Новый персонаж выходит на сцену 1913 года – Генрих Кюн. Бюргерский интеллигент, родившийся в доме «К девяти музам». Благодаря пособиям от отца он живет в Инсбруке в качестве рантье и полностью посвящает себя фотографии. Кюн – рассудительный эксцентрик: он носит национальный тирольский костюм или классический английский, а поверх, когда фотографирует, просторное мятое пальто – именно последнее можно видеть на его экслибрисе, на котором и не понять, где больше складок: на пальто или на складной камере. Его окружала аура чего-то старомодного и наивного. Но именно ему удаются фотографии потрясающей современности. Полные свежести, невинности, обаяния и силы, смотрят на нас его снимки 1913 года. С одной стороны – композиция: экстремальный ракурс снизу. С другой – техника: совместными экспериментами с американским фотографом Альфредом Стиглицем он совершенствовал автохром, благодаря чему уже в эти годы у него всегда выходили превосходные цветные фотографии тирольских лугов и пастбищ. После смерти жены, встретившей его увлечение с большим скепсисом, у него были одни и те же пять моделей: четверо его детей с няней, Мэри Варнер, ставшей его партнершей. Вилла в Инсбруке превратилась в «Дом пяти муз».
В 1913 году деньги у семьи незаметно закончились, апанажи из Дрездена были растрачены, зять проиграл семейное состояние, и Генрих Кюн лихорадочно искал заработки. В Инсбруке он решает открыть государственную школу художественной фотографии – все к тому располагало. Но в августе после двух лет переговоров Кюн узнает, что соответствующее министерство не располагает средствами и отказывается подписывать документы – дескать, все деньги расходуются на военные нужды, война на Балканах, сами понимаете.
Но Кюн не отчаивается и продолжает фотографировать свой родной актерский состав, то есть детей Вальтера, Эдельтруду, Ганса и Лотту. И Мэри. На одной из фотографий этого периода, как раз видно, как Мэри юркает через горный хребет со старшей дочерью Кюна; сверху давят тяжелые облака августа. Белый – один из возможных цветов одежды, а еще синий, красный и зеленый – отец специально покупает детям «фотоодежду», подходящую под чистые оттенки трех слоев автохромной пластинки.
В репертуаре есть неизменно меланхоличный Вальтер, с никелевыми очками на носу, рано начавший рисовать; интровертная Эдельтруда, которая выглядит так, будто неимоверно страдает от всего мира, а в особенности – от своего имени; наконец, Лотта, самая жизнерадостная и сияющая из всех; и Ганс, самый маленький и терпеливый мальчуган. Генрих Кюн – любящий отец, но радикальный художник. Если кого-то из детей оказывается на снимке слишком много или кто-то нарушает строй изображения, того он жестоко заретушевывает, пусть даже не один час потратил на то, чтобы правильно разместить всех детей. В своих снимках Кюн хочет изобразить ни больше, ни меньше, но рай. Играющие дети, спящие дети, женщины в развевающихся платьях, девственная природа. «У грехопадения, – пишет он в одном письме, – двоякий лик: социал-демократия – и кубизм».
Император Франц Иосиф назначает престолонаследника эрцгерцога Франца Фердинанда «генеральным инспектором общих вооруженных сил», расширяя тем самым его полномочия. От требуемой начальником генерального штаба, графом Францем Конрадом фон Хётцендорфом, превентивной войны с Сербией и Черногорией престолонаследник отказывается.
В Гааге в сентябре будет торжественное открытие Дворца мира, построенного на пожертвования со всего света, из них около 1,25 миллиона долларов поступили от американского мультимиллионера Эндрю Карнеги. Начинаются приготовления к новой Гаагской конференции мира, которая в 1915 году должна разрешить все открытые вопросы между народами.
«Мост» развалился, и Эрнст Людвиг Кирхнер бежит по обломкам на остров Фемарн в Балтийском море. Желание оставить позади шумный Берлин гонит его до самого юго-восточного закутка острова, в одинокий домик смотрителя маяка Лютмана, и в нем – на последний этаж в «мансарду с фронтоном», где он уже бывал прошлым летом. Маяк, пустынный пляж, восемь детей смотрителя – вот что послужит ему мотивами на это лето. На картинах видно плохую погоду, темные облака стягиваются на горизонте. Внизу на пляже кроны деревьев свешиваются в воду, почти как на тихоокеанских островах, а вверху кричит желтым цветом ракитник, который Кирхнер целыми днями рисует во всей его роскоши. На этот раз Кирхнер отправился в путешествие не только с Эрной, которая здесь зовется «госпожой Кирхнер», хоть и бегает почти все время голышом, ему также составляют компанию Отто Мюллер с женой Машкой: они рисуют друг друга во время купаний, наслаждаясь свободой и подступающей славой. Даже дети Лютманов и смотрителей маяка принимают Кирхнеров в круг семьи, полной тепла и доверия. Возможно, летние недели на Фемарне – самые счастливые дни из всех, которые довелось испытать Кирхнеру «О Штаберхук, как ты великолепен, в укромном счастье мир здесь и покой!» – кричит он ветру, снова и снова. Стиль Кирхнера достигает новых высот: женщины уже не укладываются вширь, но стремятся ввысь, к небу; мазки более нервные; стройные продолговатые фигуры, нагие Эрна и Машка на пляже доминируют на рисунках и картинах. Таким зависимым сделался он от контуров тела, жалуется он в шутку, абсолютно зависимым. Если он вдруг недоволен получившейся картиной, то в ярости швыряет ее в море – но лишь затем, чтобы броситься доставать ее из пучин, водружать обратно на мольберт и рисовать заново, лучше. То и дело на берег выбрасывает прекраснейшие брусья – годом ранее, синхронно с «Титаником», близ Фемарна опрокинулся корабль. Шхуна «Мари». Ее древесина стала частью истории искусства, потому что Кирхнер частенько доплывал до песчаной отмели, где лежал остов судна, чтобы набрать особенно красивых кусков дерева, годившихся для резьбы. 12 августа он пишет гамбургскому коллекционеру и меценату Густаву Шифлеру: «Голова, которую я Вам послал, это резьба по дереву (дуб), я сделал здесь несколько подобных фигурок». А своему ученику Гансу Гевеке он напишет в сентябре: «К сожалению, скоро возвращаться. Вы не поверите, насколько нам это тяжело. Я не знаю, когда море красивее, летом или осенью. Я рисую, сколько могу, чтобы хоть что-то увезти с собой из тысяч вещей, которые хотел бы нарисовать. К тому же дуб с осевшего на мели судна становится все более заманчивым материалом для скульптур. Надо непременно взять с собой пару необработанных кусков – время поджимает, а дни делаются все короче». Как бы ни завораживало его судно, как бы он его ни потрошил для своей работы – оно не появится ни на одном из его рисунков, гравюр или картин с Фемарна, хотя в одном только 1913 году он создал их здесь целые сотни. Выброшенный к берегам Балтийского моря корабль: перед ним воочию был классический мотив романтизма, идеальнейшая композиция в духе Каспара Давида Фридриха. Но Эрнст Людвиг Кирхнер надменно отказывает судну в каком-либо месте в своем творчестве. Едва ли найдется примета более однозначная, что в 1913 году немецкий романтизм завершился окончательно.
«Мона Лиза» все еще в числе пропавших без вести. В Лувре на осиротевший гвоздь повесили Коро.
Шокированная письмами Кафки, Фелиция Бауэр едет в августе на остров Зюльт. Бесконечные письма курсируют между ней и Прагой, приедет ли наконец-то Кафка или нет, пойдет ли ему на пользу тонизирующий климат или нет. В итоге он, конечно, не приедет. Ах, а какие бы получились дневники: Кафка в Кампене! Но – не судьба.
Сентябрь
Смерть в Венеции сотрясает Берлин. Вирджиния Вулф и Карл Шмитт хотят покончить с собой. 9 сентября положение звезд не сулит ничего доброго. Дуэль в Мюнхене: Фрейд и К. Г. Юнг скрещивают шпаги. Рильке надо к зубному врачу, поставить пломбы из амальгамы, а Карл Краус по уши влюбляется в Сидони. Кафка едет в Венецию, не умирает, но влюбляется в Риву. Стартует «Первый немецкий осенний салон», а Рудольф Штайнер закладывает первый камень в Дорнахе. У Луи Армстронга первое выступление на публике. Чарли Чаплин подписывает свой первый контракт. Остальное – молчание.
Зигмунд Фрейд с дочерью Анной (Ullstein Bild).
Герхарта, сына издателя Самуэля Фишера, день рождения которого как раз отпраздновали в Венеции и который уже там был нездоров, бледен и температурил, 9 сентября настигает «смерть в Венеции» – совсем как название крупного издательского успеха его отца в 1913 году. Срочным образом врачи доставляют его в Берлин, но там недуг уносит его жизнь: можно сказать, «итальянский недуг», так как его история болезни очень похожа на историю Густава фон Ашенбаха, героя Томаса Манна, жизнь которого уносит в Венеции тиф. И как нельзя кстати Гуго фон Гофмансталь узнает в Венеции о смерти сына издателя и 17 сентября соболезнует Самуэлю Фишеру с женой: «Там, именно там, где сильнее всего пульсирует боль, именно на самой вершине поразившей человека боли, там, кажется мне, обитает и утешение – только там, а не где-то рядом».
Смерть Герхарта – тяжелый удар для издательства «С. Фишер» и всего культурного Берлина: Герхарт был горячо любимым, нежным человеком, после продолжительных баталий с родителями он только-только встал на собственный путь в качестве студента консерватории. Устраивают пышные похороны на еврейском кладбище в Вайсензее, солнце некстати ложится на убитые горем лица. Самуэль Фишер, оглушенный болью, от потрясения теряет слух на одно ухо. Герхарт Гауптман, в честь которого назвали мальчика, будучи в пятьдесят один год на вершине славы, спешит на похороны, чтобы потом лаконично отметить в дневнике: «В три часа похороны Герхарта Фишера. В пять часов большая репетиция „Вильгельма Телля“ в костюмах: это Берлин, это жизнь».
Сильная зубная боль вынуждает Райнера Марию Рильке обратиться к врачу в берлинском Западном хосписе на Марбургерштрассе, 4. Оттуда он пишет Еве Кассирер, своей дорогой подруге и покровительнице его жены Клары, что как раз прочитал «Смерть в Венеции» Томаса Манна: «Многое в первой части меня удивило – мне кажется, прекрасно придумано; впечатление от второй части было, скорее, обратным, в результате чего я не знал, что делать со всем целым, которое где-то сложилось у меня внутри». Потом Рильке снова нужно на стоматологические процедуры. Им занимается доктор Чарльз Бедекер, немецко-американский эксперт по металлическим вкладкам: пломбами из амальгамы он пытается устранить обширные повреждения зубов.
Мюнхенская галерея «Гермес» возвращает на адрес Ловиса Коринта в Кляйн-Ниндорф на Балтийском море картину. Он нарисовал ее в июле в Тироле, когда сын пошел на поправку и его решили искупать. Называется она «Голый ребенок в ушате для мытья» – и на обратном пути Коринт сразу оставил ее в Мюнхене у антиквара Оскара Гермеса на Променаденплатц. Но тому не понравился нос няни. Поэтому 2 сентября он отправил картину на Балтийское море на косметическую операцию. Корин смотрит на картину, смотрит на нос, зовет няню, смотрит на ее нос – и исправляет нос на картине. Затем полотно отправляется назад в Мюнхен. Такие вот преимущества у галеристов современного искусства. Рекламации удовлетворяются непосредственным путем.
В сентябре, в королевской реальной гимназии Аугсбурга выходит первый номер школьной газеты «Урожай», тиражом в 40 гектографированных экземпляров. Цена составляет 15 пфеннигов. Большая часть материалов поступает от ученика шестого «А» класса по имени Бертольт Брехт. Остальные – от Бертхольда Ойгена. Ойген – третье по счету имя Брехта после Фридриха и Бертхольда и вместе с тем – псевдоним Бертольта Брехта. Под этим именем он также посылает стихотворения в «Аугсбургер нойесте нахрихтен». Там они остаются погребены под большой стопкой бумаг на столе редактора литературного отдела. Брехту пятнадцать. Мари Розе Аман двенадцать: к сожалению, они еще не знакомы, и он еще не вместе с нею, как с чистою и светлою мечтой, как напишет потом в стихотворении «Воспоминание о Мари Α.».
А в тот сентябрьский день 1913 года как с чистою и светлою мечтой Брехт направляется в кабинет директора лишь с ними – первыми экземплярами своей новой школьной газеты.
Где-то 10 сентября танцор и хореограф Вацлав Нижинский, у которого были продолжительные отношения с Дягилевым, руководителем «Русского балета», и с которым он совсем недавно еще праздновал триумф «Весны священной» Стравинского, неожиданно женится на танцовщице Ромоле де Пульской во время турне по Южной Америке. Дягилев испытывает шок и тотчас увольняет обоих.
В сентябре 1913 года рождаются Бертольд Бейц, Роберт Лембке и Ганс Фильбингер.
Марсель Дюшан, к которому все еще не вернулась охота к искусству, записывает на клочке бумаги свои мысли по вопросу, что вообще еще представляется возможным. Итак:
«Возможное.
Фигурация возможного.
(не как противополагание невозможного.
и не как имеющее отношение к правдоподобному,
и не как подчиняемое вероятностному).
Возможное есть лишь
физическая „вытравка“ [вид купороса],
которая выжигает всякую эстетику или каллистику».
20 сентября Рудольф Штайнер закладывает фундамент нового центра антропософии – Гётеанума в Дорнахе близ Базеля. На листе бумаги, который опустят в закладываемый фундамент, он пишет: «Заложено О.И.З. (Обществом Иоаннова Здания) для антропософской деятельности, 20-го дня сентября месяца 1880 года до М.Г (до Мистерии Голгофы), т. е. 1913 года от Р.Х.». Затем приводится положение звезд в этот день: «Когда Меркурий перешел в созвездие Весов вечерней звездой». Меркурий соответствует гласному «I», а Весы – звуку «СН», так что положение Меркурия в созвездии Весов образует слово «ICH» [37]. Очевидно, Рудольф Штайнер выжидал день, когда на небосводе установятся эти космические руны. Кроме того, выбор дня был не случаен, видимо, еще и потому, что именно в этот день Меркурий был вечерней звездой. Конъюнкция Солнца с Меркурием составляет отклонение в 03°26 45. (Но все тщетно: через десять лет Гётеанум сгорит.)
8 сентября в кафе «Империал» тридцатидевятилетнего Карла Крауса, издателя «Факела» и самого острого на язык автора Вены, представляют двадцатисемилетней баронессе Сидони Надерни фон Борутин, близкой подруги Рильке. Его они и принимаются обсуждать. Они говорят и говорят, завороженные друг другом. Вечер перетекает в ночь, фиакр везет их по парку Пратер, сверху сияют звезды, и Карл говорит ей: «Если бы было возможно оказаться там, куда устремлен Ваш взгляд». Затем их тянет в бар какой-то гостиницы, она рассказывает ему о смерти брата, ушедшего теперь вслед за родителями, о своей депрессии, о душевной пустыне, в которой она живет. И Карл Краус, очарованный ее красотой, взволнованный ее печалью, берет ее руку в свои. Он хочет увести ее из этой пустыни. «Он чувствует саму мою суть», – заключает Сидони после их бесед в ночном Пратере. Она даже разрешает ему погладить Бобби, своего леонбергера, касаться которого не дозволяется никому.
На день общества Odd Fellows Луи Армстронг, которому только исполнилось тринадцать, впервые выступает на публике в качестве джазового музыканта. А именно – вместе с музыкальной группой исправительного дома, название которой красовалось на большом барабане: «Municipal Boys' Home, Colored Dept. Brass Band». Ha фото группы этого года Луи гордо стоит возле барабана, рядом с ним его первый учитель Питер Дэвис, в январе подсунувший ему в руки инструмент. Сам Армстронг в старой полицейской форме. Такова была традиция Нового Орлеана: полисмены отдавали бедным подросткам свои пришедшие в негодность куртки и брюки, чтобы те могли носить их в оркестре. Группа выступает по всему городу, Армстронг с восторгом играет на своей трубе, следует за мелодиями, задает тон. Вечером, когда счастливая и уставшая группа возвращается в приют и все уже сдали свои инструменты, Луи Армстронг еще раз берет в руки трубу, вопросительно смотрит на учителя. «Ну ладно, – бурчит Питер Дэвис, – в порядке исключения». В его комнате на несколько человек тепло, остальные еще на улице, курят жаркой летней ночью и грезят об учительнице физкультуры, издалека доносятся звуки с празднования дня Odd Fellows. Армстронг снимает старую полицейскую форму. И когда муха пролетает по пустой комнате, он, сидя на кровати, пытается звуками сымитировать ее полет, он следует за ней, жужжа, прерываясь, жужжа. А когда муха найдет окно и улетит, он просто продолжит играть. И уже никогда не остановится. Луи Армстронг станет величайшим джазовым трубачом в истории.
Особый случай проявления заботы о семье: 4 сентября, в Дегерлохе, Эрнст Август Вагнер убивает жену и четверых детей, чтобы избавить их от последствий задуманной им бойни. Затем он едет на велосипеде в Штутгарт. Там он садится в поезд до Мюльгаузена, где, как только на город опустилась ночь, поджигает четыре жилых дома и ждет, пока люди не начинают выбегать на улицу, спасаясь от дыма и огня. Тогда он стреляет по спасающимся из ружья: двенадцать человек убиты, восемь тяжело ранены. В итоге его задерживает полиция. В его дальнейшие планы на эту ночь входило убить сестру с ее семьей, затем поехать в Людвигсбург, чтобы сжечь дотла замок, а самому умереть в горящей постели герцогини.
9 сентября Альберт Эйнштейн читает во Фрауэнфельде доклад перед Швейцарским обществом естествоиспытателей и объясняет свои новые положения к теории гравитации и относительности.
9 сентября около семи часов вечера первый немецкий военно-морской дирижабль LI падает в море близ острова Гельголанд, попав в смерч.
9 сентября, в день, когда умирает Герхарт Фишер и звезды явно говорят о катастрофе, два невролога обследуют тридцатиоднолетнюю Вирджинию Вулф, жалующуюся на «неспособность чувствовать». С августа, когда она сдала свой первый роман «По морю прочь», она начала так стремительно терять в весе и буквально таять на глазах, что оказалась нетранспортабельной и зависела от постоянного ухода двух медсестер. Обследование у неврологов столь унизительно, а ее ощущение бессмысленности столь велико, что спустя несколько часов после осмотра – у медсестер как раз перерыв – она пытается покончить собой с помощью снотворного веронал. Муж Леонард спасает ее в последнюю минуту, в клинике ее реанимируют.