно звонила вам, я медсестра из Склифа.
– Что еще? – пробормотал мужчина.
– Боюсь, неправильно записала номер клиники, куда перевели Звягинцеву.
– 1269-я, – гавкнул мужик.
– Ее там нет, – спокойно парировала я.
Воцарилось молчание. Потом парень, сбавив тон, пробормотал:
– Вы что, интересовались в больнице?
– Конечно.
– Зачем?
– Мы несем ответственность за больную и обязаны удостовериться, что она госпитализирована надлежащим образом.
– Подождите, – буркнул мужик.
Пару минут спустя в трубке зажурчал сладкий дамский голос:
– Ах, дорогая, простите великодушно. Сын окончательно растерялся. Настенька больна, я захворала, вот он все и путает. Лежит она в 874-й больнице, на Варшавском шоссе, в третьем корпусе, палата 213. Не беспокойтесь.
– Спасибо, – пробормотала я и повесила трубку. 874-я больница! Каким же идиотом следует быть, чтобы перепутать два таких непохожих номера, как 1269 и 874!
Кипя негодованием, я поехала домой. Замерзла и проголодалась я ужасно, а Варшавское шоссе так далеко от дома.
Приехав, я быстренько выпила подряд три чашки чая и почувствовала, что начинаю согреваться. Потом покормила Юлю, сунула в духовку сляпанный наскоро кекс и решила чуть-чуть отдохнуть у телевизора. Программа обещала обожаемых мной «Ментов», и я в предвкушении удовольствия устроилась в кресле. Милый детектив, чашечка ароматного кофе, пара шоколадных конфет… Ну что еще надо человеку для счастья? Только одно – чтобы его не трогали, и, честно говоря, я не ожидала неприятностей. Сережка уехал на два дня в Петербург, Катя дежурит, Юлечка спит, а Кирюшка корпит над уроками…
Но не успела на экране появиться знакомая заставка, как в комнату всунулась растрепанная голова, и Кирюшка трагическим шепотом произнес:
– Все, пропал!
– Ну, что еще? – весьма недовольно пробормотала я, смотря одним глазом на экран, где Ларин как раз обнаружил очередной труп.
– Пропал, – повторил Кирюшка и отчаянно зашмыгал носом.
Поняв, что спокойно посмотреть кино не удастся, я с сожалением покосилась на телевизор и безнадежно поинтересовалась:
– В чем проблема?
– Задали…
– Только не алгебра, – быстренько прервала я его, – я ничего не смыслю в математике.
И это святая правда. В школе, правда, у меня всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей. Честно говоря, подобная оценка моих знаний была явно завышена, так как даже таблица умножения мне оказалась не по зубам. Считаю я отвратительно и, умножая 15 на 20, каждый раз получаю разный результат. Впрочем, за пределами моего понимания остались физика, химия, астрономия, геометрия. Кстати, и по истории я никогда не могла запомнить дат, а в биологии – всяких членистоногих, земноводных и пресмыкающихся…
Знания, вынесенные мною из школы, были настолько хрупки и малочисленны, что подходить ко мне с просьбой помочь в выполнении домашних заданий было просто бессмысленно. Но Кирюшка все же не терял надежды и ныл:
– Ну, Лампочка, подскажи…
Выяснилось, что учительница литературы задала сочинение на тему: «Как бы я поступил на месте городничего» по бессмертной пьесе Н.В. Гоголя «Ревизор».
– Как? – вопрошал Кирюшка. – Как поступить?
– Как? – вопрошал Кирюшка. – Как поступить?
– Ну, – предложила я, – уволь всех чиновников, искорени взяточничество и посади Хлестакова в тюрьму!
– Ладно, – охотно согласился мальчик и убежал.
Не ожидая, что меня так быстро и легко оставят в покое, я поуютнее устроилась в кресле и принялась наслаждаться успевшим остыть кофе и детективом.
Глава 4
Больница на Варшавском шоссе выглядела отвратительно. Старое, облупившее здание дореволюционной постройки, явно знававшее лучшие времена. Когда-то вход украшали скульптуры, теперь же от них остались лишь постаменты.
Внутри – ничего похожего на Склифосовский или на чисто вымытый вестибюль ЦИТО. На полу – грязь, а окошко справочной – закрыто. Я подошла к скучающей гардеробщице и поинтересовалась:
– Третье отделение где?
– Я не нанималась на вопросы отвечать, – завела баба, – зарплата копеечная, со всеми языком болтать недосуг, кто за справки деньги получает, тот пусть и работает.
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Ну не проще ли сказать коротко: «налево» или «прямо по коридору». Но гардеробщица продолжала брюзжать:
– Шапку не возьму, шарф тоже, потеряются, отвечать придется.
Засунув отброшенные вещи в пакет, я двинулась было к лестнице, но гардеробщица взвизгнула:
– Ишь, хитрая, бахилы одень! Много вас тут ходит, грязь таскает!
– Где их взять?
– Купить! Пять рублей.
Я беспрекословно протянула монетку. Тетка швырнула на прилавок два голубеньких мешочка, явно не новых. Все ясно, вынимает из урны использованные «тапочки» и продает еще раз. Нацепив на сапоги «калоши», я поднялась по щербатой лестнице, правда, широкой и мраморной.
Третье отделение находилось на втором этаже. Я потянула дверь с табличкой «Травматология» и невольно отшатнулась. В лицо ударил резкий запах мочи, хлорки, кислых щей и каких-то лекарств. В Склифе тоже воняло, но не до такой степени. Двери палат были открыты, виднелись огромные железные кровати с загипсованными людьми. 213-я палата была в самом конце корпуса. Я вошла в тесное помещение, заставленное койками, и стала озираться. Что-то не видно Насти.
Всего там лежало восемь человек, в основном старухи, укутанные до подбородков тонкими одеялами. Шестнадцать пар глаз с надеждой уставились на меня.
– Звягинцева здесь лежит? – громко спросила я.
Последовало молчание, потом дребезжащий голосок откуда-то из угла сообщил:
– Спросите на посту.
– Так Насти тут нет?
На свой вопрос я не услышала ответа. Я выпала в коридор и, чувствуя, как от затхлого воздуха начинает кружиться голова, пошла искать хоть кого-нибудь из представителей медицины. Но люди в белых халатах словно испарились. Над некоторыми палатами горели красные лампы, но никто не спешил на помощь к страждущим. Лишь в самом конце кишкообразного коридора я обнаружила толстую, крайне недовольную няньку рядом с ведром грязной воды и шваброй.
– Доктора на конференции, – мрачно пояснила она и, покосившись на мои бахилы, прибавила: – Ходют, грязь таскают, убирай потом! Посещения с трех, тут больница, а не парк, чтоб являться, когда захочешь.
Решив не злить и без того сердитую бабу, я изобразила самую сладкую улыбку и пропела:
– Простите, я не знала, в справочном окошке никого…
– То-то и оно, – вздохнула санитарка, шлепая грязной тряпкой по вонючему линолеуму, – ты пойдешь работать за триста рублей в месяц?
За три сотни целый день разговаривать с родственниками больных?
– Никогда.
– Вот поэтому и в окошке пусто, – ответила нянька и неожиданно подобрела: – Ступай на черную лестницу, девки там курят небось!
– Где это?
– Там! – ткнула баба пальцем в дверь с табличкой «Не входить. Служебные, очень злые собаки».
Заметив мои колебания, она прибавила:
– Иди, иди, не бойся, бумажку повесили, чтоб больные не шлялись, а то везде пролезут, покоя не дадут, ироды эфиопские.
Недоумевая, при чем тут Эфиопия, я толкнула дверь и оказалась на маленькой и узкой лестничной площадке. Возле грязного, давно не мытого окна, на подоконнике сидели две девчонки в голубых хирургических пижамах. Между ними стояла набитая окурками железная банка из-под «Нескафе». Девицы были похожи на позитив и негатив. Одна беленькая, румяная, голубоглазая, словно недавно выпеченная булочка, пухлая и аппетитная. Другая – смуглая, черноволосая, с ярким ртом и глазами-маслинами, скорей ржаной сухарик, если продолжать кулинарные сравнения.
– Что надо? – окрысилась «булочка». – На секунду отошли.
– Обезболивающие только по распоряжению врача, – быстро добавила «сухарик».
– Нет, нет, – поспешила я их успокоить, – ничего не надо. Скажите только, в какой палате Звягинцева…
– Ты помнишь? – спросила беленькая.
Черненькая пожала плечами.
– Сейчас докурим и посмотрим.
Процесс курения растянулся на полчаса, я маялась в коридоре, лихорадочно соображая, какой табак может куриться так долго. Гаванская сигара толщиной в ногу? Кальян? Наконец девчонки выпорхнули, и беленькая смилостивилась:
– Пошли.
Следующие минут десять она разглядывала какие-то списки и наконец произнесла:
– Звягинцева Анастасия Валентиновна, 1975 года рождения?
Я не знала отчества Насти, но все остальное совпадало.
– Да.
– Она умерла, – равнодушно обронила медсестра.
От изумления я чуть не упала.
– Как?
– Подробности у лечащего врача, – поскучнела девица.
– Что же случилось? – недоумевала я, – конечно, перелом шейки бедра дело неприятное, но ведь не смертельное…
– Ничего не знаю, – отрезала девчонка, – вот придет с конференции Роман Яковлевич и расскажет.
– Кто?
– Минаев Роман Яковлевич, ее лечащий врач, – пояснила собеседница.
– А когда…
– Все у Минаева.
– Когда она умерла?
– Позавчера.
– Господи, – подскочила я на месте, – почему же родственникам не сообщили?
– Вы чего, тетя? – вызверилась «булочка». – Очень даже сообщили. Нам трупы не нужны. Приезжали и свекровь, и муж, супруг даже в обморок упал.
Отказываясь что-либо понимать, я принялась мерить шагами коридор. Наконец вдали послышались голоса, и появилась группа людей в голубых, зеленых и белых костюмах.
– Роман Яковлевич, – позвала я.
Молоденький парень в больших очках притормозил на бегу и спросил:
– Вы ко мне?
– Да.
– Слушаю.
– Я относительно Звягинцевой.
Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:
– Пойдемте в ординаторскую
В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик «Липтон».
– Звягинцева скончалась, – со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.
Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.
– Мне уже сказали, – ответила я, – хотелось бы знать, отчего.
– Кто вы, собственно говоря, такая? – выпустил когти Минаев.
– Тетя Насти.
– Все объяснения даны мужу, – сухо пояснил врач, – у него и спрашивайте.
Я уставилась на «Гиппократа» в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи. Но откуда молодому нахалу знать, что моя лучшая и единственная подруга – хирург? Так вот Катюша не раз говорила:
– В больнице главное – не пускать дело на самотек. Уложили в палату и успокоились, дескать, врачи сами все необходимое сделают. Нет, не сделают; надо проявлять бдительность, не стесняться спрашивать названия лекарств, требовать консультаций профессора, следить, как выполняют назначения медсестры. К сожалению, сейчас много недобросовестных работников. Если у больного скандальные родственники, побоятся связываться. Они с жалобами побегут, потом по комиссиям затаскают, еще в суд подадут…
Вздохнув поглубже, я процедила:
– Вот что, любезнейший, извольте дать исчерпывающий ответ на вопрос. Иначе, посмотрев на здешние порядки, я отправлюсь в Минздрав, а следом в суд. Пусть проведут служебное расследование, назначат комиссию да проверят, как вы, с позволения сказать, лечили мою несчастную племянницу, здоровую во всех смыслах, не считая сломанной ноги.
Уши врача превратились в факелы, и он забормотал:
– Ничьей вины тут нет, иногда случается подобное, в частности, у лежачих больных…
– Что это было?
– Тромбоэмболия легочной артерии.
– Что? – не удержалась я.
Но Минаев не знал о кончине Ирочки, поэтому решил, что слушательница просто не поняла мудреный термин, и пустился в объяснения:
– С каждым может приключиться, в особенности если варикоз наблюдается или свертываемость крови повышена. Правда, у молодых женщин это бывает реже, чаще после климакса. Сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.
– И ничего нельзя было поделать?