Их приняла крупная щскастая женщина. Она добродушно кивнула Вере Михайловне, улыбнулась глазами Сереже.
- Присаживайтесь. Слушаю.
Вера Михайловна уже имела некоторый опыт и рассказала ей так, как рассказывала Владимиру Васильевичу. Врачиха смотрела в упор, словно желала убедиться в точности ее слов, и ни разу не перебила. Когда Вера Михайловна кончила, она распорядилась:
- Разденьте мальчика. Здесь не холодно?
- Вроде нет.
- Ну-ка, иди сюда,-позвала врачиха, .-сосредоточив все внимание на Сереже.
Она долго слушала мальчика и пожимала плечами, точно удивлялась тому, что слышит.
- Подождите,-наконец произнесла она.-Накиньте что-нибудь,-и вышла из кабинета.
Она вернулась через несколько минут с маленьким мужчиной в больших очках. Вера Михайловна не запомнила его лица, лишь заметила залысины на высоком лбу. Она смотрела на то, что они проделывают с Сережей, вернее на выражение их лиц, стараясь по ним угадать, насколько серьезна болезнь сына. Врачи не обращали на нее внимания. Они занимались мальчиком, выстукивали его и выслушивали, крутили из стороны в сторону, просили дышать или не дышать, иногда перебрасывались короткими малопонятными фразами:
- Комбинированный.
- Врожденный.
- Баталлов.
- Систолический.
- А в пятой точке?
Затем они переглянулись между собой, и врачиха снова предложила:
- Накиньте что-нибудь.
А очкастый ушел.
Через некоторое время он появился с седой маленькой женщиной. Халат на ней был накрахмаленный, и шапочка накрахмалена. Она напомнила Вере Михайловне школьницу-выпускницу перед первым экзаменом, особенно со спины, когда не видно было седых прядок, выглядывающих из-под шапочки.
Врачи втроем начали выслушивать мальчика. Только теперь, как почувствовала Вера Михайловна, они не обращали внимания не только на нее, но и на Сережу. Их увлек случай, болезнь, а сам мальчик был лишь иллюстрацией, экспонатом, заслуживающим внимания.
"Да нет, что я",-устыдила себя Вера Михайловна и снова стала следить за лицами врачей. Но на них была лишь профессиональная замкнутость да разве что все та же заинтересованность случаем. Опять повторялись слова "врожденный", "комбинированный" и новое странное слово - "фалло".
- Хотя бы рентген, кровь, ЭК.Г,- распорядилась маленькая женщина.
Крупная врачиха послушно кивнула и записала что^ то на бумажке. Мужчина и маленькая женщина, ушли.
а щекастая опять -взялась за ручку, проговорив между прочим:
- Оденьте.
Пальцы у Веры Михайловны дрожали, и она старалась, чтобы Сережа не заметил этой дрожи.
- Ну вот,-произнесла врачиха, закончив писани"У--Пройдете на анализы, а завтра и решим. У вас есть где переночевать?
- Есть адрес.
- Я машину попробую организовать. Вас подбросят по адресу.
"Спасибо", - мысленно поблагодарила Вера Михайловна и, подумав, почему же она не сказала громко, повторила про себя: "Спасибо".
Фронтового друга директора школы звали Орест Георгиевич. Жил он на Базарной улице, в потемневшем домике с двумя тополями по бокам. Когда машина с красным крестом на кузове остановилась напротив старых ворот, с крыльца сбежала .грузная женщина, а в соседнем доме раскрылось окошко.
- Не пугайтесь, - успокоила Вера Михайловна женщину, - это нас просто подвезли к вам.
Женщина прерывисто вздохнула, покачала головой и улыбнулась приветливо.
- Орест Георгиевич!-позвала она все еще дрожащим от волнения голосом и пригласила:-Проходите, что же вы?
На крыльце уже стоял Орест Георгиевич. Даже издали по прямой осанке можно было признать в нем человека, долго служившего в армии. Бросалась в глаза круглая голова, покрытая коротенькими седыми волосами. Она почему-то напомнила Вере Михайловне поле после жатвы с аккуратно срезанной стерней. Она удивилась этому пришедшему вдруг сравнению и тому, что оно пришло именно сейчас ей в голову, и неуверенно шагнула навстречу хозяину дома.
- Шире шаг,-резким голосом произнес Орест Георгиевич. - Ну-ка, молодой человек, как солдаты ходят?
Сережа неожиданно вытянул ножку и широко шагнул, будто лужу переступил.
Взрослые засмеялись. Смех разрядил обстановку.
- Шершиев, - представился Орест Георгиевич и подал Вере Михайловне жесткую руку.
Она легко пожала ее и стала извиняться:
- Напугала вас. А нас прямо из больницы подбросили. Машину дали.
Орест Георгиевич сделал рукою жест, означающий "добро пожаловать", и одновременно приказал грузной женщине:
- Позаботься насчет довольствия.
- Что вы,-начала было отказываться Вера Михайловна.-У нас |Вот...
- Разговорчики,-шутливо прервал Орест Георгиевич.
Как-то незаметно Вера Михайловна почувствовала себя свободно, будто встретилась со старыми знакомыми. Она быстро привыкла к внешней резкости хозяина и доброй улыбке хозяйки. И Сережа нисколько не смущался. Это было для нее открытием. И в поезде, и в больнице, и здесь Сережа держался легко, только, как всегда, не смеялся, и все говорили ей: "Какой у вас серьезный ребенок". И сейчас хозяйка сказала:
- Уж больно ты, Сереженька, серьезный.
- Мы ведь после дороги. Устали,- сказала Вера Михайловна еще и для того, чтобы не заводить сейчас тяжелого для нее разговора о болезни сына.
Их быстренько определили в комнате на диване, закрыли двери и затихли, ушли во двор.
Сережа, утомленный долгой дорогой и долгим осмотром, почти тотчас уснул. А Вера Михайловна лежала с открытыми глазами, стараясь не шевельнуться, косясь на угол комнаты, где маленький паучок ловко вил свою паутинку. Она ощутила на губах солоноватый вкус и лишь тогда поняла, что плачет.
"Что же это?-думала она.-За что мне такое?"
Теперь уже у нее никаких сомнений не было: Сережа болен. И болен тяжело. Не напрасно врачи так старательно слушали и крутили его. Не напрасно они собрались втроем.
Она стала вспоминать консилиум, врачей, их отрешенные лица. Да, да, это не совсем обычное заболевание, иначе они не возились бы с Сережей столько времени.
Она припоминала слова, что они произносили,- "врожденный", "комбинированный", "фалло". Два первых она еще как-то понимала, но что такое "фалло"?
Неизвестное слово вызывало у нее настороженность и страх. Быть может, то, что заключено в этом непонятном слове, и таило особую опасность.
Вера Михайловна почувствовала, что внутри у неевсе дрожит и она еле сдерживает эту дрожь, боясь разбудить сына.
"И как я не спросила? Конечно, это что-то необычное, иначе они не приглашали бы седую докторшу".
Тут она вспомнила о Сидоре Петровиче, стареньком докторе, к-" которому когда-то, когда еще не было ребенка, обращалась за советом. Она осторожно встала, оделась и вышла из дому.
Хозяев Вера Михайловна застала в садике, спросила о Сидоре Петровиче и очень обрадовалась, когда узнала, что он еще жив, хотя уже давно на пенсии.
- Это на Баррикадной. Недалеко. Ориентиры...- начал было объяснять Орест Георгиевич.
- Найду,-прервала Вера Михайловна.-Я знаю город. Я здесь училась.
Дождавшись, когда проснется Сережа, она произнесла так, чтобы не напугать ребенка:
- Давай-ка вставай. Мы сходим к одному дедушке.
Я тебе помогу одеться.
Она почувствовала под рукой его вялую кожу и стук сердечка. Ей показалось, что оно стучится прямо ей в ладошку, как у пойманного воробушка.
К счастью, они застали Сидора Петровича дома. Он безотказно их принял.
- Ага, ага!-воскликнул он, едва Вера Михаиловна напомнила ему о своем давнишнем посещении.
Голос у него был еще более жиденький, чем тогда, а пос он морщил по-прежнему, словно приглашал и Веру Михайловну и Сережу улыбнуться вместе с ним.
Он долго слушал Сережу прямо ухом. Оно было покрыто седыми волосками, которые, видимо, щекотали кожу мальчика, потому что Сережа временами вздрагивал и отстранялся от доктора.
Сидор Петрович в последний раз наморщил нос и кивнул Вере Михайловне, чтобы она одевала ребенка потом вздохнул и произнес сокрушенно:
- Война... Ее последствия.
- А что такое "фалло"?-спросила Вера Михайловна упавшим голосом,
- Фалло? Это тетрада такая. Ага, ага. Несколько пороков вместе.
Он покачал головой и посмотрел на нее с сочувствием. Вера Михайловна подумала: "А раньше он умел сдерживать свои чувства". Перед глазами снова промелькнули отрешенные лица сегодняшних врачей. "Это у них профессиональное и вырабатывается годами. А он уже, отвык или расслабился". Она удивилась своим мыслям: "О чем это я?! Да разве об этом надо? Ведь у Сережи, у моего сына, оказывается, несколько пороков".
Она хотела спросить, насколько это опасно, да не смогла. Сама испугалась своего вопроса.
Вера Михайловна не спала всю ночь. Просто лежала с закрытыми глазами, стараясь не разбудить спящего рядом сына. Тело у нее занемело, и внутри все тоже занемело.
Где-то у соседей выла собака, и этот ноющий звук как нельзя лучше подходил к ее состоянию.
"Что же теперь? Что же теперь?"-повторяла она без конца и не находила ответа.
Сейчас она знала, что сыну ее, вот этому прижавшемуся к ней комочку, грозит опасность, что он самой природой обречен на боли и страдания, а возможно... Тут она обрывала себя: "Нет, нет. Я должна... Что я должна?" Этого она не знала. Беспомощность больше всего сковывала ее. Она-то и приводила к тому состоянию, которое Вера Михайловна сама определила как занемение.
Откуда грозит опасность? Насколько она страшна?
И что делать?
"Точно так, наверное,-думала она,-чувствует себя человек перед казнью. Спасения нет. Он уже ничего не может изменить. Ну а тут... Тут еще хуже. Если бы меня, а то его..."
Она снова прислушалась к завыванию собаки и удивилась: "Как это хозяева спят? Привыкли, что ли?.. Ко всему можно привыкнуть, но к мысли, что его, тихо посапывающего, единственного... Нет, нет. Этого не может; не должно быть".
Она опять представляла лица врачей и про себя повторяла слова: "врожденный", "комбинированный", "фалло". Теперь она знала, что они означают. Каждое из них несет угрозу ее сыну, каждое из них как пуля, как приговор судьбы.
Даже Сидор Петрович не утешил. Даже он посочувствовал.
"Война...-вспомнила она его слова.-Неужели через столько лет? Неужели не только мы - дети войны, но и наши дети?"
Перед глазами у нее поплыли отдельные кадры.
В этом кино она, Вера Зацепина, главная героиня.
Вот она в разгаре зимы, в чужих подшитых пимах идет к станции. Ее нагоняет запыхавшаяся баба Катя интернатская сторожиха.
- Ет куды ж ты пошастала?
- К маме. Блокаду прорвали. Я по радио услышала.
Вот она уже восьмиклассницей прочитала в газете о том, как мать нашла сына, и принялась писать письма во все газеты. А затем ждала с замирающим сердцем ответа. Все они были на один лад: "Неизвестно", "Не числится", "Помочь не можем". Но они еще оставляли надежду. Но вот, уже в пятьдесят втором, пришло письмо, перечеркнувшее все надежды: "Зацепина Маргарита Васильевна погибла в блокаду и похоронена в братской ыогиле на Пискаревском р;ладбище Ленинграда".
"Неужели и сейчас безнадежно?" - прошептала Вера Михайловна и замерла, испугавшись своего шепота.
Утром она с трудом поднялась. Несколько минут не могла сдвинуться с места. Потом стала энергично массировать мышцы и с удовлетворением ощутила, как они наполняются силой. "Я должна быть сильной, я должна",-внушала она себе.
За утренним чаем хозяйка спросила:
- Что Сидор Петрович?..
Орест Георгиевич бросил на нее строгий взгляд, и она замолкла, виновато улыбнулась.
Вера Михайловна сделала вид, что не заметила этого взгляда, произнесла как можно спокойнее:
- Еще неясно. Вот за анализами пойдем.
В душе она была благодарна этим по существу чужим, но таким чутким людям, которые, видимо, понимали ее состояние и сочувствовали ей.
- Может, вам из деревни что нужно? - спросила Вера Михайловна.
- Все есть, - отмахнулся Орест Георгиевич. - Вот директору вашему поклон передайте.
Несмотря на протесты Веры Михайловны, он. пошел провожать их до больницы, нес ее сумку и подбадривал Сережу:
- Шире шаг-! Не отставай, солдатик!
Вера Михайловна шла с неохотой. Ведь результаты анализов-это минус надежда. Она и без них уже все знала.
Орест Георгиевич оказался кстати. Вера Михайловна, пользуясь его присутствием, не стала сдавать пальто на вешалку, сняла и уложила его на сумку. Орест Георгиевич и Сережа, остались внизу, а она одна поднялась наверх, туда, где находились кабинеты врачей.
Она рассчитывала возвратиться скоро. Однако ее задержали, попросили пройти к главному врачу.
Главный врач, та самая маленькая седая женщина, со спины напоминающая школьницу-выпускницу, приняла ее радушно, усадила рядом с собой в кресло и все медлила с разговором, как бы прикидывая, с чего начать.
- Как у вас самой со здоровьем?-спросила она.
- Нормально,-ответила Вера Михайловна.
- Тогда наберитесь мужества. Приготовьтесь к самому худшему. Быть может, его и не будет или случится оно не так скоро, но вы приготовьтесь.
- Что у него? - спросила Вера Михайловна и не узнала своего голоса.
- Комбинированный порок -сердца. Врожденный. То есть несколько пороков.
- Это я понимаю,-вставила Вера Михайловна, желая услышать не то, что ей уже известно, а то, чего она еще не знает.
- На сто процентов мы решить не можем, - продолжала главный врач тем ровным, сдержанным тоном, какой вырабатывается у врачей за долгие годы службы.- Его нужно в клинику, в область. Там решат окончательно. А в наших условиях это невозможно.
- Что такое "фалло"? - произнес кто-то другой голосом Веры Михайловны.
Главный врач снова помедлила, будто прикинула, стоит ли отвечать на этот вопрос.
- Это тетрада, то есть четыре порока.
- Сразу?
- Да, сразу. Случай редкий. Его обязательно возьмут в клинику.
- Случай? - спросила Вера Михайловна, потому что в душе не могла смириться с тем, что о ее сыне говорят не как о человеке, а как о каком-то, пусть редком, случае.
- Ну, это наше профессиональное, - сказала главный врач.-Если это действительно Фалло, то прогноз плохой. Обычно они погибают рано.
- Когда?
- В подростковом возрасте... Но это, повторяю, еще неопределенно. Вот в клинике вам скажут точно.
Вера Михайловна опять почувствовала, как все в ней занемело и вся она будто оцепенела в этом черном потертом кресле.
- Адрес ваш есть. Мы сами договоримся с клиникой и известим вас о сроке.
Вера Михайловна с трудом встала, вышла из кабинета. Ноги у нее подкашивались, и она, спускаясь по лестнице, крепко держалась за перила. Но как только увидела сына, его взрослые глаза, тотчас вся внутренне напряглась, выпрямилась и подошла к нему уверенным шагом.
Орест Георгиевич посмотрел на нее вопросительно, и она произнесла:
- Еще неясно. Нужно в область, в клинику ехать.
Хотя теперь эти слова были сплошным обманом, она
сказала себе: "Так и надо. Так и надо".
Орест Георгиевич проводил их до вокзала, посадил
на поезд и, уже когда вагон дрогнул, произнес своим
резким военным голосом:
- Верьте в хорошее. Верьте.
Позже, в дороге, вспоминая его слова, Вера Михайловна поняла, что он обо всем догадался, по не расспрашивал, не терзал ее душу. Спасибо!
Мотоцикл с коляской был виден издали. Он стоял у березы за коричневым станционным домом. А Никиты не было. Веру Михайловну это никак не тронуло, просто она отметила для себя, что мужа нет.
Поезд сбавлял ход. Медленно проплывали знакомые привокзальные постройки. Все тот же дежурный в красной фуражке стоял на платформе. И ворот у него был все так же подогнут с одной стороны.
"Только мы. Только мы", - подумала Вера Михайловна и никак не продолжила своей мысли, потому что находилась в состоянии отрешенности, как будто то, что произошло в городе, те слова, что она услышала от главного врача, контузили ее и лишили внутреннего слуха, ощущения реальности всего, что происходило вокруг нее. Все знакомо и в то же время незнакомо. Она чувствовала себя бесконечно одинокой. Она и Сережа. Все, что касалось сына, она выполняла: поила, кормила его дорогой, сказки рассказывала. И сейчас вывела в тамбур, как только проводница сообщила ей: "Ваша станция".
Поезд остановился. Вера Михаиловна шагнула на ступеньку, и тотчас ее подхватили сильные руки Никиты. Тут же он принял из рук проводницы Сережу и несколько шагов сделал с ними на руках. Потом поцеловал и не выдержал, спросил:
- Ну, как?
- Еще ничего не ясно,--повторила Вера Михайловна свою заученную фразу и, чтобы успокоить его, добавила:-Дома расскажу.
Всю дорогу они молчали. Никита уловил ее настроение и больше не задавал вопросов. А она снова вошла в то состояние отрешенности, в котором находилась с момента выхода от главного врача, вернее сказать, после ее слов. Она ехала как по чужой земле, все видела, все узнавала и ничего не замечала, словно не видела ничего.
К их удивлению, всю дорогу говорил Сережа. Он был настолько переполнен впечатлениями, что не мог молчать:
- А там дома во-о какие. До неба. А на станции народу во-о сколько. А вагонов знаешь сколько? На всех хватит.
Лишь один раз он отвлекся от городских впечатлений, задрал головенку и спросил;.
- А луна почему? Ведь день уже.
Из-за лесочка выглянул знакомый пригорок-родные Выселки.
"Там наш дом,-подумала Вера Михайловна.-Там мы будем, жить и ожидать, когда же это произойдет".
Ей вдруг захотелось остановить машину, попросить Никиту не ехать туда, свернуть в сторону, умчать их в другое место, где не будет терзаний и страшных дней ожидания конца, развязки, гибели Сереженьки. Она.