– Чем обязан, господин Воловцов? – Время хоть еще вполне подходящее для визитов, но профессор был несколько удивлен. – Какое-то срочное дело?
– Архисрочное, господин профессор, – ответил Иван Федорович. – И крайне важное…
– Говорите, слушаю вас, – промолвил профессор, всем своим видом давая понять, что он весь внимание.
Воловцов какое-то время молчал, собираясь с мыслями, а вернее, подбирая слова, а потом произнес:
– Мне нужно, чтобы вы сходили на квартиру Кара и к доктору Бородулину и сказали им, что дела с Ядвигой значительно пошли на поправку… – Он замолчал и напряженно посмотрел на Прибыткова.
– Но это же не так! – Профессор был крайне удивлен, если не сказать, возмущен. – Это же явная ложь!
– Более того, вы должны сказать, что Ядвига Кара уже самостоятельно садится, узнает окружающих и начинает говорить. Она уже внятно произносит отдельные слова и складывает их в предложения. Ее здоровье настолько прогрессирует, что не позже нежели чем завтра утром она назовет имя убийцы или его приметы… – продолжал судебный следователь, не спуская взора с профессора.
– Это невозможно! – невольно воскликнул Прибытков.
– Это просто необходимо сделать, господин профессор, – жестко произнес Иван Федорович и свел брови к переносице. – В интересах следствия и в ваших, как гражданина империи, уважающего ее закон. – В словах судебного следователя по наиважнейшим делам звучал металл. – Это поможет нам найти убийцу жены и дочери Алоизия Осиповича.
– А как это вам может помочь? – понемногу начал сдаваться профессор.
– Это следственная тайна, господин Прибытков. Позже, когда завершится дело, возможно, я вам все расскажу обстоятельно…
– Значит, вы хотите, – в задумчивости произнес профессор, – чтобы я пошел в дом Стрельцовой, зашел к доктору Бородулину и Алоизию Осиповичу и объявил им, что Ядвига резко пошла на поправку?
– Ну, не так, чтобы уж резко… Просто скажите, что поначалу не решались об этом говорить, но на сегодняшний день прогресс в ее здоровье столь велик, что назавтра она определенно заговорит. И наверняка назовет убийцу…
Прибытков какое-то время смотрел на судебного следователя молча, а потом произнес:
– Вы все же полагаете, что все эти… нечеловеческие мерзости проделал Александр?
– Мы уже беседовали с вами по этому поводу, господин профессор, – неопределенно ответил Воловцов, отводя взгляд. – Ваша задача лишь объявить Алоизию Кару и доктору Бородулину означенную новость. Остальное же, прошу прощения, – наша забота…
– Я понимаю, и если это поможет найти и обличить убийцу, я, конечно же, сделаю то, что вы просите. Но… – Прибытков печально посмотрел на судебного следователя и грустно продолжил: – Этим известием мы обнадежим Алоизия Осиповича… точнее, я обнадежу, – поправился профессор. – А потом откроется, что это ложь, и как я буду смотреть в глаза Алоизию Каре?
– Понимаю вас, – вздохнул Воловцов. – А знаете что? Вы валите все на меня. Дескать, это я, судебный следователь Воловцов, принудил вас сказать ложь под угрозой привлечения к ответственности за отказ содействовать следствию. И вам просто ничего не оставалось делать, как исполнить то, о чем я вас просил… Нет, что я просто принудил вас сделать это…
– Но и это будет неправда, – робко возразил профессор.
– Господин Прибытков, это-то как раз и будет самой настоящей правдой. То, о чем я вас прошу, вы обязаны сделать. – Здесь Воловцов произвел небольшую паузу, подчеркивая значение слова «обязаны», и добавил: – Если, конечно, подчиняетесь законам Российской империи и соблюдаете их искренне и добровольно. И принуждение с моей стороны, как видите, вполне тогда имеет место…
– Хорошо. – Профессор принял требуемое от него решение и, очевидно, уже прокручивал в голове фразы, какие будет произносить Алоизию Каре и доктору Бородулину. – А когда я должен это сделать?
– Сегодня. Сей же час, как только я покину ваш дом. Я могу надеяться на вас? – с доверием посмотрел на Прибыткова Воловцов.
– Вне всякого сомнения, – твердо ответил профессор.
Мужской, а потому нерушимый договор был скреплен крепким рукопожатием, после чего Иван Федорович откланялся и покинул квартиру Прибыткова. Ему еще надлежало до темноты повидаться с начальником московского сыска Лебедевым. И тоже кое о чем с ним договориться…
Лебедев оказался на рабочем месте и принял Воловцова в своем небольшом аскетически обставленном кабинете.
– Ты думаешь, выгорит? – Он был задумчив, хотя предложение следователя его крайне заинтересовало и в нем пробудился азарт ищейки. – Думаешь, Кара клюнет?
– А у него просто нет иного выхода, – ответил Иван Федорович. – Завтра утром Ядвига озвучит имя убийцы – и его женитьбе, одинаково как будущей денежной службе и вообще всем его планам, да и ему самому придет конец! Он потеряет все! Поэтому попытается совершить убийство именно сегодня ночью.
– И у него поднимется на это рука? – с горечью спросил начальник сыскного отделения Воловцова, как-то быстро ставшего его приятелем.
Впрочем, в том, что они симпатизировали друг другу, почти мгновенно сблизились и перешли на вторые сутки знакомства на «ты», как короткие приятели и даже друзья, не было ничего удивительного. Они были похожи, не внешне, разумеется, а своим мировоззрением, отношением к службе, не растерянными в жизненных и служебных перипетиях понятиями о порядочности, совести, честности и чести. Скорее всего, они имели одни и те же привычки и сходились в пристрастиях и вкусах. Ибо симпатия из ничего не возникает. Ей обязательно нужна «похожесть». Но не та яркая, что мгновенно бросается в глаза всякому, а внутренняя, молчаливая и сдержанная, которую можно только чувствовать, но не лицезреть. Вы только встретились взглядом, не сказали еще друг другу значащих слов, а ниточка приязни между вами уже завязалась…
– Ну, поднялась же у него рука один раз, – не сразу ответил Иван Федорович. – И на нее поднялась, и на родную мать, и на сестру старшую. Поднимется и во второй раз…
– Тоже верно, – с уважением посмотрел на судебного следователя Лебедев. – Загнал ты его все же в угол, Иван Федорович. Вот у меня этого сделать не получилось…
– Тебе просто не хватило времени, – вполне искренне заметил Воловцов. – Ты тоже его дожал бы.
– Да и у тебя времени в обрез, – озабоченно произнес Лебедев. (Иван Федорович рассказал ему о том, что прокурор Завадский дал ему на ведение следствия всего неделю, поэтому главный московский сыщик был в курсе главной проблемы Воловцова.) – А ну, как он сегодня не придет? Что делать будешь?
– Значит, я буду караулить его и завтра ночью, – последовал ответ.
– И послезавтра? – посмотрел на Воловцова Лебедев.
– Ну, если не придет ни сегодня, ни завтра, то буду караулить и послезавтра, – кивнул судебный следователь. – Буду ждать столько, сколько нужно. Но у него, повторяю, ситуация безвыходная. Завтра, по легенде, которую как раз сейчас, – Иван Федорович глянул на наручные часы, – рассказывает Каре профессор Прибытков, Ядвига назовет имя убийцы. Его, Александра, имя. Это значит, у него просто нет больше времени. Никаких завтра или послезавтра. Только сегодня! Иначе будет поздно. Поэтому, я уверен, сегодня ночью он предпримет попытку ее убить. А тут мы с тобой… И мы его возьме-о-ом. Непременно возьмем…
– Что ж, тогда едем? – поднялся с кресла главный московский сыскарь. – Надо еще успеть подготовится…
– Едем, – также поднялся с кресла Иван Федорович. – Давненько я не бывал в секрете…
– А вот это точно, – усмехнулся Лебедев. – Теперь говорят не «в секрете», а «в засаде». Секреты ныне только у дамочек…
Когда Воловцов и Лебедев садились в коляску, уже начинали спускаться сумерки. В сентябре, как известно, темнеет быстро…
Глава 16 Этого не может быть, или В жизни случается всякое
Иван Воловцов был прав. Пока он разговаривал с Лебедевым, профессор Прибытков уже поделился «радостной вестью» с доктором Бородулиным, который новость эту касательно «выздоровления» Ядвиги Кара принял вначале с некоторым недоверием и назадавал профессору кучу специфических медицинских вопросов, на которые Прибытков с трудом, но ответил. Бородулин, судя по всему, поверил в «выздоровление» Елички, но пребывал в состоянии крайнего изумления, поскольку именно он, как никто другой, более всего знал об увечьях, нанесенных бедной Ядвиге, поскольку первый осматривал ее и оказывал помощь непосредственно сразу после совершения преступления. И потом, как не поверить профессору Прибыткову, светиле российской медицинской науки, авторитет которого в своей сфере был безукоризненным и не подвергался даже малейшему сомнению!
Поэтому доктор Бородулин, когда ушел профессор, предался рассуждениям о бренности бытия, откуда как-то незаметно переключился на несовершенство отношений между мужчиной и женщиной, в частности, на отношения с обожаемой супругой Елизаветой Викторовной, а Прибытков направил свои стопы в квартиру Кары. И в тот самый момент, когда судебный следователь по наиважнейшим делам господин коллежский советник Иван Федорович Воловцов разговаривал с начальником московского отделения сыскной полиции Владимиром Ивановичем Лебедевым, профессор Прибытков и правда находился в квартире Алоизия Осиповича Кары. Сам хозяин сидел в кресле, поставив локти на стол и подперев голову, а вот Александр нервически расхаживал из угла в угол, время от времени задавая профессору Прибыткову различные вопросы.
– Изменения, произошедшие с вашей дочерью в последнюю неделю, позволяют с большой долей вероятности сделать вывод, что оздоровительные процессы в организме входят в свою заключительную стадию полного восстановления центральной нервной системы и мозга. А значит, и всего опорно-двигательного аппарата, который находится в полном подчинении от мозга и посылаемых им импульсов. – Профессор, кажется, специально построил фразу так, чтобы она была не очень конкретной, ведь врать, причем жестоко и нагло, как того требовали обстоятельства, он не умел. – Конечно, мы будем наблюдать Еличку и дальше, пока жизнедеятельность ее организма полностью не восстановится, но уже сегодня с полной уверенностью можно сказать, что ваша дочь, уважаемый Алоизий Осипович…
– Она что, будет ходить? – спросил пивовар.
– Будет, – ответил профессор Прибытков и посмотрел поверх головы Алоизия Осиповича. – Она уже самостоятельно садится, берет руками предметы и начала кушать без помощи сестры-нянечки. Это говорит о том, что наше лечение находится на правильном пути…
– И она уже может говорить? – спросил из угла кабинета отца Александр.
К этому вопросу Прибытков был тоже готов, посему ответил вполне твердо и даже убедительно:
– Пока только отдельные и наиболее употребительные слова. Сегодня, например, она ответила на мой вопрос, сколько ей лет…
– Но как это возможно? – снова спросил Александр, и мертвенная бледность покрыла его лицо. – Этого же не может быть!
– Я вначале тоже так думал, – повернулся к нему Прибытков. – Увечья, нанесенные Еличке преступником, имели форму необратимых и не подлежащих излечению. Но, – тут профессор вполне искренне посмотрел в глаза Алоизия Осиповича, – медицина еще столь несовершенна, а человеческий организм и его возможности столь мало еще изучены, что исход лечения в том или ином случае часто является вещью непредсказуемой. Менее просвещенные люди склонны видеть в таких случаях проявление чуда. Ведь, с одной стороны, то, что Еличка выжила, – уже есть несомненное чудо. При таких ранениях и обильной кровопотере, что она получила, ваша дочь должна была, простите меня за эти слова… гарантированно умереть. Но этого не случилось. И вот теперь нам является как бы второе чудо: Еличка семимильными шагами идет по пути полного излечения. Почему такое происходит – медицинской науке пока еще неизвестно. Зато ей известны подобные случаи, когда люди выживали при получении ран, совершенно не совместимых с жизнью. И они не единичны, уверяю вас. Например, в Турции одного преступника в прошлом веке приговорили к смертной казни путем пробития головы гвоздем. Его голову подложили на плаху и забили в висок огромный гвоздь. Когда палач сделал свое дело и приподнял голову «казненного», тот смотрел на него и моргал. Не долго думая, палач повернул его голову другой стороной, из которой торчало острие первого гвоздя, и забил в висок еще один гвоздь. – Прибытков теперь был, что называется, «в своей тарелке». Он словно читал лекцию студентам… – Когда палач снова приподнял голову несчастного, тот посмотрел на него и заплакал в голос, да еще с причитаниями. Стал говорить, что ему больно. Палачу ничего не оставалось, как отправиться за новыми гвоздями, поскольку для свершения казни у него было всего два гвоздя, причем второй гвоздь он взял совершенно случайно. Когда палач вернулся, преступник все еще плакал, обхватив голову руками, и каялся в совершенных грехах… Науке также известно несколько случаев, когда пулевое ранение в сердце не привело к смертельному исходу. Операции по извлечению пуль сделать было нельзя, и человек оставался жить с пулею в сердце. Во времена императрицы Анны Иоанновны между бароном Генрихом Остерманом и гвардии поручиком Анатолием Писемским состоялась дуэль. Неважно, из-за чего… Важно то, что барон Остерман пронзил шпагою сердце поручика Писемского насквозь. Поручик схватился за сердце и упал. Но когда подошли секунданты, чтобы удостовериться в его смерти, тот поднялся на ноги, обругал секундантов непотребными словами, которые я здесь, господа, привести не в состоянии, и потребовал продолжения дуэли. Поскольку в условиях дуэли не значилось, что она происходит лишь до первой крови, барон Остерман был вынужден принять требование поручика Писемского и продолжить поединок. Вскоре поручик был вновь пронзен шпагою, и снова в область сердца. На сей раз он даже не упал, а, стиснув зубы и держась за грудь, дабы как-то унять кровь, опять потребовал продолжения поединка. Пораженный мужеством гвардии поручика, барон Остерман потребовал у секундантов остановить поединок и даже соглашался признать себя побежденным, на что гвардии поручик Писемский заявил с непоколебимой твердостью, что покуда один из них жив, то нет ни победителя, ни побежденного. Вынужденный согласиться, барон Остерман продолжил поединок. Поручик Писемский дрался так, словно и не был дважды ранен. Наконец, изловчившись, ему удалось нанести Остерману тяжелое ранение в грудь, после которого секунданты остановили поединок, поскольку барон лишился чувств. Обоих затем отвезли в больницу, причем барон от полученной раны и большой потери крови скончался, а вот поручик Писемский выжил и по выходу из больницы был определен в полковую гауптвахту на две недели в качестве наказания за участие в дуэли со смертельным исходом…
Прибытков перевел дух и продолжил, сам увлеченный тем, что рассказывал…
– Да что там далеко ходить! Год назад на одном из рудников Северо-Американских Соединенных Штатов шахтер по фамилии Дуглас, закладывая в шурф динамит, попытался протолкнуть его подальше в отверстие при помощи лома. Случился взрыв, лом вылетел, как стрела из отверстия стены, пробил голову шахтера и пролетел еще метров тридцать. Шахтер самостоятельно выбрался из шахты, вышел к своим товарищам и обратился за помощью, указывая на рану, то есть практически на дыру в голове. Потом его отвезли в больницу, и он по дороге рассказал, как все это с ним случилось. Врачам, когда его привезли в госпиталь, он подробнейшим образом описал всю ситуацию, что произошла в шахте, а когда сделанные снимки подтвердили его слова, медики просто впали в прострацию: того, что случилось с этим шахтером, быть не могло в принципе. Но – случилось!..
– Да, я, кажется, читал об этом шахтере в «Ведомостях», – отозвался на рассказ Прибыткова молчавший до этого Алоизий Осипович.
– А я не читал! – резко произнес Александр, чем заставил профессора вскинуть голову.
Это заявление Кары-младшего каким-то образом, кажется, успокоило Прибыткова. Возможно, он окончательно уверился в том, что Александр и есть истинный убийца своей матери и сестры, ибо этот факт до самого последнего момента все же никак не укладывался в его голове, и ему стало как-то легче говорить неправду. Он даже позволил себе встретиться взглядом с Алоизием Осиповичем и не отвести его…
– Прошу прощения, но вы сказали, что дела дочери пошли на поправку уже почти как неделю. – Кара-старший блеснул на Прибыткова повлажневшими глазами, и одна слеза скатилась у него по щеке. – А почему вы не сообщили нам об этом раньше?
– Я, честно признаюсь, просто боялся сглазить. – Профессор Прибытков сморгнул, но соврал вполне убедительно. – Ведь это было столь неожиданно, что мы все попросту отказывались этому верить… Но на сегодняшний день прогресс в состоянии вашей дочери настолько велик, что теперь я вполне определенно могу сказать вам это. И еще могу вам доложить, господин Кара, – Прибытков снова механически сморгнул, но все же завершил фразу: – что не далее нежели завтра Еличка, надо полагать, скажет, кто виновник вашего несчастья, постигшего вас без малого год назад…
Томительное молчание повисло в кабинете Алоизия Осиповича. Кара-старший нахмурился и сжал кулаки, а Александр стоял бледный и недвижимый, и на виске у него бешено билась синяя жилка…
– Что ж, благодарю вас, господин профессор, – нарушил наконец молчание Алоизий Осипович. – Вы принесли нам поистине радостную весть, первую за этот проклятый год. А то, что вскоре обнаружится тот, кто лишил жизни самых дорогих нам людей, – Кара несколько секунд молчал, справляясь с волнением, – вернет нам веру, что Господь не оставил нас… А когда мы, господин профессор, сможем повидаться с Еличкой и порадоваться ее успехам вместе с ней? – с надеждой спросил он и просительно посмотрел на медицинского светилу.