“А что, мужики, если нам сию плотину разрушить?”
“Дюже хорошо вышло бы!”
“Тогда, дяди, за мной, кто Россию любит!..” Такой вот был разговор у них, да…
— Ну, а дальше? Дальше что было? — спрашивали мальчики.
— Известно что. Посмотрел Савва Беляев на мужиков орлиным взором и бросился с ними к плотине. Кто с топором, кто с дубиной. Стали крушить перемычки, расшатывать сваи, выворачивать бревна. Силушкой бог не обидел… Очухались, знать, французы, сообразили, в чем дело. Подскочил отряд ихний, открыл стрельбу, поранил многих. И Савву в лицо ранило. Но что героям рана? От них мужики злей становятся. Под пулями успели свою работу сделать, разобрали плотину. А вода как нажмет, как заревет — всю плотину и разнесла. Помогла речка своим, да… Разрушила понтонный мост, разметала лодки. Вышла из берегов, затопила этот луг и соединилась с прудом. Пруд был вон там, где сейчас торф копают. Французы, натурально, подались назад, а Наполеон ихний сидит наверху и трясется аж от злости. Еще бы! Маленькая Лужа превратилась в море, задержала его на много часов перед городом. А за это время Кутузов и сам к Малому подоспел, стал недалече стеною. Дрались, дрались французы в городе, но не выдержали и пошли дальше по старой, ими же разоренной дороге. Во какие славные дела происходили в нашенских местах, ребятки мои. А от мельницы еще и столбы, глядите, остались…
Отец замолчал. Солнце стояло высоко, и рыба больше не клевала. Чуть слышно журча, бежала черная вода. Мальчики смотрели на поблескивающие струйки и переживали рассказ отца. Они думали о героях, которые жили здесь, в их городе, возможно, гуляли по берегу этой реки более ста лет назад. Простые русские люди в солдатских шинелях и без шинелей защищали тут, в глубине России, свою землю от вражеского нашествия…
Подняв загорелые лица, мальчики смотрели на строгий белый памятник, который четко выделялся на фоне безоблачного неба.
3
Когда человек думает о далеком прошлом, вспоминает своё детство, то не сплошная длинная дорога видится ему, а отдельные запомнившиеся отрывки, пестрые картинки. Это и есть воспоминания, которые то скользят быстрой чередой, бесцветные и неглубокие, то приобретают окраску и объемность. Вспомнил он, как мальчиком нередко месил для матери дрожжевое тесто, ничуть не стесняясь приятелей, повисших на подоконнике и насмешливо взиравших на эту “не мужскую” работу; зато первым он получал прямо со сковородки свои любимые хрустящие пирожки с капустой. Увидел он себя на экзаменах за семилетку. В новой рубашке-ковбойке и широких брюках стоит он перед исторической картой и рассказывает экзаменационной комиссии о битве на Чудском озере, о полководце, на которого ему хотелось хоть немного походить, — об Александре Невском.
— Любишь историю? — спрашивает его учительница Вера Максимовна.
— Да! — не задумываясь, восклицает он.
Выходит это у него так пылко и от души, что начинает улыбаться Вера Максимовна, другие члены комиссии, ребята, ожидающие своей очереди взять экзаменационный билет.
Экзамены Вася сдал успешно. На выпускном вечере пел в школьном хоре и сыграл на мандолине “Светит месяц”. Первый раз проводил девочку из параллельного класса, впервые взял ее под руку. А утром был серьезный семейный разговор за завтраком.
— Не лучше ли тебе, Василек, пойти на бухгалтерские курсы? — спрашивала Александра Панкратьевна, считавшая профессию бухгалтера “чистой” и хорошо оплачиваемой.
— Нет, мама, не лучше, — ласково гладил он худую руку.
Василий Тимофеевич хитро подмигивал дочерям. Он-то знал, что сыну до смерти хочется попасть в депо, но внешне соглашался, как обычно, с женой.
— А что же лучше? — спрашивала смуглая сестра Маша.
— Быть квалифицированным рабочим — вот что лучше. Рабочий класс — это силища!..
— Ну, ну! Пошел отцовские речи повторять, — замахала руками мать.
— Итак, мамочка, решено. Иду в наше ФЗУ, кончаю его и к бате в депо. От своей мечты не откажусь…
— И это все, сынок?
— Почему все? Только начало. Поработаю, отслужу в армии, потом поступлю в техникум. А там видно будет, жизнь покажет.
Сестренка Надя, лицом похожая на брата, поддержала его:
— Правильно, Вася, я тоже так сделаю. Будем работать вместе с отцом в нашем депо.
Василий Тимофеевич торжествовал, был в душе горд, что дети хотят последовать его примеру и стать рабочими, однако и виду не подавал и даже слегка хмурился, чтобы не огорчать жену.
И Вася пошел в ФЗУ. Сначала токарное дело ему не давалось. Самую простую шайбу выточить было куда труднее, чем выпилить лобзиком из фанеры тончайший узор. Все вечера он выпиливал. И все думал, почему запарывает шайбы, портит инструмент, режет пальцы. Ходил в депо, наблюдал за работой старых токарей, расспрашивал их. И постепенно дело наладилось. Стал работать чисто, не запарывал деталей, не портил резцов, получал одни отличные оценки.
— А что, ребята, выберем старостой группы Василька Петрова? — предложил кто-то на собрании. — Работает хорошо, товарищ — что надо, всякому готов помочь, в комсомол записался.
— Правильно! Выберем! Парень свой!.. — кричали фэзэушники, поднимая единодушно руки.
Да, славное было время! Время ученья в мастерских, жарких споров на собраниях, прогулок с девушками в городском сквере, время первых месяцев работы в локомотивном депо, где его вскоре избрали секретарем комитета комсомола. Своими успехами Василий не гордился, зато хвастался сыном Василий Тимофеевич.
— Понимаешь, мать, — говорил он как-то за обедом, — Васе-то нашему… новый станок дали, самостоятельную работу доверили пацану. Шутка сказать! Видала? Иному рабочему у нас годов пять не дают нового станка, а нашему — пожалуйста! — осваивайте советскую технику, творите, Василий Васильевич…
— Ну ладно, пап, ну, хватит, — смущался Василий.
Это наивное отцовское хвастовство он запомнил еще потому, что в тот день принес вечером домой первую получку и целиком отдал матери. Совсем старенькой и чувствительной стала Александра Панкратьевна. Пересчитывая красненькие тридцатки, заплакала вдруг она и обняла взрослеющего сына за широкие плечи.
— Ну, ну, мам, зачем так горько плакать? — шутливо сердился он. — Видишь, не меньше бухгалтера денег заработал…
— Вырос… Вырос, Василек мой… — всхлипывала мать.
По этому случаю Василий Тимофеевич сбегал за четвертинкой, которую сам всю и выпил, так как Вася торопился в городскую рощу, где ждала его тоненькая темноволосая девчонка.
…Воспоминания бежали чередой, но иногда внезапно прерывались или уходили в далекое детство. Как же было не вспомнить поездок в Москву. Два — три раза в год вся их большая семья непременно бывала там. Это был их семейный праздник.
— Мы живем недалече от столицы, — говорил накануне поездки Василий Тимофеевич, — и должны держать с нею полный контакт. Что это за жизнь — без Москвы. Побываешь там, поглядишь на Кремль, на Мавзолей — и вроде ближе, родней становится вся матушка-Россия. Великое это слово — Москва! На всю жизнь в груди…
Ничего не знал о педагогике старый железнодорожник, не ведал о воспитательных приемах и средствах. Но безошибочно воспитывал в своих детях самые высокие чувства патриотизма.
Все Петровы, и старые, и молодые, с нарастающим нетерпением ожидали этот заветный день. Наконец он наступал, почему-то всегда теплый, удивительно солнечный. Поднимались на рассвете, быстро пили чай, запирали дом и торопились на вокзал. Дети с интересом, а жена с гордостью наблюдали за Василием Тимофеевичем. Ходил он по перрону важный, торжественный. За руку здоровался со знакомыми, приподнимал форменную фуражку и опять ходил, заложив руки за спину и хозяйским глазом окидывая пути, стрелки, красноглазые семафоры. Поезд прибывал в Москву в 8 часов утра. От Киевского вокзала старшие Петровы не спеша вели детвору но Бородинскому мосту. Недолго стояли, глядя на утреннюю Москву-реку. Потом выходили на Смоленскую площадь. Дребезжащий трамвайчик без прицепа весело бежал вдоль Новинского бульвара к площади Восстания, которую отец по старинке называл Кудринкой.
— Папа, а почему Кудринка называется теперь площадью Восстания? — спросила как-то дочь Надя.
— Да ведь это — Красная Пресня.
— Ну и что же, что Красная Пресня?
— Как что? Как что? — рассердился отец. — Здесь же было восстание московских рабочих в 1905 году!.. До последнего держались тут рабочие. Полегло их много на баррикадах. Вот в честь восстания и названа так Кудринка. Придет время — памятники здесь поставят…
Александра Панкратьевна дергала мужа за рукав, и он умолкал. Сойдя с трамвая, они пешочком отправлялись в Зоологический сад…
Много мест в Москве знал и любил Василий: площадь Свердлова со сквериком перед Большим театром, Центральный парк культуры и отдыха с его веселыми аттракционами. Большой Каменный мост и, конечно, Красную площадь с Мавзолеем и серебристо-голубыми елями у кремлевской стены. Но, попадая в столицу — один ли, с сестрами или всей семьей, в детские годы или уже юношей, — он всякий раз, хотя бы на часок, заглядывал в любимый Зоопарк. Дети обязательно шли к знаменитой львице Кинули, которая дружила с маленькой собачкой, любовались гордыми черными лебедями и павлинами.
Перед тем, как пускаться в обратный путь, Василий Тимофеевич многозначительно кашлял в кулак и смотрел на жену ожидающим взглядом.
Семейный заговор! Смешным он кажется в глазах взрослых. Но не в глазах детей. Они внимательно следили за молчаливыми намеками отца и выражением лица матери. Александра Панкратьевна, по обычаю, сперва не понимала покашливания мужа, потом, снисходительно улыбнувшись, выдавала ему деньги на покупку бубликов и вафельных трубочек с кремом для ребят. Немного медлила и, снова усмехаясь, добавляла мужу на пиво. Василий Тимофеевич веселел и мчался с детьми в кафе.
Поезд долго тащился среди подмосковных лесов. В вагоне было жарко, в окна залетала копоть. Петровы дружно клевали носами и никак не могли дождаться, когда покажется длинное здание Малоярославецкого депо.
Усталые и довольные приходили домой, открывали настежь запертые окна и садились пить чай.
— Ну, насытились мы нашей красавицей Москвой всласть, — говорил Василий Тимофеевич, — хороша матушка. Правда, ребятки?
— Правда, папа. Верно… — отвечали дети.
4
Шла осень 1938 года. Из военкомата пришла повестка: Василий Петров призывался на действительную службу в Красную Армию. Вася с нетерпением ждал этого дня, мечтал о военной службе. Он прочел множество книг о гражданской войне, не пропустил ни одной военной кинокартины и мечтал стать пограничником. Внутренне он как бы уже подготовился к службе в Красной Армии.
Последний вечер в родном доме пролетел быстро. Приходили соседские ребята, товарищи детских игр, комсомольцы из депо, дарили на память записные книжки, значки и разную мелочь. Александра Панкратьевна угощала всех капустным пирогом и не спускала глаз с сына.
— Спел бы ты что-нибудь, Василек, — попросила она.
— Правда, Вась! — подхватили гости. — “Метелицу” заветную свою или “Москву майскую”. Спой на прощание…
С детства Василий любил петь, всегда участвовал в школьном хоре, выступал и один перед ребятами. Подыгрывал себе на балалайке или мандолине. Тенорок у него был несильный, но приятный, музыкальный, слушали его с удовольствием.
— А что? Спою. Возьму и спою! — смелый от выпитого вина, воскликнул он. — Где мой инструмент?
Никому он не показался смешным, когда, одернув модную сатиновую косоворотку, вышел на середину комнаты и стал в позу. Незаметно приподнял рукав, чтобы все видели недавно купленные наручные часы, подчеркнуто красивым жестом занес руку над мандолиной. Гости затихли. Сестры, обнявшись, влюбленными глазами смотрели на брата. Звякнули тонкими голосками струны. Круглое Васино лицо стало задумчивым, большие светлые глаза посерьезнели. Негромко он запел:
Хлопали самодеятельному исполнителю дружно и просили петь еще. И он, чувствуя себя героем дня, взволнованный и счастливый, пел все, что знал: “По военной дороге”, “Песню о Щорсе”, “Орленка”, “Каховку” и даже заунывное танго “Утомленное солнце нежно с морем прощалось…”. На прощание, по личной просьбе отца, Вася спел “Когда б имел златые горы…”.
Пройдет много лет, а люди, побывавшие тогда на проводах в старом доме Петровых, не забудут, как пел этот русоголовый и сероглазый паренек. Уж очень задушевно получались у него песни…
Удивительная вещь — песни нашего детства, песни юности, особенно какая-нибудь одна, самая дорогая и любимая песня! Она запоминается на всю жизнь! В ней чувства радости и горя.
На следующий день Василий Петров, остриженный под машинку, с группой других призывников поехал в Москву. Там их сразу направили на Ленинградский вокзал и посадили в старенькие теплушки, заполненные шумной и веселой молодежью, Василий быстро со всеми перезнакомился и подружился с одним пареньком, похожим на цыгана, — с Михаилом Каретниковым.
Безусыми юнцами, только что вышедшими из детства, привезли их из разных мест в Ленинград. Город поразил юношей. Несмотря на мглистую сырую погоду, туман и штормовой ветер, он был необыкновенно красив, строг и спокоен. Каретников и Петров попали в полковую школу младших командиров, В спальне их кровати стояли рядом, в столовой они сидели за одним столом. В свободное время они бродили по Ленинграду. В городе у Васи нашелся товарищ детства, с которым он когда-то учился в Малоярославце, в ФЗУ, — черноглазый паренек Петя Савушкин.
— Повезло вам, други, в жизни: пожить в таком городе, посмотреть на его чудеса…
— А Москва разве не красива? — ревниво спрашивал Петров.
— Москва лет через двадцать станет такой красавицей. Ведь реконструкция еще не начиналась. А этот город строили напоказ, как столицу. Да вот погодите, я вам его покажу — ахнете.
Петр без устали водил курсантов по историческим местам Ленинграда, по его музеям, паркам и мостам, показывал им памятники и прекрасные здания, пушкинский Лицей и петергофские фонтаны, кунсткамеру и мрачную Петропавловку.
— Да, брат, ты прав, — признался Савушкину Василий. — Нельзя не влюбиться в этот чудесный город. Вот бы все города на нашей земле были такими. И умирать не хотелось бы…
— Будут! Ежели война не случится, то все наши города перестроятся и украсятся. Верно я говорю, Василь?
— Верно-то верно. Но вот в Германии что делается…
Василий сделал большой альбом с видами Ленинграда и послал его домой с наказом не вынимать из него ни одной открытки. “Любуйтесь прекрасным городом, — писал он, — и пускай он ждет моего возвращения”.
Но часто встречаться с Савушкиным курсанты не могли: все время отнимала учеба. Все курсанты неплохо учились, но едва ли не лучше всех — Василий Петров. Удивлял товарищей и преподавателей своей усидчивостью, цепкой памятью и неукротимой энергией как в учении, так и в отдыхе. В свободное время Василий становился зачинателем разных игр, спортивных соревнований, песен, и его веселый азарт не мог не увлечь других. Пел в хоре, темпераментно играл на домбре, много читал. В девятнадцать лет стал он кандидатом в члены партии.
Незаметно пролетел почти год. Прибыла комиссия, начались экзамены, проверки. По всем дисциплинам Петров сдал на “отлично”, блеснул совершенным владением огнестрельного оружия, но особенно глубокие знания показал по политической подготовке. Члены комиссии заинтересовались им. Один из них задал ему много дополнительных вопросов. Михаил Каретников хорошо запомнил некоторые из них и короткие ответы приятеля:
— Курсант Петров, кто ваш любимый герой?
— Николай Островский! — сразу ответил Василий.
— Причина?
— Люблю упорных, волевых людей, преданных делу рабочего класса.
— Так… Вы, кажется, из Малоярославца?
— Так точно.
— Хорош ваш городок?
— После Москвы и Ленинграда — лучший для меня. — Каково его историческое значение, не скажете?
— Под Малоярославцем армия Наполеона в последний раз предприняла наступательные действия с целью прорваться в хлебные, не разрушенные войной районы страны. Но русские войска не пропустили ее туда. Наполеон вынужден был вернуться на тот путь, каким пришел.
— Есть у вас местные герои войны 1812 года?
— Так точно, есть. Савва Беляев с группой горожан разрешил плотину на реке и задержал вступление французов в город на несколько часов. Его имя носит школа в городе и там стоит бюст героя.
— Кто рассказал вам об этом?
— Мой отец.
— Он учитель? Историк?
— Нет, рабочий локомотивного депо.
— Интересно… Хотите дальше учиться?
— Так точно, хочу, но…
— Но?..
— Но сначала разрешите послужить.
— Вот как? Отлично, курсант Петров, отлично. Ваше желание будет учтено.
На второй день после экзаменов поздней ночью школу подняли по боевой тревоге. Быстро собрались молодые курсанты и при полной выкладке направились на вокзал. Ленинград спал, и лишь желтые фонари освещали пустынные улицы. “Прощай, мой Ленинград, — думал Василий, шагая по мокрой блестящей мостовой. — Увидимся ли когда-нибудь? Не забыть мне тебя никогда…”
Привезли их 10 сентября в пограничное белорусское местечко Жидковичи. Встретил курсантов седоватый полковник в зеленой фуражке, при виде которой радостно екнуло сердце Василия. Тут же на перроне он выстроил их, оглядел проницательным взглядом и коротко сказал:
— Что ж, молодцы, будете служить на границе. Охрана рубежей нашей Родины — дело трудное, но почетное. И весьма ответственное в настоящий момент. Запомните это!
Когда прозвучала команда “Вольно”, Петров восторженно прошептал на ухо Каретникову: