ТВОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ СФОТОГРАФИРУЙСЯ ЮНГЕР». После дипломатического вмешательства отец Юнгера добился его освобождения и возвращения. 20 декабря Эрнст Юнгер покидает штаб иностранного легиона в Северной Африке, в его увольнительном листе значится: «Возражение отца на основании несовершеннолетия». Загорелый, пристыженный, сконфуженный, Юнгер отправляется поездом в долгий обратный путь от Марселя до Бад-Ребурга. На Рождество он возвращается в родительский дом. Так что сочельник он проводит не под звездным африканским небом, а под рождественской елкой, несколькими днями ранее срубленной в ребургском лесу. Подают карпа. Юнгер обещает отцу усердно готовиться к окончанию школы. Затем он приносит извинения и отправляется спать. Перед сном он больше не читает «Тайны черного континента».
Эмиль Нольде добрался до цели своих мечтаний. 3 декабря, спустя два месяца после отъезда, он с женой Адой и экспедиционным обществом проезжает на пароходе «Принц Вальдемар» компании «Северогерманский Ллойд» мимо островов Палау. На маленьком западно-каролинском острове Яп случается первый контакт с туземцами, которые швартуют свои лодки к их теплоходу и поднимаются на борт. Затем путь продолжается к экватору, они также проплывают мимо острова Германской Новой Гвинеи, на котором Август Энгельгардт основал свою империю. У немецкого реформатора жизни, к тому моменту успевшего основательно исхудать, здесь набитая книгами хижина на пляже и толпа адептов его кокосовой религии. Кокосовый орех он принимает за божественный плод (потому что он растет так высоко) и проповедует, что люди смогут выздороветь, только если будут питаться исключительно молоком и мякотью кокоса. Он любит этот чудесный божественный треск в момент, когда кокосовый орех раскалывается.
Нольде в эти дни тоже ест много кокосовых орехов, но ему их мало, каждый раз ему нужна свежая куриная тушка. 13 декабря экспедиция добирается до Рабаула, столицы протектората Новой Померании[53]. Там к каждому приставляется туземный бой. Тули и Матам – так зовут двух мальчиков, которые заботятся об Эмиле и Аде. Чтобы все смогли акклиматизироваться, группа на четыре недели остается на небольшом холме, возвышающимся над Рабалом, под названием Наманула, где располагается в отстроенной, но еще не используемой колониальной больнице. Спустя недели ожидания Нольде охватывает жажда творчества. Он берет бумагу для акварелей, наливает в чашку немного речной воды и рисует с раннего утра и до позднего вечера: сперва Матама и Тули, потом хижины туземцев, женщин, детей, покой, пальмы. Также он изготавливает деревянное клише и вырезает на дереве обоих мальчиков. Видны тончайшие линии глаз и ушей на темных головах, можно узнать особенный нос Тули и выступающую верхнюю губу Матама, на заднем фоне разбухает тихоокеанская растительность.
Но Эмиль Нольде не только очарован, но и отрезвлен. Здесь, в Палау, больше нет нетронутых южных островов, которые некогда рисовал Поль Гоген и воспевали европейские поэты. Колониальные туземцы печальным образом европеизированы, «их упрямство сломлено, волосы коротко острижены», как он пишет. Всех их привозят в Рабаул, чтобы обучить немецкому или английскому, а потом возвращают в родные деревни, дабы в будущем они работали переводчиками для туристов. На лодке Нольде отправляется к полуострову Газели, где надеется еще обнаружить исконные структуры жизни – он видит, что встретился с культурой в момент ее заката, и воспринимает свои акварели как фиксацию ее следов. Он ищет рай во вспыхивающих красно-розовым цветах бугенвилий и гибискуса и в голых телах туземцев. Но на лицах Нольде обнаруживает ужасающую апатию. Вместо изначальной радости жизни его картины с южных островов повествуют о серьезности модерна. На далекую родину он пишет: «Я рисую, пишу и пытаюсь удержать что-то от первобытной сущности. Что-то, может статься, удалось, в любом случае мне кажется, что мои картины туземцев и некоторые акварели настолько правдивы и грубы, что их невозможно будет повесить в парфюмированных салонах».
В Новой Померании в этом декабре он создает дюжины акварелей, меланхоличные этюды, изображающие агонию сломленной европейским натиском культуры. Матери и дети жмутся друг к другу, словно на тонущем корабле. Вот он какой, этот рай, о котором он мечтал столько лет и к которому ехал шестьдесят тягостных дней.
23 декабря почтовым теплоходом из Рабаула Нольде отправляет своему другу и спонсору Гансу Феру в Халле двести пятнадцать рисунков и акварелей. 24 декабря Эмиль Нольде пишет в дневнике, как сильно ему не хватает белого Рождества, потрескивания поленьев в камине и наряженной елки: «Практически невозможно было ощутить рождественское настроение, при таком-то тепле. Через моря и континенты наши мысли переносились в родные дома в Германии, где мерцали горящие свечи. На рождественский стол я поставил свои фигурки, которые во время морского перехода вырезал карманным ножом».
В 52-м номере «Шаубюне» от 25 декабря выходит стихотворение «Рождество в большом городе» Курта Тухольского под псевдонимом Теобальд Тигер. Рождество в нем представлено бюргерской постановкой, в которой у людей вместо чувств остались одни лишь роли:
Цитата в последнем четверостишии взята из Артура Шницлера. «Весь мир – игра. Кто понял, тот прозрел». Это что-то вроде пароля 1913 года. Шницлер мог бы гордиться, что молодой авангард понял его так хорошо, что мог цитировать – и все знали, кто имеется в виду.
Но Артур Шницлер не испытывает гордости. В декабре он записывает в дневник, что окончательно утратил надежду на то, что кто-то действительно его поймет: «Доктор Розиу прислал обо мне брошюру; довольно мило, и – в принципе, то же, что и везде. Я сдаюсь и не жду больше от современной критики какого-либо понимания».
18 декабря 1913 года в Любеке на свет появляется Герберт Эрнст Карл Фрам, который позже будет называть себя Вилли Брандтом.
Любимые имена 1913 года: Гертруда, Марта, Эрна, Ирмгард, Шарлотта, Анна, Ильза, Маргарета, Мария, Герта, Фрида, Эльза.
А для мальчиков: Карл, Ганс, Вальтер, Вильгельм, Курт, Герберт, Эрнст, Гельмут, Отто, Герман, Вернер, Пауль, Эрих, Вилли.
Оскар Кокошка отмечает Рождество с Альмой, ее матерью и дочерью в новом доме в Брайтенштейне. Свет все еще не работает, поэтому с наступлением сумерек все сидят перед камином. Пылающий огонь и множество свечей озаряют все праздничным светом. Кокошка дарит Альме большой веер, который разрисовал для нее: в центре крупная рыба уводит у мужчины Альму. Кокошка уверен: «Со времен Средневековья не было ничего подобного, ибо ни одна влюбленная пара еще не вдыхала друг в друга столько страсти». (Позже, когда Альма уже давно будет вдыхать страсть в Вальтера Гропиуса, Кокошка закажет куклу по образу и подобию Альмы, в натуральную величину. С чучельницей он детально обсудит каждый изгиб и каждую складку в области бедер. И в итоге он проживет с куклой дольше, чем с самой Альмой. Но это только в скобках).
Д.Г. Лоуренс, отмечающий успех романа «Сыновья и любовники», согласно которому мужчина может быть либо сыном, либо любовником (тоже своего рода отцеубийство), уже в этой книге обозначил большой темой конфликт между разумом и инстинктом. Осенью он, чтобы любовница Фрида фон Рихтхофен ему поверила, объехал всю Швейцарию, теперь оба празднуют теплое Рождество в портовом кабачке на Средиземном море. И в Рождество Лоуренс сочиняет символ веры совершенно особого рода: «Основу моей религии составляет вера в то, что кровь, плоть сильнее разума. Мы можем ошибиться в своем духе. Но что чувствует, думает и говорит наша кровь – всегда верно».
Его бы слова да Кафке в уши. Фелиция Бауэр больше не отвечает. Он пишет ей заказным, он пишет ей срочным, он отправляет своего друга Эрнста Вайса с посланием к ней в офис компании «Линдстрём», но она не отвечает. Потом Кафка получит телеграмму, объявляющую о скором письме. Но письмо не приходит. Они многократно говорят по телефону. Фелиция просит его не приезжать на Рождество в Берлин и уверяет, что скоро напишет. Но так и не отвечает. Когда к полудню 29 декабря письма все еще нет, Франц Кафка садится за новое письмо – свое второе предложение. Он мучительно пишет, мучительно думает, пишет и думает, пишет и думает. В новогоднюю ночь он уже добрался до двадцать второй страницы. В итоге письмо разрастется на тридцать пять листов. Кафка пишет: «Я люблю тебя, Фелиция, люблю всем, что есть во мне по-человечески хорошего, всем, что во мне есть ценного, ради чего я и мыкаюсь еще среди живущих». Когда в двенадцать часов с Градчан вновь доносится бой колоколов, Кафка привстает и выглядывает из окна. В ноябре семья переехала, Кафка теперь смотрит не на реку с мостом и парками, а на Староместскую площадь. Снег идет тихо, идет без конца, приглушая выстрелы пушек с крепости; там, на площади, люди празднуют начало нового года. Кафка снова садится и продолжает писать: «Даже то, что тебя многое во мне не устраивает и ты хочешь это изменить, – я люблю в тебе даже это, просто хочу, чтобы и ты это осознавала».
Кете Кольвиц, уставшая от жизни с мужем и не знающая, куда развивать свое искусство, подводит в новогоднюю ночь черту: «В любом случае 1913 год прошел весьма безобидно, не был пустым и сонным, довольно много внутренней жизни».
Довольно много внутренней жизни – похоже, так и есть. Роберт Музиль темной декабрьской ночью сидит над записями, из которых намного позже родится его роман «Человек без свойств». Сейчас он записывает прекрасное предложение: «Ульрих предсказывал будущее, не подозревая о том». Неплохо. Он делает очередной глоток красного вина и закуривает сигарету (по крайней мере, так это себе представляют), затем, повествуя об Ульрихе, он приближается к Диотиме, желанной красавице, женщине, полной свойств, – все время у него стояла в голове эта фраза. И вот он пишет: «И что-то открылось – наверно, будущее, но немного, во всяком случае, открылись и ее губы».[55]
Есть несколько счастливых людей в этот рождественский день 1913 года. Карл Краус и Сидони Надерни фон Борутин – одни из тех, перед которыми все открыто. Ударные волны от ссоры с Верфелем еще не добрались до их идиллии. Они еще наслаждаются друг другом, тайком, но в любви. Краус поражен прелестным замком Борутинов в Яновице, где светят только керосиновые лампы, его сказочным парком с чудесным пятисотлетним тополем – тем самым парком, который успел навсегда пленить Рильке. Даже сейчас, в декабре, на тополе еще осталось несколько растрепанных листьев на самой верхушке кроны, принимающихся шуметь, когда ветер проносится по склону. Краус целиком отдался во власть этого волшебного места, здесь, где его возлюбленная Сидони является хозяйкой всех лошадей, собак и свиней. Здесь его рай. Все здесь как есть – доброе, естественное, истинное. Сидони и Яновице, это высвобождение из Вены и интеллектуального корсета, превращают Крауса в другого человека. Брат Сидони мечтает о надлежащей сословию свадьбе для сестры, но когда Краус по ночам, как только брат уснет, прошмыгивает по темным холодным коридорам замка и юркает в теплую постель к своей Сидони, они не думают о такой старомодной сословной спеси. Карл Краус прибыл в Яновице уже 23 декабря, а 24-го к ним присоединяется его друг Адольф Лоос, они хотят отпраздновать Рождество вместе. Лоос (наверное, чтобы не докучать влюбленным) намерен посетить замок престолонаследника в Конопиште, расположенный прямо возле замка Борутинов. Он пишет письмо и просит разрешения. Но Франц Фердинанд не хочет, чтобы ему мешали. Жаль, а то замечательная вышла бы встреча двух крайних полюсов Австро-Венгрии: Лооса, холодного как лед борца с орнаментом, и Франца Фердинанда, горячего как огонь военнокомандующего.
Из Парижа приходит письмо для Сиди, отправитель – Рильке. «Карл Краус у Вас?» – спрашивает он, потому что Сиди ему открылась. И затем он просит именно Сиди, испытавшую такое отвращение, передать Карлу Краусу эссе о Франце Верфеле, под названием «О молодом поэте». Ничего менее подходящего он не мог отправить Краусу, который скоро узнает, что Верфель пускает по миру слухи о его любимой – это разъярит его, как неистового быка.
Но сейчас письмо Рильке не нарушает любовную идиллию в Яновице – Сиди откладывает его в сторону: к чему спешить, думает она и выходит с Карлом и любимой собакой Бобби в парк. Они кружат среди снежинок, нежно падающих с неба.
Краус, никогда не покидавший свой рабочий стол дольше, чем на два дня, продлевает отпуск до Нового года и сочиняет лирические стихи о природе. Сиди, гордая красавица, дарит ему свой мечтательный фотоснимок, на оборотной стороне она напишет синими чернилами: «Карлу Краусу / в память о совместных днях от Сиди Надерни / Яновице 1913-14». В Вене он сразу же повесит карточку над своим письменным столом и никогда больше ее не снимет. А однажды, где-то в другой жизни, уже после этой, он напишет Сидони открытку из Санкт-Морица: «Прошу сегодня вечером вспомнить Рождество 1913 года». Похоже, он удался на славу, этот рождественский праздник.
27 декабря министерство в Вене продлевает больному неврастенией библиотекарю второго класса Роберту Музилю отпуск еще на три месяца. Он тут же едет в Германию вести переговоры с Самуэлем Фишером, немногим позже он станет редактором его газеты «Нойе Рундшау». В поезде из Вены в Берлин он ошарашенно записывает в блокнот: «Примечательно в Германии: большая темнота».
Новогодняя ночь 1913 года. Освальд Шпенглер пишет в дневнике: «Помню, каково мне было в детстве, когда в новогоднюю ночь разоряли и убирали рождественское дерево, и все становилось таким же прозаичным, как и раньше. Всю ночь я плакал в постели, а долгий-долгий год до следующего Рождества был таким долгим и безутешным». И дальше: «Сегодня меня угнетает бытие в этом веке. Все, что было когда-то в культуре, красоте, цвете, – все разоряют».
В конце 1913 года выходит неожиданная книга. Она называется «1913 год» – своего рода попытка подвести итог в настоящем, которое «изобилует культурными ценностями», но вместе с тем и «предрекает растущее притупление и легкомыслие масс». Венчает книгу статья Эрнста Трёльча о религиозных явлениях современности: «Это старая, знакомая всем нам история, какое-то время ее называли прогрессом, потом – декадентством, а сегодня любят обнаружить в ней подступы к новому идеализму. Социальные реформаторы, философы, теологи, бизнесмены, психиатры, историки сигнализируют о ней. Но пока ее нет». Старая история, которую когда-то называли прогрессом – вот как мудро говорили в декабре 1913-го Но кто понимал этот язык в гуле голосов этого года?
В Вавилоне обнаруживают храмовое сооружение Этеменанки: это – легендарная Вавилонская башня.
Как же без него: в 1913 году, а именно 14 декабря, рождается изобретатель синхроноптической историографии Вернер Штайн. С 1946 года его «Хронология мировой цивилизации» будет пытаться расписать всю историю человечества по годовым поперечным сечениям.
Что носить женщине в новогоднюю ночь? «Мир женщины», приложение «Садовой беседки», в 52-м номере дает советы под лозунгом «Мода на рубеже лет». «Радость цвета, присущая этому сезону, проявляется и в туалетах для маленьких празднеств. Большинство форм, благодаря свободному покрою, несет на себе отпечаток того изящества, которое привлекательно для стройных созданий. Но и к дамам покрепче нынешняя мода благосклонна своим намеренным сглаживанием отдельных линий, если уметь выбирать». Через страницу напечатано стихотворение Мари Мёллер с безобидным названием «Канун Нового года». В нем такие неожиданные строки:
Райнеру Марии Рильке плохо в эти последние дни декабря в Париже. Он пишет: «Не вижу ни одного человека. Сначала были морозы, был гололед, теперь идет дождь, все течет – это здесь называется зимой, без конца то одно, то другое. Хватит с меня Парижа, на нем какое-то проклятье». И затем: «Вот самая суть моих пожеланий на 1914 год, на 1915, 1916, 1917 и т. д.» Эта суть звучит так: покой и природа с родным, как сестра, человеком. Одной из таких «сестер», мысли которой в этот момент, правда, заняты совсем другим, то есть Сидони Надерни, он затем пишет: «Мне бы сейчас хотелось быть словно без лица, словно свернувшийся еж, который раскрывается лишь вечером в городской канаве, выбирается из нее осторожно и упирается мордочкой в звезды».
Впервые в 1913 году на небе целиком наблюдается созвездие Стрелы. Южнее Лисички и севернее Орла, четкая, ярко сияющая Стрела летит прямо в Лебедя. Все взгляды прикованы к небу. Созвездие получило свое имя от опасной стрелы, которую, согласно мифологии, выпускает Геракл. Но Лебедю опять повезло: Стрела пролетает мимо.
31 декабря 1913 года. Артур Шницлер записывает пару слов в дневнике: «Утром продиктовал до конца „Новеллу безумия“». Днем он читает книгу Рикарды Хух «Большая война в Германии». В остальном: «Нервничаю весь день». Затем вечернее общество: «Играли в рулетку». В полночь они поднимают бокалы за 1914 год.
Избранная библиография
Эта книга основана на многочисленных биографиях и культурно-исторических исследованиях. Ниже приведены избранные работы, которым автор благодарен за важные ссылки.
Altenberg, Peter: Extrakte des Lebens. Gesammelte Skizzen 1898—1919. Wien und Frankfurt a.M. 1987.
Bauschinger, Sigrid: Else Lasker-Schüler. Eine Biographie. Göttingen 2004.
Berenth-Corinth, Charlotte: Lovis Corinth, Die Gemälde. Werkverzeichnis. München 1992.
Berger, Hilde: Ob es Hass ist, solche Liebe? Oskar Kokoschka und Alma Mahler. Wien 2008.
Bernauer, Hermann: Zeitungslektüre im «Mann ohne Eigenschaften» (Musil Studien). München 2007.
Bourgoing, Jean de (Hrsg.): Briefe Kaiser Franz Josephs an Frau Katharina Schratt. Wien 1964.