– Интрига?
– Нет, Рита, у меня форма повествования такая. Это называют стилем автора.
– Ты думаешь, читателям будет интересен твой стиль?
– А у них нет другого выбора. Ты либо принимаешь и продолжаешь читать, либо закрываешь книгу. Я уже представил ее обложку и мысленно провожу по ней пальцами…
– И какая она на ощупь?
– Она твердая, как лед. Стоит только приложить к ней руку и ты услышишь, как кто-то стучится под ним.
Я не читал свою последнюю выдержку Рите и она, возможно, поняла это по-своему.
– Габриэль, мне снился сон…
Она выпрямила пальцы и приложила свою ладонь к моей.
– Да, Рита?
– Ты будешь смеяться.
Она не решалась.
– Нет, не буду. Даю слово!
– Мне приснилось, что мы снова встретились с тем человеком из книжного.
Черт возьми, я в тот момент думал о нем. Когда мысленно держал в руках книгу.
– И?
Она сделала паузу.
– Он сказал, чтобы я не верила тебе.
– Вот как?
Я сгорал от любопытства.
– А в каком контексте он тебе это сказал.
Рита задумалась.
– Он подносил к губам мою руку. И вместо: «Очень приятно, Рита» – он произнес: «Не верь ему». Мы во сне были в том самом книжном…
– Хм, интересно…
Задумался. Мне было сложно теперь думать о чем-либо, я все время думал о нем. Кто он? И почему у него такое сильное влияние на людей? Возможно, он владеет гипнозом, хотя нет, не думаю. Я должен выяснить любой ценой, что это за человек, возможно, он сможет мне помочь. Он чувствует меня, как никто другой. Даже Рита не в силах прочесть мои мысли, хотя мы с ней уже два месяца живем вместе. Он гораздо сильнее ее.
– Не придавай такое значение снам.
– Хорошо.
Я обнял ее.
Рита больше не верила мне. Я прекрасно знаю ту наивную Риту, которая смотрит на меня, как на Всевышнего, и готова проглотить каждое мое слово, запивая вином. Теперь это была другая Рита. Она искала во всем подвох и, в силу своей близорукости, искала его не там. Она думала, что я нашел другую и предал ее, Рита называла это своей интуицией. Это не так, мое сокровище!
* * *Я снова шел в этот книжный, на витринах гордо висели плакаты современных бестселлеров, того легкого чтива, которое люди проглатывают в метро, в поездах – в тех местах, где нужно скоротать свое время. Я как-то взял «это» в руки и понял, почему таким вещам не посвящают свободное время. Я если бы и читал такие книги, то только в тюрьме, там ненужного времени много. Надеюсь, я не из того теста сделан и мой читатель будет меня смаковать в постели, в святыне святых, куда он приводит своих любовников. Я теперь его любовник. Он будет засыпать с моей книгой и просыпаться с ней. Я стану его другом и буду его за собой вести в самые потаенные подвалы моей души. Он будет смеяться, восторгаться и плакать. Какой это размах – быть чьей-то улыбкой, чьим-то ускоренным сердцебиением, предвкушением, разгадкой тайны, отражением самого человека – его зеркалом. Его темной стороной – убийцей. Я для него теперь ближе, чем кто-либо, ведь я его понимаю, как никто другой.
Я вошел. Зазвенел колокол, предупреждающий кассира о новом клиенте, он хотел снова ко мне пристать со своей помощью, но я отказался. Плохие психологи эти кассиры, я бы с большей вероятностью что-то купил, если бы меня никто не трогал.
– Уже третий раз я тебя вижу и не испытываю особой радости.
Начало было, мягко сказать, не очень.
Он стоял в том же костюме, и я сделал вывод, что другой одежды у него нет.
– Зачем ты снова пришел? Принес свою рукопись, так знай…
Я его перебил:
– Нет, ты же видишь, я ничего с собой не принес.
Он постучал указательным пальцем по виску.
– Она сейчас у тебя здесь. Выбрось ее на время из головы. Мне сложно разговаривать с людьми одержимыми. Они не умеют слушать отстраненно, как бы со стороны.
– Постараюсь, – я выдохнул и мысленно снял с себя все напряжение.
– Вот так. Я тебя слушаю!
– Я хотел спросить, как ты смог повлиять так на Риту, она восприняла твои слова всерьез и теперь пытается меня в чем-то разоблачить.
Он хотел мне ответить, но я продолжил:
– Я знаю, что это был не сон, точнее, не его привычная форма, ты каким-то образом засеял в ее голову эти мысли, тогда, при первой встрече. Только я не понимаю, как тебе это удалось. Мне кажется, ты что-то скрываешь.
– А ты ничего не скрываешь от Риты, может, пора уже ей признаться, а, Габриэль?
Я в этот момент почувствовал себя трусливым лгуном перед глазами Правды.
Я молчал.
– Пойми, не стоит бояться того, что ты делаешь, того, в чем скрыта твоя суть. Ты скрытен, мой друг, разве это не правда? Ты живешь с ней, сколько уже…
– Два месяца.
– Два месяца, но она ничего так и не знает о тебе. Самое дурное в этом то, что ты питаешь ее иллюзиями, а так делать не стоит, это может плохо повлиять на твою работу. Твоя работа – это ведь все для тебя? Признайся ей, Габриэль, тебе станет легче, ведь это своего рода груз для тебя – быть перед ней в долгу.
– А если она не примет меня таким?
Писатель рассмеялся.
– Конечно, не примет. Она вышвырнет тебя из твоего же дома. Ты только посмотри со стороны на себя. Кто ты? Ты это знаешь, я это знаю, а подойди к первому встречному и расскажи свою историю.
Его смех стал громче.
– Не бойся, парень, быть тем, кто ты есть. Я сейчас смеюсь не над тобой, а над собой молодым. Твое лицо мне так напоминает мое несколько лет назад, нет, не в этом, наши черты лица не схожи, мы разные внешне. Я тебя старше, но сужу сейчас не по возрасту, а по количеству написанных книг. Я не читаю твои мысли, Габриэль, не стоит из меня делать Бога, но я прочитал всю твою суть, все твое нутро перелистнул, когда ты взял мою книгу и приложил к своей груди. И если бы я встретился с собой несколько лет назад, я бы сказал: «Твоя душа будет стоить дешево», но даже это мне бы не помогло. Ведь если я загорался чем-то, то я пылал ярким пламенем с громким треском до тех пор, пока с меня не посыпется пепел. И я не слушал никого, я писал и сгорал, был полон страсти. Меня переполняла внеземная сила, которая исходила из моего творения. Я был слишком предан своей первой работе, своей первой книге – своей лучшей книге, я был уверен, что она раскроет во мне гения. Я себя таковым считал.
– И что произошло в итоге?
Он изливал мне свою душу, я узнавал себя.
– Я пришел в издательство, довольный своей законченной рукописью. Сколько ночей я тогда не спал – сорок восемь или сорок семь, неважно. Мне казалось, что ночь – главный источник моего вдохновения, ночью ко мне приходили самые необыкновенные образы.
Я внимательно слушал его, иногда даже затаив дыхание.
– Я принес свою рукопись, отдал редактору и пошел домой спать. (улыбнулся). Ха, я тогда проспал, кажется, суток двое, я был, как герой, павший на поле боя после своей победы. И утром, на третий день, я получил письмо, в нем было сказано, что издательство приняло мою рукопись и готово отдать в печать, первая партия выйдет тиражом пять тысяч экземпляров. Пять тысяч, ты представляешь себе, Габриэль, для меня эти цифры казались нереальными. Я обнял Жанну, она была для меня, как твоя Рита – муза, влечение, пыл, называй ее как угодно, но ее роль в моем творчестве была неоценима.
Я с пониманием кивнул.
– Мы с Жанной лежали на кровати и смотрели в потолок, мечтали, как меня будут издавать миллионными тиражами, люди будут обсуждать мой талант, мою сущность, мое уникальное восприятие мира. Я буду писать новые книги, а она будет готовить мне ужин, кстати, ей я тоже врал, как и ты. Мы не спали целую ночь, дожидаясь утра, чтобы пойти на свою первую презентацию книги. Это для меня был такой толчок, такие эмоции, словно меня возвысили к небу и нацепили на плечи крылья. «Лети, Маэстро, лети».
Я посмотрел на него, ожидая какого-то неприятного поворота. Я прекрасно знал, что у таких историй зачастную трагичный финал.
– Ждешь трагедии, Габриэль?
Он словно прочитал мои мысли. Я кивнул.
– Жду.
– Тогда слушай.
Он показал мне на столик, что стоял в конце зала, и мы направились к нему. Сели. Он закинул ногу на ногу, как закидывают дамы, неуклюже держа тонкую сигарету в руке. Дешевый прием.
– Я сидел перед публикой, человек тридцать пришли на меня посмотреть, они заглядывали мне в рот и ждали, что я открою перед ними истину. Жанна сидела в самом конце зала, и когда я начинал волноваться, я искал среди толпы ее, она каким-то чудом забирала все мое волнение себе. Я впервые открыл свою книгу, я несколько сотен раз представлял себе этот момент, но в реальности все произошло не так лирично. Я начал читать и ужаснулся. Это был не мой текст. Было добавлено много ненужных диалогов, пустых, о поверхностной любви. Я об этом не пишу и никогда бы не написал. Они изменили все, не так страшны декорации, как герои, говорящие не своим голосом. Это была не моя книга, а мусор. Позор! И вся та мораль, которую я хотел донести – я открыл последние страницы книги, – была утоплена, погублена, ее окунули в грязь. Они опошлили все, Габриэль. Всю мою святость. Я не мог выдавить из себя ни слова. Я встал, Жанна поняла, что что-то не так, и направилась ко мне, я взял ее за руку и увел прочь. Таков был мой дебют устами немого.
Я все это время представлял себе тот зал в мельчайших подробностях и то, как он уходил со своей Музой.
– Хочешь узнать, что было дальше?
– Хочу.
– Я очень виню себя, мой друг, что не пошел тогда в другое издательство, а принял их условия, ведь был контракт. Партия уже была реализована.
Он немного задумался.
– И однажды в книжном ко мне подошла уже немолодая женщина и похвалила меня, она сказала что-то вроде «Вы гений. Я благодарна вам за эту книгу!». И знаешь, на душе как-то так стало приятно, и мне было уже не важно, что мой текст изменили. Мое тщеславие затмил разум. Потом подошел мужчина, затем молодая женщина, люди все подходили и хвалили меня, словно я им чем-то сильно помог, эта книга находила в сердцах отклик. Мне было приятно.
– Ты больше не считал свою работу грязной?
– Нет, Габриэль, не считал. Она была чиста, как Дева Мария.
Он засмеялся каким-то злобным смехом.
– Ты знаешь, сколько я за нее получил?
Это был риторический вопрос.
– Десять тысяч долларов. Было продано более ста тысяч экземпляров, это был успех. Я зажил другой жизнью, больше не было того вечно голодного парня с мешками под глазами, был теперь другой человек – сытый, в красивом костюме, чистый, с довольным блеском в глазах. Блеск – это теперь поза. Я поддерживаю свой образ. А Жанна тогда ушла от меня к другому.
– Почему?
– Не знаю, не знаю. Без нее все стало иначе, я начал писать дамские романы с любовными интрижками для всеядных, и они продавались с бешеной скоростью. Я написал восемь книг и свою первую книгу я считаю лучшей. Но я бы ее уже не повторил. Не знаю почему, сейчас все по-другому. Я понял, что не нужна никому моя душа. Люди готовы есть помои, если они будут в красивой обложке. Это, кстати, моя книга висит на витрине и я законный владелец этого магазина.
Я потерял дар речи. Передо мной стоял Эн Ронни. Человек, которого я заочно ненавидел. Мне были, мягко сказать, не по душе его романы, и я никогда не мог понять, почему вся страна читает их. Он писал о примитивных отношениях, в его книгах не было никакой глубины. Это был всего лишь набор слов, я бы даже, оказавшись в тюрьме, его книгой разве что рыл бы подкоп.
– Теперь ты знаешь, кто я.
Произнес, смакуя. Он видел, что это произвело должный эффект.
– Мне нужно подумать.
Холодно попрощался я.
– Подумай, Габриэль, подумай, – улыбнулся Ронни.
* * *Я вошел мрачным в комнату. У меня на душе было разочарование. Я не видел ни Риту, ни свою рукопись, ничего вокруг. Передо мной было лицо этого человека, неприятные ощущения, словно меня окунули в лужу. Рита подошла и хотела обнять.
– Не трогай меня.
Я сорвался на нее. Что я делаю? В чем она виновата?
– Рита, прости, – я начал целовать ее руки, – я не хотел тебя обидеть. Мне сейчас тяжело.
Я опустился на колени, обнял ее ноги. Она гладила мои волосы.
– Что случилось, Габриэль?
Я все никак не решался сказать.
– Этот человек… Из книжного. Это Эн Ронни!
– А кто это?
– Ты не слышала о нем?
– Нет, – она удивилась.
– Если в двух словах, это известный современный писатель, мне казалось, что каждая собака в городе знакома с его творчеством.
– Не говори так больше.
Сказала приказным тоном, но при этом нежность ее осталась на губах.
– Почему?
– Потому что ты не в праве судить его.
– А кто же тогда ему судья? Знаешь, Рита, я относил ему свою рукопись, я не знал, кто он. Мне хотелось услышать его мнение. Верно он говорил о ценности своей души. Верно!
Я был в гневе.
– Пусть судят его читатели. А ты пиши, Габриэль, пиши… Неизвестно еще, сколько стоят наши души.
* * *– У тебя есть другая, Габриэль?
Я знал, что рано или поздно этот вопрос прозвучит. Мы лежали на матрасе – она у меня на груди, я ее обнимал.
– У меня нет другой, Рита.
– Не ври мне, признайся сейчас, пока не поздно.
Она слегка не в себе, мне нужно ее утешить.
– У меня только ты. Я не встречал женщину прекраснее, в тебе есть все, что мне нужно. Порой мне кажется, что ты создана лишь для меня одного.
– Но почему тогда я чувствую, что у тебя есть другая женщина? Ты от меня ее скрываешь.
В такие минуты мне хотелось от Риты бежать. Ужасно глупо пытаться оправдать себя в том, чего ты не делал, особенно перед человеком, который свято верит в свою правоту.
– Да, у меня есть другая, Рита.
– Говори.
В ее голосе я услышал облегчение.
– Это Юлия. Главная героиня моей книги. Она стала для меня больше, чем просто персонаж, я о ней пишу с каким-то известным только мне чувством. Это не страсть, не любовь, не сострадание – это что-то другое, она та грань, которая не позволяет мне оступиться в бездну. Когда я перестаю слышать своего героя, раздается ее голос, и этот голос – спасение для меня.
– Я о другой женщине, о которой ты все время грезишь. Она твоя главная муза – не я.
– Я не понимаю тебя, Рита.
– А ничего не нужно понимать, Габриэль. Женское сердце не обманешь, ты в какой-то момент пресытился мной.
Я не знал, что ей ответить. Мне было не о чем с ней больше говорить.
– Я тебе позволяла все – твои руки бывали там, куда я не пускала другие. Я позволяла тебе такой тон, который никогда бы не позволила другому. Я тебя возносила так, как меня возносили до тебя. Я спрашиваю у тебя, ради чего?
– Собирайся и уходи, если не веришь.
– Вот ты как со мной, Габриэль?
Признаю, я вспылил.
– Нет, Рита, не слушай меня. Никуда не уходи. Я верен тебе до последнего и всего лишь хочу, чтобы ты меня не порочила. Ты меня оскверняешь, оскверняешь нас. Я терпеть не могу эти дешевые страсти, измены и прочую низость. Это не по мне, пусть они остаются в дешевых журналах для пышных дам, которые толстеют от своей всеядности и неразборчивости. Это ты с Ронни можешь на такую тему поговорить – это все его стихия. Но не моя.
– Ладно, – сдалась Рита. – Говори мне что-нибудь приятное. Какими глазами ты смотришь на меня, что чувствуешь. Мне бы хотелось время от времени слышать, что я тебе нужна. Ты бы смог?
– Ты нужна мне, Рита, больше, чем все, что меня окружает. Ты есть во всем.
Через полчаса я покинул Риту, укрыв ее простыней, чтобы она не замерзла. Тихо встал, чтобы не разбудить, и сел писать у окна.
Я просидел до утра, смотря в окно. Ко мне не приходили мои герои, я не мог больше выдавить ни слова из себя.
Эн Ронни знал, что я еще вернусь. Это было видно по его довольному выражению лица, он не скрывал радости своих объятий при встрече.
– О, мой друг, Габриэль. Может, чаю? Честно признаться, я тебя ждал, почему ты не зашел ко мне вчера? Мы ведь с тобой теперь не разлей вода, друг без друга жить не можем.
Он открыто смеялся надо мной. Я никак не реагировал на это.
– Зря ты так, Габриэль, нужно больше улыбаться. Мир не такой суровый, как тебе кажется. Не стоит все время морщить лоб. Думы тяжкие, не правда?
Он вычурно растягивал последние слова, это доставляло ему удовольствие.
– Как Рита? Как книга твоя? Небось, уже закончил свой мировой шедевр и принес, чтобы я посоветовал тебе издательство. Я угадал?
– Это как нужно ненавидеть человека, чтобы посоветовать ему твое издательство?
Пауза. Я улыбнулся от собственных слов, а затем рассмеялся. Он меня поддержал.
– Да, Габриэль, ты безусловно прав.
Похлопал меня по плечу.
– Я рад, что мы начинаем с тобой со смеха. В этом есть какой-то контраст, не находишь?
Я кивнул.
– И что же тебя привело ко мне на этот раз? Дай еще раз угадаю, это, скорее всего, размышления Пикассо о формах искусства, понимаю тебя, мне тоже эти мысли не давали покоя много бессонных ночей. И в конце концов я…
– Нет, меня привело не это, а моя книга.
– А я думал, Пикассо. Согласись, его размышления о собственных детищах наталкивают на мысль…
– Я не хочу обсуждать его «формы», я не за этим к тебе пришел.
– Что с тобой, Габриэль? Разве ты не ценитель прекрасного? Вся наша жизнь – это чужое искусство. Одни выходят из рамок, другие до самой кончины в этих рамках живут. Но выйти возможно, пока краска еще свежая.
– Поверхностная мысль об искусстве.
Иронично улыбнулся я.
– Дело в том, что все в нашем мире лежит на поверхности. Не ищи глубины там, где ее нет.
Я ничего не ответил. Мне показалось, что о книге у него спрашивать не стоит. Не в этот раз. Я развернулся, чтобы уйти.
– Ко мне приходила вчера твоя Рита…
Я обернулся, не скрывая свой гнев.
– Она хотела, чтобы я рассказал ей, кто ты. Чтобы я открыл твой секрет, раскрыл твою тайну… Ты ведь тайной называешь свою скрытую от чужих глаз сущность?
Я еле сдержался, чтобы не повалить его на пол. Мне не хотелось, чтобы даже слова этого человека касались моей Риты.
– Тише, Габриэль, тише. Когда у человека заканчиваются аргументы, в его жилах закипает кровь. У него просыпаются чувства. Только глупые люди могут опуститься до драки в самый разгар диалога – это всегда поражение для того, кто не нашел, что ответить. Ты же не считаешь себя глупцом, мой друг?