А начальству виновных подавай. А кого ему представить им на растерзание? Этого жалкого хромого парня, искусавшего все кулаки в кровь? Вряд ли он здесь завязан хоть каким-то боком. Вся информация по нему чистая. Детдомовский, служба в армии в таких местах, где награды просто так не раздают, а они имелись, и не одна. Не похоже, чтобы он был замешан. А вот девочка его лучезарная…
— А может быть… — Гена поднял глаза на парня, сидевшего за столом и ищущего взглядом, что бы ему еще такое переломить. — А может быть, ее похитили? Почему вы не рассматриваете такой вариант?
— С целью? Зачем кому-то нужна твоя баба, чтобы ее похищать? Если только для того, чтобы поиметь ее? — Следователь заметил, как дернулась голова арестованного, и понял, что задел его за живое. — А что? Чем не вариант? Девица-красавица. Ножки, попка, все на месте… Ты не морщись так, не морщись! Лучше объясни, кому нужна твоя баба, чтобы из-за нее положить две жизни? Прикинь, риск какой! Мог бы этот чудак легко пулю словить. Шел напролом, внаглую… Зачем она ему, знаешь?
— Нет… Нет, ничего не знаю… У меня, наверное, сейчас крыша поедет, — честно признался Гена: так плохо ему не было еще ни разу за его жизнь. — Понимаете, я ничего не могу понять! Все было так… Так здорово! Она же замуж за меня собралась. Согласие дала. Кольцо… Все, как положено…
— Странно все же, чтобы такая девочка, при таких родителях — и вдруг на тебя позарилась. Что ей в тебе? Инвалид, без роду и племени. Детский дом, куда ты попал при весьма интересных обстоятельствах.
— Это не имеет отношения к делу! — грубо оборвал его Гена.
— Пусть так, но все же… Прикинь, какой мезальянс. Она вся такая упакованная, а ты — никто… С чего бы это ей вдруг за тебя замуж собираться? Любила, что ли? Так не сказала она мне этого. Спросил у нее, что тебе передать, думал, скажет — передайте, мол, люблю. Это обычно все бабы говорят. А ты просидел три часа, ее ожидая. А она — хрен, ни слова о любви… Так-то вот, парень. Использовала она тебя! Что хочешь, а использовала! Прикрывалась, как щитом. А сама делишки свои темные обстряпывала. Она ведь изменяла тебе, знаешь…
Вкрадчивый голос следователя словно обволакивал сознание. Вторгался в мозг, как бур, и тут же плавился воском и забивал собой все внутри. Казалось, каждая мозговая клетка была наполнена его отравляющим тленом. Изменяла?.. Вздор! Чушь! Когда, черт возьми?!
— Я не верю, — пробормотал Гена глухо, роняя голову на грудь и качая ею из стороны в сторону. — Этого просто не могло быть… Я был у нее первым.
— А последним ли? — язвительно поинтересовался следователь, тут же вытащил из сейфа за спиной какой-то пакет и, бросив его на стол, ткнул в него пальцем: — Хочешь глянуть на счастливца?
— Что там?..
Гена понял, что следователь не врет. Что все то, о чем он говорит, может быть правдой и что в этом пакете — доказательства его страшных слов. Надо было остановиться, не провоцировать ненужных откровений, но Гена не сумел. Яд ревности, умело вживленный хозяином кабинета, пошел по жилам, равномерно разжигая кровь.
— Здесь фотографии. Твой счастливый… или, наоборот, несчастливый, не знаю даже, как сказать… соперник, одним словом. Красивый был при жизни, гад. Бабы, говорят, от него млели. Твоя, видно, тоже…
— Почему эти фотографии у вас? — Он уже не мог дышать, чувствовать, думать. От него осталось лишь тело, души не стало вовсе.
— Потому что этот человек мертв, парень. И по свидетельствам очевидцев, твоя так называемая жена была в момент убийства у него в квартире! Теперь тебе понятен наш интерес к ее утонченной персоне?
— За что она должна была его убить? Зачем ей это? — Он еще пытался ухватиться, словно за соломинку, за любое, самое нелепое предположение, за любое слово, способное увести его и Соню как можно дальше от этой ужасающей нелепости. Он воскликнул: — Ей незачем было делать это!
— Почему? — следователь неприятно усмехнулся. — Прикинь, она собралась за тебя замуж. Папа с мамой, возможно, довольны ее выбором. А тут вдруг любовник вылезает со своими претензиями. Что ей остается делать?
— Ну не убивать же за это! К тому же…
— К тому же?
— К тому же не очень-то она рвалась за меня замуж.
— Да?! — следователь удивился. — С чего это? Из-за хромоты?
— Да нет, не думаю, что причина в этом, — Гена поднял ноющие руки к лицу и потер глаза. Искусанные пальцы саднили, но еще сильнее саднила душа. Ему впервые пришлось говорить вслух то горькое, что он порой пытался скрыть даже от самого себя. — Не любила она меня, вот так-то. Тут вы оказались правы. Не любила… Терпела скорее…
— Ишь ты… И чего же ты, елки, тогда жил с ней? Мало, что ли, баб кругом? — Следователь непонимающе покрутил указательным пальцем у виска. — Нет, надо было тебе найти именно такую, которая — как гвоздь в заднице! Из-за нее ведь сейчас паришься! А она одного любовника пришила, второго — тебя — оставила за себя в камере, а третий ей на помощь пришел. Вот тебе и волчица в овечьей шкуре, елки-палки…
Оба замолчали на какое-то время.
Гена сидел, мешковато скорчившись на жестком стуле, смотрел на ободранный угол стола и ни о чем больше не думал. Он устал. Он был вымотан. Внутри было пусто и гулко, как в той камере, где он — если верить словам следователя — оказался по вине Сони. В какой-то момент ему стало безразлично, что с ним станет дальше. Вернут ли его снова на жесткие нары. Освободят ли…
Ну, освободят, и куда он пойдет? К ней на квартиру? Нет, вернуться туда он точно не сможет. Там он просто сойдет с ума. К себе?.. Может быть… Домой, под теплый душ. Коньяка, и побольше, и еще пару шлюх в постель! Нет, не поможет. Он знал, что не поможет. Исцеления ему, по всему выходит, не видать всю его жизнь. Нечего было верить в счастье. Оно никогда не придет. Не верь после этого в притчу, что все зло — от баб.
— Будь ты проклята… — Гена даже не понял, что сказал это вслух.
Зато следователь расслышал это более чем отчетливо. Расслышал и вдруг пожалел этого парня. А пожалев, ужаснулся собственным мыслям. Он ведь пожалел его не из мужской солидарности, это бесспорно. Он ведь совсем по другой причине пожалел его, черт бы все подрал на свете! Но он не должен так думать! Не имеет права! Потому что у него на руках четыре трупа, два из которых — его товарищи! С него же не только погоны снимут, его четвертуют, узнав, что за мысли бродят в его совсем не глупой голове. Он не должен… не может не верить, что она… виновна.
— Слушай, ты это… Посмотри на фотографии, — он вытащил из пачки стопку снимков. — Взгляни, может, кто-то покажется тебе знакомым. Может, ты видел ее с одним из них когда-то. Когда еще не был с ней… помолвлен.
Следователь разложил на столе пять фотоснимков и подозвал к столу Гену. Все выглядело ужасно. Каждый труп был сильно обезображен, к тому же смерть, наложив свой отпечаток, сделала лица трудноузнаваемыми. На успех следователь надеялся мало. Просто делал свое дело, и все.
Гена долго смотрел на фотографии. Надо отдать ему должное, он неплохо держался. Каждый снимок подержал в руках, поднося к свету из окна. Потом клал их поочередно на стол и снова смотрел. Потом вдруг, к удивлению следователя, поднес скованные руки к последнему портрету, как раз к тому, с чьей смерти начался весь теперешний кошмар, и произнес изумленно:
— Вы знаете, а ведь этот парень мне знаком. Да, я знаю его, и достаточно хорошо.
— Который?! — следователь даже с места подскочил от неожиданности: арестованный показывал именно на того, кто погиб в съемной квартире от многочисленных ранений в грудь. — Этот?
— Да, именно! Я знаю его! Это же Азик! — Гена ошалело вращал глазами и беспрестанно тряс головой, со стороны могло показаться, что он и впрямь безумен. — Это в его смерти вы обвинили Соню? Но этого не может быть! Она никогда не была его любовницей! Никогда! Она не была с ним даже знакома! Это не она, клянусь!
— А кто же тогда? — следователь недоверчиво смотрел на него, не зная, радоваться ему или огорчаться такому неожиданному повороту в расследовании.
— Я не знаю… Черт, не может быть!.. Но… этого не может быть! — Гена попятился от стола и, задев стул, едва не сел мимо него. — Черт!
— Что? Чего не может быть?
— Неужели это она? — Гена невидяще смотрел в окно какое-то время, словно пытался взвесить все «за» и «против», прежде чем начать говорить. — Я не знаю, прав ли я… Но, возможно, произошла ошибка, так как…
— Да прекрати ты мямлить! — взвыл следователь, принявшийся нервно скручивать маленькие кулечки из бумаги для заметок. — О какой ошибке идет речь? Кто она, и так далее! Не выбивать же мне из тебя все это! Я честно тебе скажу, этого я не очень жажду.
«А не так давно очень даже жаждал!» — едва не вставил Гена, но решил, что сейчас не то время, чтобы дразнить представителя власти, и вместо этого произнес:
«А не так давно очень даже жаждал!» — едва не вставил Гена, но решил, что сейчас не то время, чтобы дразнить представителя власти, и вместо этого произнес:
— Мне кажется, что Соню перепутали совсем с другой женщиной… Внешне они немного похожи. Во всяком случае, издалека. Никто же не видел ее лица, ведь так?
Отвечать следователь не стал.
Сейчас, как же! Станет он перед подозреваемым карты раскрывать. И про лица, и про отпечатки, которые принадлежали, навскидку, сразу нескольким людям. И про то, что хранил покойный под кроватью и чего, разумеется, в квартире не нашлось. Пусть парень выговорится, а там будет видно.
Не дождавшись ответа, Гена снова встал и, подойдя к столу, взял в руки фотографию мертвого Азика.
— Чудовищно! Непостижимо просто! Неужели… Дело в том, что я, кажется, знаю женщину, с которой он встречался в последнее время…
— Откуда? Ты бывал у него в гостях? Поподробнее давай и без таких пауз, елки-палки!
— В гостях я у него ни разу не был, но был неплохо с ним знаком. И эта женщина… Как-то так получилось, что… это… как бы я их и познакомил… Я не сводил их, клянусь! Не подводил друг к другу и не представлял, но именно я явился косвенным виновником их знакомства.
— Виновником? Почему — виновником? — Кулечки полетели со стола, слившись на полу в хаотичном орнаменте с обломками карандашей.
— Потому что я знал, что он был за человек, и… — выговорить последнее было особенно трудно.
Подлость гадка сама по себе, и особенно гадка, когда в этой подлости приходится признаваться публично. Он-то был уверен, что все это умрет вместе с ним, но ошибся. Разве же мог он предположить, что на кону будет судьба любимой женщины?
— Так! И что? Ты знал, что он за человек, и все же познакомил с ним бедную женщину. Почему ты это сделал? Она что, отказала тебе? Ты хотел ее подставить? Или что? — подтолкнул его немногословие нетерпеливый следователь, вымотавшись и от бесконечной череды допросов, и от того, что теперь, кажется, придется начинать все заново. — Для чего это было сделано?
— Правду говорят: не рой другому яму, сам в нее попадешь. — Гена, совершенно обессилев, тяжело опустился на стул и, закрыв лицо руками, глухо пробормотал: — Я… Я хотел сделать ей подлость… Я хотел наказать ее. Наказать жестоко, больно, потому что…
— Почему? Что она тебе сделала такого, эта неведомая нам несчастная… — следователь сделал многозначительную паузу. — Убийца?
— Просто… Просто потому, что она все про меня знала.
Глава 24
— Олька! Олька, иди сюда скорее!
Ольга вздрогнула. Она даже не сразу сообразила, что, поскольку хлопнула входная дверь, значит, кто-то пришел. Очнулась лишь в тот момент, когда ее муж заорал с порога неприлично счастливым голосом. Ей вообще в последнее время все проявления ликования казались гадкими. Нельзя так откровенно выражать свой восторг, это, в конце концов, неприлично! Неприлично, если знать, что случилось не так давно. И пусть дети ничего об этом не знают и продолжают носиться с гиканьем по квартире, доводя ее до тихого бешенства, то уж ему-то — грех. Саша все узнал. Узнал от нее самой. Вместе с ней пережил самые трудные моменты первых дней. Вместе с ней ходил к психотерапевту и затем по аптекам, покупая дорогие препараты, якобы способные вернуть ее к жизни. Чего же он тогда так захлебывается от восторга?
Ольга опустила ноги с кресла, где просидела целый час, не меняя позы. Поморщилась из-за того, что закололо лодыжку — отсидела. И поплелась на зов нетерпеливого супруга, который вдруг начал что-то распевать во все горло.
Она возникла в дверном проеме как раз в тот момент, когда ее Саша разворачивал веером какие-то бумаги.
— Ну, что случилось? — поинтересовалась она, сразу отгородившись от него скрещенными на груди руками. Когда она стояла в такой позе, знала — он не подойдет. — Чего ты кричишь, как ненормальный?
— Ты вот это видишь? — воскликнул он и потряс в воздухе своим странным бумажным веером. — Видишь?
— Ну? — Желание повернуться к нему спиной и уйти в свою комнату, чтобы вновь погрузиться в себя, стало просто нестерпимым. — Говори, или я ухожу…
— Это контракт, Олька! Контракт, понимаешь! Все, уезжаем! Уезжаем, к чертовой матери, из этой пропащей страны! Собирай вещи, билеты заказаны на послезавтра.
— Дай взглянуть. — Ольга подошла, недобро полоснула по мужу взглядом и, выдернув из его рук бумаги, углубилась в чтение.
Все было так. Контракт на четыре года. К работе Саше нужно было приступить уже со следующей недели. Если учесть, что сегодня вторник, то на этой неделе надо было вылетать. Жилье для семьи из четырех человек контрактом также предусматривалось. Причем меблированное. Какого же черта ей тогда с собой собирать? Чего не хватает, там купит. Тащить с собой барахло через океан — дураком быть. Лишние затраты на багаж. Так она ему об этом и сказала, возвращая бумаги. Сказала и, повернувшись спиной, пошла прочь из прихожей.
— Оль… — прозвучало ей в спину обиженное. — Ты что, не рада?
— Почему? Нормально все, Саш… Есть будешь? — спросила скорее по привычке, а не из желания кормить мужа ужином. К тому же она готовила одни гарниры уже вторую неделю, из мясного обходившись полуфабрикатами и сосисками.
— Буду, — сердито засопел за ее спиной супруг. — Еще как буду! Я голоден, очень голоден… дорогая.
Намек она поняла мгновенно. Совсем не тот голод имелся им в виду. Но «подачи» Ольга не приняла, а ушла, не оборачиваясь, на кухню. Швырнула сковороду на плиту, кусок масла — шмяк. Дождавшись, пока сковорода нагреется, Ольга ссыпала туда макароны, оставшиеся от вчерашнего ужина, уложила сверху нарезанную крупными ломтями колбасу и накрыла это немудреное блюдо крышкой. Пускай себе разогревается. А у нее есть пока время постоять у окна и вроде как заинтересованно поглазеть на детвору, катающуюся с горки.
На самом деле ей не было это интересно. Ее вообще больше ничего не интересовало. Ни дом, который она забросила. Ни работа, на которую не ходила, написав заявление на увольнение. Ни муж с его эйфорическими надеждами на заграничную жизнь. К чему все это? Что изменит перемена места жительства? Разве можно спрятаться от самой себя? Разве можно затушить тот пожар, что горит уже которую неделю у нее внутри? Поначалу она еще пыталась. Старательно пыталась следовать советам врача и верного супруга, а потом — сломалась. Делать вид, что все хорошо, она устала. Что хорошо? Кому хорошо? Сашке? Может быть! Он-то лишился соперника в конце концов, и теперь уверенность в том, что Ольга принадлежит только ему, у него бесспорная. На работе у него все просто отлично. Контракт с зарубежной фирмой заключил. Жена постоянно дома, как собачка комнатная. Ему, возможно, и хорошо. А ей?! А ей — что-то не очень. И чем больше проходит времени, тем ей становится хуже. А тут еще внезапный страх, взявшийся непонятно откуда. Объяснить природу его возникновения Ольга даже не пыталась, все равно не смогла бы. Он накатывал на нее волнообразно и подолгу не отпускал, цепко удерживая ее в своих алчных лапах. Она даже не могла бы сказать, чего конкретно боится. Кошмары по ночам ее не мучили, так как она давно засыпала со снотворным. Возмездия она тоже не опасалась. От кого и за что? Тогда — что же это такое? Ответить ей было некому…
— Оль, ну ты вроде и не рада совсем, — Саша подошел сзади вплотную, протиснул руки под ее руками и собственнически прижал к себе. — Все же хорошо. Едем, представляешь! Это так перспективно для меня в плане роста…
— Я рада, Саша. — Она ускользнула от него и тут же начала хлопотать с тарелками, чтобы он снова, не дай бог, не принялся ее тискать. — Я, честно, рада. Скорее бы уже!
— Правда? Вот и славно! — Саша вымыл руки, вытер их полотенцем и по привычке сунул его комком за батарею. — Вещей и в самом деле брать будем немного. К чему? Мебель там имеется. Тряпки там наши будут смотреться непрезентабельно, тут ты права на все сто…
Он сделал паузу, пока она ставила перед ним тарелку с макаронами и колбасой. Укладывала рядом куски хлеба и вилку с ножом.
— Опять макароны… Как в тюрьме… — пробормотал Саша удрученно.
— А ты что, в тюрьме был? Выступаешь тут! — достаточно грубо оборвала она его и поразилась перемене, мгновенно происшедшей с ним.
Он отшвырнул на стол вилку с ножом. Вскочил с места, подлетел к ней, больно ухватил ее за плечи и принялся трясти, выкрикивая слова и брызгая слюной ей в лицо:
— Что тебе не хватает, скажи? Что тебе еще нужно? Ты же!.. Ты же облажалась передо мной, а не я перед тобой! Тебе же целый век теперь нужно передо мной в виноватых ходить, а я тут зайцем скачу перед тобой! Ты же!.. Ты же сука, каких и на свете нет! Грязная шлюха, которую убить мало! Дрянь! Я перед тобой… А ты! А ты меня даже от тела своего отлучила! Не позволяешь дотронуться до себя! Это как, по-твоему, нормально?