После молебна полки стали устраиваться на ночлег: конники отдельно от пешцев, обозные отдельно от ратников. Шатры остались на северном берегу Дона, поэтому ратники и воеводы укладывались спать вповалку на примятой траве, заворачиваясь в плащи и кладя под бок щиты и оружие.
Янина ушла к обозным и забралась в первую попавшуюся повозку, удобно устроившись на мешках с зерном и горохом. Она долго не могла уснуть.
Густой мрак опустившейся ночи был полон звуков, состоящих из негромких голосов, возгласов и смеха, сюда же примешивались чьи-то шаги, спотыкающиеся о лежащих в беспорядке воинов, иногда звякала брошенная на щит чья-то кольчуга или бряцало перекладываемое с места на место оружие.
В голове у Янины все перемешалось. Ради Ропши она надела мужское платье, в рядах русского воинства забралась в такую даль от родного дома, позволяла тискать себя трусоватому боярину Огневиту, дабы тот уговорил воеводу коломенского полка закрыть глаза на ее присутствие в войске. Янина обошла на марше многие русские полки, но нигде она так и не отыскала своего возлюбленного. Янине так хотелось быть рядом с Ропшей в момент решающего противостояния русичей с татарами. А что, если Ропши уже нет в живых? Ведь он находится в передовом дозорном отряде, который, по слухам, уже имел стычки с татарами!
Течение мыслей Янины прервала возня двух обозных мужиков, устроившихся на ночлег под повозкой.
– Видал, какие два здоровенных богатыря стояли подле князя Дмитрия Ивановича во время молебна? – хрипло проговорил один.
– Ну, – отозвался другой.
– Это посланцы святого старца Сергия Радонежского, – опять заговорил первый, – иноки из его лесной обители. Братья Пересвет и Ослябя.
– Ничего себе иноки! – выразил удивление другой. – У обоих плечи в косую сажень, а ручищи шире лопаты!
– Инок-ратоборец в битве сильнее тысячи воинов, так говорят, – вновь подал голос первый. – Ибо Господь его заранее выкупает из мертвых и делает на несколько часов бессмертным.
– Да ну?!
– Истинный крест! Даже пронзенный копьем насквозь инок-воин умирает не сразу, а лишь свершив великие подвиги ратные.
– С такими витязями нам никакой Мамай не страшен.
Глава седьмая Туманный рассвет
К исходу ночи заметно похолодало, трава отсырела от росы, из оврагов и низин выползли валы промозглого тумана. Вскоре все вокруг заволокло плотной белесой мутью.
Ратники, просыпаясь, зябко поеживались, покашливали, где-то звучали недовольные ворчливые голоса: мол, легли спать на сухой траве, а проснулись будто в сыром болоте.
Утренний свет все прибывал, но туман был по-прежнему плотен. Воздух сделался настолько влажным, что с кустов и деревьев зачастила холодная капель.
Натужно и хрипло гудели по всему полю боевые трубы, повелевая воинам седлать коней, облачаться в брони и кольчуги, строиться в боевой порядок. Воеводы громко подбадривали ратников, торопили их становиться в строй. Какое-то время всюду царила сумятица, так как полки перемешались и далеко не сразу воины разобрались, где стоят стяги большого центрального полка, куда велено двигаться ратникам, образующим полки правой и левой руки.
Так прошел час и другой.
С юго-запада задул ветер резкими порывами, так что туман стал рваться большими клочьями. Однако белесая мгла не рассеивалась, она слоилась и перемешивалась, цепляясь за кусты; на миг проступали в ее разрывах ряды пешцев и плотные колонны всадников и опять пропадали, будто проваливались в призрачное небытие. В разных местах снова и снова терзали утреннюю тишину призывные звуки труб. Топот тысяч ног и гул тысяч копыт растекались по равнине, укрытой туманом, как облаком.
Владимир Андреевич был объят раздражением от того, что дружинники его опаздывали к месту сбора, хотя сигналы трубой в серпуховской дружине начали подавать раньше всех.
Видя раздражение князя, злился на нерасторопность своих дружинников и гридничий Бакота.
– Ты-то, Нелюб, почто вдруг заплутал среди полков чужих? – набросился Бакота на десятника, который отыскал стяг своей дружины в числе самых последних. – Ты в темноте никогда не плутаешь, словно носом чуешь верное направление, а в тумане вдруг заблудился! Не узнаю я тебя, друже.
Нелюб угрюмо отмалчивался, ибо возразить ему было нечего. Сморил его крепкий сон под самое утро. Хоть и растолкал его кто-то из своих воев, когда загудели трубы, но спросонья Нелюб был как бы сам не свой. В доспехи облачался дольше всех, коня своего кое-как разыскал в табуне, потом и вовсе заплутал среди строящихся на поле колонн в молочном туманном мареве.
Серпуховская дружина, построившись колонной по четыре всадника в ряд, во главе с князем и знаменосцем двинулась не на равнину, где строилось для битвы все русское войско, но углубилась в лесистую низину, где среди болот протекала маленькая речка Смолка. Недалеко от устья Смолки, впадающей в Дон, лежала деревенька Куликово.
Потому-то и поле, примыкающее к речке Смолке, здешние жители называли Куликовым.
Владимир Андреевич остановил свою дружину в самых дебрях, приказав гридням спешиться, сложить на землю щиты и копья.
– Никому никуда не отлучаться! – зычно выкрикивал гридничий Бакота. – Всем быть подле коней. Песен не петь, костров не разводить и громко не смеяться.
Дружинники были в недоумении: отчего это их храбрейший князь вдруг ушел вместе с полком подальше от поля ратного?!
Изумление серпуховчан только усилилось, когда к ним в дубраву спустилась тем же путем конная московская дружина во главе с князем Дмитрием Михайловичем, носившим прозвище Боброк. Было у этого князя и другое прозвище – Волынец, поскольку родом он был из западной Галицкой Руси. Во всех ратях и походах Великий князь поручал Волынцу наиважнейшие поручения, уповая на его большой военный опыт. А тут, накануне решающей битвы с Ордой, Дмитрий Иванович неожиданно упрятал Волынца и свою отборную молодшую дружину в леса и болота!
* * *На берегу реки Непрядвы раскинулось село Рождествено-Монастырщина, самое большое среди окрестных деревень на этой стороне Дона. В этом селе провели ночь перед битвой все князья русского войска, коих было двадцать шесть вместе с самим Великим князем.
Сюда же рано утром пришел из дальнего дозора поредевший конный отряд воеводы Семена Мелика. Дозорные выследили становище Мамая, который двигался прямиком к Куликову полю. В стычках с ордынцами воины Мелика пленили знатного мурзу Кострюка и привезли его с собой.
Кострюк поведал Великому князю, с чем связано такое неспешное продвижение Мамая к русским рубежам. Оказывается, Мамай ожидает подхода литовской рати и воинства рязанского князя. Ягайло уже перешел реку Угру и стоит под Козельском, это в пяти переходах от Дона. Полки князя Олега стоят под Рязанью, дожидаясь, когда войско Мамая достигнет верховьев Дона. О том, что русская рать преградила путь ордынским полчищам у речки Непрядвы, в ставке Мамая и не подозревают.
Выслушав пленника, Дмитрий Иванович удовлетворенно покачал головой.
Прохор, переводивший речь татарина на русский язык, поглядывал на Великого князя с легким недоумением. Дмитрий Иванович был одет, как простой воин. Кольчуга на нем была самая обычная, защитные латы на руках и груди тоже ничем не выделялись из общей массы таких же лат, в которых ныне вышли на сечу с врагом тысячи русичей. Тут же в одной светлице с Великим князем сидели на скамьях князья и воеводы, облаченные в позолоченные, украшенные чернью и чеканным узором доспехи, как и полагалось предводителям столь великой рати. Но более всего Прохора поразил вид боярина Михаила Бренка, поскольку тот красовался в одежде и доспехах великокняжеских. Эти сверкающие золотом доспехи все русское воинство видело на Дмитрии Ивановиче во время смотра на Девичьем Поле под Коломной, и потом, во время движения полков к Дону, Великий князь постоянно появлялся перед ратниками в этих же блестящих латах.
По приказу Дмитрия Ивановича пленника увели.
– Что ж, братья, ордынцы надвигаются на нас, не ведая, что полки наши уже ждут их, – сказал Великий князь. – Пора урядиться перед сечей, которая, чаю, случится здесь совсем скоро. Тебе, боярин, предстоит взять под свою руку большой полк. – Дмитрий Иванович повернулся к Бренку. – Доверяю тебе и свой стяг великокняжеский. Сорок тысяч пешцев будут взирать на тебя, мня в тебе Великого князя. Прояви же мужество, друже, и стой крепко! В помощь тебе даю тысяцкого Тимофея Вельяминова и иже с ним воевод Волуя Окатьевича и Микулу Вельяминова.
В полк правой руки Великий князь назначил предводителями братьев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Полк левой руки был отдан под начало белозерских князей Федора Романовича и сына его Ивана. В полк тыловой поддержки военачальниками были назначены князья Андрей Серкизов и Глеб Дмитриевич. Передовой полк возглавили тарусский князь Иван Константинович и князья друцкие Дмитрий и Владимир Александровичи.
Когда Великий князь объявил, что сам намерен встретить врага в передовом полку, князья и воеводы стали возражать ему дружным хором голосов. Однако Дмитрий Иванович был непреклонен.
– Не могу я стоять позади, говоря ратникам: «Подвигнемся, други, на врагов!» Не по чести это! – сказал он. – Хочу встретить опасность в рядах своих московлян, с коими немало путей исхожено и славных побед одержано. Славу ли, гибель ли – разделить хочу с ними!
– В передовом полку воинов всего-то пятнадцать тысяч, княже, – озабоченно проговорил седоусый ростовский князь Андрей Федорович. – Ни справа, ни слева поддержки у него нету. Скорее всего, сомнут сей полк ордынцы, навалившись сразу с трех сторон. Разумеешь ли это, княже?
– Разумею, брат, – ответил Дмитрий Иванович. – Но построение менять не будем, как урядились выстроить полки еще под Коломной, так пусть и стоят они здесь, на поле Куликовом. Фланги наши прикрыты надежно лесом, оврагами и топями. Татарам один путь остается – атаковать в лоб. А рать наша к этому готова.
– Полки мы умно выстроили, токмо бы Мамая заманить сюда, к Непрядве, – промолвил оболенский князь Семен Константинович.
– Где же теперь орда татарская? – спросил князь Андрей Ольгердович, обращаясь к воеводам дозорных отрядов Василию Тупику и Семену Мелику.
Головы прочих князей разом повернулись к сидящим в уголке двоим удальцам, конники которых вот уже несколько дней вели беспощадные сшибки с головными отрядами татар, неизменно отступая перед их натиском.
– Передовой татарский тумен стоит совсем рядом отсюда, за Красным холмом, – сказал Семен Мелик. – Ежели татары взойдут на Красный холм, их взору непременно откроется наше воинство, ибо с той возвышенности видны все окрестности на многие версты.
– Нужно заманить татар на Красный холм, – промолвил Дмитрий Иванович. – Затем выдвинуть далеко вперед головной полк, пусть татары узреют его немногочисленность. Основным же полкам до поры стоять на берегу Непрядвы, не выказывая ордынцам своего присутствия. Ежели передовой татарский тумен ввяжется в сечу с нашим головным полком и потеснит его, тогда и главные полчища Мамая в стороне не останутся. С богом, братья!
Князья и воеводы гурьбой вышли из большой избы здешнего ратайного старосты, садясь на коней и направляясь каждый к своему полку.
В светлице подле Великого князя задержался лишь Семен Мелик.
– Все дозорные отряды отдаю под твое начало, друг мой, – сказал Мелику Дмитрий Иванович. – Немедленно выступай навстречу татарам, завяжи с ними перестрелку из луков. Отступая, заманивай татар на Красный холм и дальше, в низину между Березовым оврагом и речкой Нижний Дубяк. Я приведу туда наш головной полк, который станет наживкой для ордынцев.
– Все сделаю, княже, – с поклоном проговорил Мелик.
Вместе с воеводой отвесил поклон Великому князю и Прохор.
– Ну вот, братец, сегодня у тебя будет прекрасная возможность с ордынцами за сестру поквитаться, – промолвил Дмитрий Иванович, положив свою сильную руку юноше на плечо. – Дерзай! Бог тебе в помощь!
Кивнув на дверь, за которой скрылся юный воин, Дмитрий Иванович обратился к Семену Мелику:
– Как тебе сей младень?
– Удалец, одно слово! – улыбнулся Мелик. – Наездник хоть куда и стрелок отменный!
Глава восьмая Сеча на Красном холме
Собрав всех дозорных конников в один отряд, Семен Мелик уже через час оказался на Красном холме, с которого было видно, как туман, рассеиваясь, открывает широкие дали за речкой Курцой. Там, на равнине, среди холмов и редких перелесков, дымили костры становища передового татарского тумена.
– Нам первым выпала честь мечи окропить, – сказал своим воинам Мелик. – Раззадорим нехристей! Пусть-ка они погоняются за нами!
Три сотни русских сторожей на серых и гнедых лошадях, разбившись на мелкие группы, спустились с Красного холма. Широко раскинувшись по степи, озаренной взошедшим солнечным диском, удальцы-дозорные налетели на татарских караульных, разбросанных вокруг татарского стана.
Передовой татарский тумен возглавлял эмир Челубей. Это был воин до мозга костей, всю свою жизнь проведший в седле. Малейшая неудача выводила Челубея из себя. Он был одинаково беспощаден к врагам и к собственным нерадивым воинам. Недавнее пленение русичами мурзы Кострюка вызвало негодование Мамая, который выразил Челубею свое неудовольствие, пригрозив ему переводом в арьергардный тумен.
По этой причине Челубей вывел в поле отборную тысячу своих батыров и устроил настоящую охоту за ускользающими дозорными группами русичей. Если на ближней дистанции русские лучники ни меткостью, ни быстротой стрельбы не уступали ордынцам, то на дальнем расстоянии татарские стрелки превосходили русских во всем. Вот почему, оторвавшись от преследующей их ордынской конницы, сторожи Семена Мелика подверглись еще большей опасности, угодив под плотный и меткий дождь из татарских стрел.
Сторожевому отряду русичей удалось заманить ордынцев к Красному холму, но при этом его потери составили больше семидесяти человек.
На широкой вершине холма, где гулял вольный ветер, пригибая к земле густую высокую траву, татары и русичи сошлись грудь в грудь, обнажив мечи.
Теперь русские витязи сплотились в единую дружину, храбро бросаясь на конные татарские сотни, которые взбирались по склонам Красного холма сразу с двух сторон.
Ропша держался все время рядом с Василием Тупиком, прикрывая ему спину. Храбрый воевода то и дело вырывался далеко вперед, разя татар своим топором на длинной рукоятке. Прилетевшая татарская стрела пробила навылет правую руку Ропше. Он невольно вскрикнул и выронил меч. Рядом свалились с седел в степную траву еще двое дружинников, сраженные вражескими стрелами.
– Уходи! Живо! – крикнул юноше Василий Тупик, крутя у себя над головой своим страшным топором. – Прорывайся к нашим!
Татары кружили вокруг Тупика на своих вертких лошадках, но нападать на него не решались, видя лежащие в траве тела порубленных воеводой ордынцев.
Ропша ударил коня пятками в бока и помчался к северному склону холма, закинув за спину свой круглый щит. Он почувствовал на скаку, как в его щит одна за другой вонзились три татарские стрелы.
Мимо проносились другие русские ратники, выполняя замысел воеводы Мелика и заманивая ордынцев, упоенных успехом, туда, где уже заканчивал построение передовой полк русской рати.
С вершины холма, где воздух был прозрачен и чист, открывался дивный вид на раскинувшуюся далеко внизу низменность, подернутую редкими клочьями тумана и обрамленную по краям густыми рощами. Там, внизу, ровным удлиненным прямоугольником застыло войско, пехота и конница. До него было не более версты. Потоки слепящих солнечных лучей искрились, разбиваясь о металлические шлемы, щиты и брони русских ратников, блеск которых издали напоминал чистое серебро.
Челубей осадил рвущегося в галоп скакуна, вглядываясь с высоты в русское войско. Он сразу оценил опытным взглядом все выгоды занимаемой русичами позиции. Пересчитав боевые стяги, Челубей мысленно прикинул примерную численность русской рати.
Уцелевшие конники из русского дозорного отряда спешили под защиту своей грозной рати, перегородившей равнину от края до края.
Челубей отдал приказ прекратить преследование русского дозора.
К нему приволокли израненного Василия Тупика, который еле стоял на ногах.
– Повелитель, этот урус убил семерых наших воинов, – доложил Челубею кривоногий скуластый сотник в мохнатой шапке с острым верхом. – Что делать с ним?
– Эй, храбрец! Жить хочешь? – Челубей шагнул к пленнику, уперев руки в бока. – Скажи, где сейчас князь Дмитрий, и я отпущу тебя.
Тупик поднял окровавленную голову и плюнул в лицо Челубею.
– Собака-урус! – ощерился Челубей.
Он выхватил из рук стоящего рядом нукера короткое копье и вонзил его в пленника с такой силой, что наконечник копья вышел у того сзади между лопаток.
Глава девятая Салджидай
На одном из переходов повозка, в которой ехала Настасья, опрокинулась на глубоком ухабе. Настасья вывалилась наружу через разорванный полог и едва не угодила под копыта проезжавшего мимо верхом на коне знатного татарина.
Взглянув на Настасью, татарин заулыбался и спрыгнул с коня. Сопровождавшие его телохранители живо поставили повозку на колеса, привели в порядок перепутавшуюся упряжь, сложили в возок сумки и бурдюки.
– Чья ты, красавица? – обратился к Настасье незнакомец.
Он был молод и строен. Его лицо с тонкими чертами было усыпано темными точками угрей. Раскосые глаза его светились каким-то сластолюбивым блеском, на сочных красивых устах блуждала непринужденная улыбка. Одет незнакомец был не просто богато, но роскошно. Епанча, штаны и плащ на нем были из дорогой тонкой ткани, расшитые узорами из золотых ниток. Круглая тафья на голове была из малинового алтабаса с золотыми кистями.