- Наденьте халаты! - строго сказал он, после взаимных приветствий. - Если кто спросит - вы аспиранты из академии, мои практиканты.
Был Вано Шотович в нейлоновой белой рубашке с приспущенным галстуком и черных наглаженных брюках. Ознакомившись с целью визита, кивнул головой и вышел совсем ненадолго.
- Видишь, халат за дверью висит? - тоном экскурсовода заметил Мераб, - туда пациенты деньги кладут: за сифилис сто рублей, за все остальное - полтинник. Быстро и надежно, с гарантией, постоянным клиентам - скидка.
- Сейчас придет "чалвэк", - сказал нам "хреновый врач", поставив на столик графинчик с прозрачной жидкостью, - "ми будэм на нем таблэтки испытывать, которые мнэ из Полши прислали". Я над клиентами, как над подопытными кроликами, экспериментирую.
Спирт решили не разводить. Только успели разлить по стаканам, в дверь постучали:
- Вано Шотович!
- Проходите, больной, - строго сказал Мераб, голосом исполненным важности, прикрывая стаканы свежей газетой.
- В кабинет осторожно протиснулся очень большой человек с очень большим носом. В руках он держал столь же большую, круглую кепку и прикрывался ею, как рыцарь щитом. Халат сыто качнулся - есть контакт!
- Вано Шотович, - сказал посетитель обиженным голосом, - Хурцилава сказал, что ты можешь помочь.
- Там кушетка за занавеской, раздевайтесь, больной. Покажите ваш член, надавите вот здесь...
Большой человек послушно сопел.
- Все ясно, у вас острая гонорея, - вынес диагноз "хреновый врач". - Скажите больной, в каком состоянии вы заболели этой болезнью?
Пациент удивленно вскинул глаза: так, мол, не договаривались!
- Сам я таксист, - пояснил он доверительным тоном, - ну, привез ему ночью на пляж, нагибайся, сказал. В таком состоянии и заболел...
- Мы будем спасать вас по последнему слову науки, - хмуро сказал Мераб, - иначе ничего не поможет: в каком состоянии заболели - в таком состоянии вылечим.
Пришлось Вано Шотовичу кипятить шприц и делать таксисту инъекцию.
Посетитель ушел. Не успели досыта насмеяться и налить по второй, в дверь опять постучали. Это был тот же самый большой человек.
- Вано Шотович, - сказал он с какою-то глубинною грустью, - можно я у вас, во дворе машину свою оставлю? - тормозить больно!
Как они там, в ставшем чужим Сухуми, с мингрельской то кровью? - Живы, убиты, успели уехать?
Старость, - говорил ему дед Степан, - это когда человек меньше мечтает о будущем, так как находит истину в прошлом. Он шел по жизни, как охотник по джунглям, безжалостно вырубая все, что мешало идти вперед. Были на этом пути и солнечные поляны - места, где душа умывается счастьем. Когда-нибудь он увидит и вспомнит их все. Сколько еще осталось суетиться на этой земле? Уже недалек тот час, когда утомленный мозг даст команду на последнее отключение.
- Вы окончательно решили ехать на встречу один? По-моему, это опасно.
- Я так не думаю, Август. Убирать меня пока никому не с руки, похищать - хлопотно. Тот, кто сейчас заправляет теневой стороной внешней политики, только с виду кажется дураком. Он не может не понимать, что я не бунтарь-одиночка. За моею спиной лучшая часть конторы - те люди, которые не продались. Это налаженная, разветвленная сеть. Никто, кроме меня, не знает ее возможностей, а неизвестность пугает больше всего.
- Тем не менее, он, а не вы диктует свои условия.
- Может быть, и диктует, но, по моим подсчетам, ответная реакция немного запаздывает. Хотелось бы выяснить, почему?
- И все-таки?
- Я поеду один, как договаривались. Товарищ считает, что он меня вычислил, навязал условия встречи. Очень грамотный ход, извлечь бы из него какие-то дивиденды. С моей точки зрения, все серо и предсказуемо: встретиться, в глаза заглянуть: как, мол, оно, самочувствие, после такого щелчка по носу? Можно чуть-чуть припугнуть, немного поторговаться, а самое главное - выбить из колеи, сорвать с места, заставить нервничать, торопиться, совершать ошибки. Я б на его месте поступил так же, даже зная, что номер провальный, но пришел бы на встречу тоже один. Когда рядом с тобой никто не совершает ошибки, всегда есть возможность переиграть противника. В этом и суть нашей профессии, и стимул для персонального роста.
- Вы думаете, он не придет?
- Очень хотел бы, но не придет. Во-первых, его не отпустят: Борис Николаевич болезненно подозрителен. Ему, как похмельный кошмар, видится заговор в недрах спецслужб. Вот он и держит моего оппонента в зоне прямой видимости, на поводке минимальной длины.
- Мне кажется, вы знаете, о ком говорите.
Фраза была нейтральной, без эмоций и ударений. Но черт бы побрал этого парня! Его интуиция доставляла порой, чисто эстетическое наслаждение.
- Это что, констатация факта, или вопрос профессионального разведчика?
- Уверен, что знаете и даже не удивлюсь, если это ваш человек. Я угадал?
- Вот тут ты, малыш, ошибаешься. Тот, о ком мы сейчас говорим, здорово мне задолжал: ни много, ни мало - жизнь. И нет более жестоких врагов, чем бывшие должники.
- Вы сказали, "во-первых", а что - во-вторых?
- Если он сам не сумеет вырваться, то людей из своего окружения ему светить не резон. Побоится, что по шапке вычислю Сеньку, а потом предъявлю счет. Обо мне ведь много легенд ходит в шпионской среде. На рандеву, скорее всего, притащится пара "шестерок", которые ничего самостоятельно не решают.
- Евгений Иванович!
- Что, Август? - старый разведчик удивленно поднял глаза: подобные обращения там, в России, были привычны как воздух, а здесь, на Кубе, они дышали экзотикой. - Ты что-то хотел спросить?
- Мне кажется, что этот дом так просто вас не отпустит.
Глава 6
Было, пожалуй, два родника, два места на этой планете, которые Векшин то ли обожествлял, то ли очеловечивал - Голгофо-Распятский скит на Анзерском острове и дом-музей Эрнеста Хемингуэя в пригороде Гаваны. Ну, с Соловками вроде бы все понятно: заповедный осколок Родины, вечная оттепель сердцу. Там форель в прозрачных озерах, болота, желтые от морошки, небо невиданной чистоты. А грибов по склонам - хоть косой коси! И комарье, как кара Господня. Но вдруг, после изматывающего бездорожья, будто удар по глазам! - белоснежный блистающий скит, взлетающий с вершины высокой горы белым лебедем в синее небо. Глянешь на него - обомлеешь, только совесть голодной собакой завоет в изумленной душе. Там, внутри, все, что возможно, порушено. Даже лестница, ведущая на хоры. А сумеешь туда взобраться - вовек не забудешь: сохранились, не выцвели краски сумасшедшего богомаза, не изгажены богоборцами, не тронуты временем. Как живые, цветы разноцветным нимбом и Святая в их ореоле - земная, красоты неземной.
Это, пожалуй, лучшее, что написал его сын. Неделю после поездки ходил под впечатлением и все недоумевал:
- Пропустил же такое церковный цензор?
- Не его одного бес попутал, - заметил тогда Мушкетов, - в этом окраинном ските начинал свое восхождение по вертикали власти неистовый патриарх Никон - человек, поднявшийся выше царей и вставший у истоков раскола. От этого образа начал он путь на большую Голгофу, здесь оттачивал лезвие новой веры. Он-то куда смотрел: не поднялась рука? А если и поднялась, только для крестного знамения?
Сто семь метров над уровнем Белого моря... но что может быть выше? Сколько еще таких вот, жемчужин уронила Святая Русь?
Соловки и Гавана - нонсенс. Казалось бы, что сравнивать несравнимое? Приказы, конечно, не обсуждаются, но первый раз он туда вообще не хотел ехать, ну, не лежала душа. Еще бы, его отвлекли от живого мертвого дела и срочно доставили в Кубинку спецрейсом из аэропорта Батьмай. В конторе, как обычно, не церемонились: знакомство с приказом, бумаги под роспись - и вперед:
Соловки и Гавана - нонсенс. Казалось бы, что сравнивать несравнимое? Приказы, конечно, не обсуждаются, но первый раз он туда вообще не хотел ехать, ну, не лежала душа. Еще бы, его отвлекли от живого мертвого дела и срочно доставили в Кубинку спецрейсом из аэропорта Батьмай. В конторе, как обычно, не церемонились: знакомство с приказом, бумаги под роспись - и вперед:
- Космонавты наши летят на Кубу, эт самое так, с женами и детьми. Твоя задача - их безопасность. Вопросы?
- Послали бы Витьку Мушкетова - лучше него в подобных делах мало кто разбирается.
- Учтем. А тебя тогда, братец, куда? Прямым ходом обратно, на озеро Меча, к пиву с креветками?
Для рутинной сидячей работы Сидор Карпович Корнелюк очень неплохо знал тонкости жизни Ханоя. Впрочем, чему удивляться? - в совсем недалеком прошлом их легендарный "эт самое так" вовсю куролесил в Хюэ, в одном из отрядов дакконгов.
- Там же ребята молодые, совсем необстрелянные, - почти возвопил Векшин. - Как они без меня, горячие, без царя в голове?
- Ду-ра-ак! - зевнул Сидор Карпович, - ему честь, можно сказать, оказывают, а он "ребята, ребята"! Куда они денутся, эти ребята? - звонили уже, докладывали: нормально управились, без потерь. Хе-хе-хе... ты, эт самое так, подумай: путевка на Кубу знаешь сколько сейчас стоит? - за тыщу рублей зашкаливает. А с тебя не возьмут ни копейки, еще и накормят за государственный счет: и зарплата тебе, и суточные, и гробовые, и пайковые, и, опять же, валюта...
- Валюта?!
- Валюта на депонент. Вон с моих глаз, изыди! Машина стоит перед входом и чтоб ты через полчаса сидел в самолете. Да, чуть не забыл: по дороге никаких гастрономов!
Самолет задержали. Поэтому взлетали уже ночью. В салоне было на удивление многолюдно: кроме них с Витькой Мушкетовым было еще с десяток коллег - вечных конкурентов друг друга: представителей КГБ, ГРУ и службы внешней разведки. У каждого ведомства были большие дела в регионе Вест-Индии, Векшина они не касались.
- Серьезная агентура, - усмехнулся Мушкетов, разливая "Столичную" в мельхиоровые рюмашки, - любого возьми, посади на пальму, люди скажут, что на ней и родился. Ну, за то, чтоб легли на крыло!
- Будем!
Формально за всех в многочисленной делегации отвечали два идеолога средней руки: Зырянов и Кочубей. Держались марксисты гордо и неприступно, особняком от всех, даже от космонавтов. Они были тоже, "эт самое так, с женами и детьми".
Одна из "матрон", почуяв знакомый запах, пошептала на ухо супругу. Тот оглянулся, строго глянул поверх очков и погрозил Мушкетову пальцем.
- Послать его? - по-вьетнамски спросил Витька.
- Не тот случай, - еле слышно ответил Векшин, - пойдем ка лучше проверим, что творится на вверенной им, то есть, нам территории.
Посылать уже было некого. Идеолог успел отвернуться и опять уткнулся в газету, задыхались от гордости и собственной значимости. Он не знал недалекого будущего, а в конторе предусмотрено все. Согласно той же инструкции: "Оба уже на излете, это последний заграничный вояж перед почетной отставкой. Будут лезть не в свои дела - посылай смело, но так, чтобы, эт самое так, никто не услышал".
Все было штатно. Космонавты уже отдыхали. Они разместились в первом отсеке, ближе к кабине пилота. А в хвосте самолета шумно гудели вечные странники - корреспонденты центральных газет и журналов, радио и телевидения. Верховодил в этой компании спецкор ТАСС Максим Задорожный - человек, в принципе, неплохой, с очень культурным и очень цензурным прозвищем "Пенис".
Мэтр пребывал в образе светского льва: с коллегами был ироничен и снисходителен. В общем, держался, как истинный англичанин.
- Нет, эта кличка объекту совсем не подходит, - иронично заметил Витька, - не подходит, даже если назвать это слово понятнее и короче.
- Суворову тоже когда-то не шло прозвище "Рымникский", - отпарировал Векшин, - тут дело не в сути, а в случае. Пойдем, просвещу, но только под строгим секретом и, как говорится, без ссылок.
Дело было давнишнее. Будучи как-то в Архангельске, Максим Задорожный здорово досадил тамошним журналистам. От нечего делать, шлялся по местным редакциям, навещал старых друзей, заводил знакомства и связи. Человек щедрой души, он угощал коллег из провинции: кого водочкой, кого коньячком, кого - просто импортной сигареткой. А под сурдинку, чтобы зря не терять время, втихаря изымал информацию. Горячие материалы Максим чувствовал за версту и слизывал чуть ли ни с пишущих машинок. А вечером, слегка переправив, отправлял их телетайпом в Москву. Естественно, за своей подписью.
- Вот гад, - шептались у него за спиной, - и претензий то никаких не предъявишь: коньячок пил? - пил. Но все равно, до соплей обидно!
Отомстил за всех Гай Валеевич Ханов. На Архангельском областном радио он заведовал народным хозяйством, изредка подрабатывал диктором и вел шахматную страничку в утренней передаче "Беломорская зорька". Этот комик с лицом трагика был наслышан о привычках высокого гостя и принял его, как родного брата. Гай долго ходил за закуской, тщательно мыл "граненый хрусталь", а гость, как и было расчитано, заглатывал крючок и наживку.
Тем же вечером на телетайпную ленту ТАСС обрушилась информация:
"Вчера, в строительном котловане, на месте закладки нового дома по улице Энгельса, бригадой строителей был обнаружен хорошо сохранившийся пенис коня Петра-Первого. Как пояснил член-корреспондент АН СССР, зав. кафедрой истории Архангельского лесотехнического института, профессор Тыркалов-Грунау, в болотистой почве предметы подобного рода могут храниться веками. На реликвии четко читается надпись: "1715 год". Скорее всего, она сделана в честь вторичного посещения нашего города царем-реформатором Петром Алексеевичем Романовым".
Может, все бы и обошлось, но столичный товарищ, который принимал информацию, шуток не понимал, а может, был просто не в настроении, или подумал, что над ним издеваются. Он срочно прислал ответ: "Сам ты пенис!"
В Москве было раннее утро, в Гаване - поздняя ночь. Но город не спал: русских встречали, как национальных героев. Первые сутки все отсыпались, входили в рабочий ритм, а потом началось. Культурная программа была насыщенной и очень разнообразной. Здесь было на что посмотреть и было чему поучиться в плане человеческих отношений. Сухой протокол разбивался о волны народной любви, а встречи с общественностью больше всего походили на дружеское застолье. Их не делили на "русских героев" и "просто русских". Каждый из тех, кто ступил на Остров Свободы, не мог не почувствовать себя космонавтом. Все вместе ездили в зоопарк, на песчаный пляж Варадеро, махали мачете на сафре, пробовали на вкус свежий срез сахарного тростника, из душистых табачных листьев крутили "Гавану". Все вместе прошли по "местам боевой славы": лагерь барбудос в горах Сьерра Маэстра, казармы Монкада в Сантьяго де Куба...
Труднее всего приходилось Векшину. Естественно, ему помогали - работа велась в тесном контакте с местной госбезопасностью, под личным контролем Рауля Кастро, но голова все равно шла кругом. Из известных схем безопасности в данном случае годилась только одна, где охрана растворялась в толпе и каждый "держал" свой сектор. Иначе никак: показать кубинцу, что не веришь ему - все равно, что плюнуть в лицо.
С космонавтами проблем не было. Туда и отбирают людей, надежных во всех отношениях. Счастливы дети, рожденные в таких семьях. С первых дней своей жизни они принимают, как аксиому: есть небо, есть солнце, есть земля и трава, есть огромный устоявшийся мир, есть в этом мире мама и папа, любящие их и друг друга. Так было и будет всегда.
Константин и Владимир постоянно держались вместе. Люди военные, они тяготились славы и всех ее атрибутов. Боря Егоров был слишком умен и тактичен, чтобы обременять кого-то со стороны, знакомством, похожим на дружбу. Все свое время он с радостью посвящал своей маленькой дочке, а ко всему остальному вежливо проявлял ровный, сдержанный интерес.
Зато журналисты, как дети, летели вперед, в поисках впечатлений. За них, по идее, отвечали "марксисты". Но оба крутых идеолога, как и примкнувший к ним Пенис, ежеминутно норовили нажраться. Они делали это с методичностью роботов, запрограммированных на халяву. Здесь, как у нас на Кавказе, подносили везде и помногу, охотно давали с собой, чем мужики и пользовались:
- Ну, с господцем! Как говорится в этих местах, салют динаро у посетос, мухэро кон грандос тэтос!
Кубинцы в таких количествах не несли, чурались запойной "троицы", как прокаженных и убегали, отбившись набором стандартных фраз:
- Маньяно, амиго, маньяно - мучо тарабаха.
Это новым друзьям показалось настолько забавным, что они стали куражиться. Пенис настолько увлекся новой забавой, что пригласил на фуршет комсомолку Оливию - дежурную горничную с третьего этажа.