Бездонная пустота заполнила все существо Джака, он молча сел и приготовился слушать. Учитель тоже замолчал, словно желая отчетливей увидеть в тишине глубины своей памяти, и лишь затем неторопливо заговорил.
— Когда существа, подобные мне, прибыли на вашу планету, нас было более трех сотен. Измученные долгим перелетом люди, в надежде найти долгожданное спасение, высадились на третьей планете солнечной системы… Та планета, где жили мы, имела много государств, находившихся в состоянии вражды друг с другом. И однажды, вероятно это случилось без участия человека, были применены все виды оружия глобального уничтожения. Взрывались ракеты с антивеществом, орбитальные рентгеновские пушки расстреливали целые города, лучевое оружие мгновенно уничтожало военные корабли и ракеты противника, сейсмические генераторы производили извержения по заданной программе, искусственные смерчи поднимали в воздух квадриллионы тонн воды и грунта. И мы уже не могли остановить этот апокалипсис; техника — управлявшая глобальным оружием, не нуждалась в человеческом контроле. Это была война созданных нами машин — уничтоживших, себя и своих создателей.
Учитель надолго замолчал и Джак, онемев, неотрывно смотрел на его скорбно склонившуюся фигуру. Наконец, он словно очнулся из забытья и заговорил дальше, тихо и бесцветно.
— В результате войны, наша планета, как и другие спутники светила, превратилась в скопления астероидов: жизнь погибла. — Учитель достал свиток с изображением звездного неба и развернул его перед Джаком.
— Смотри, — он указал на центральную часть карты, — мы прибыли из созвездия Октапода. Оно ниже красноватого Альдебарана и похоже на уходящее в пучину чудовище, что собрало все свои щупальца по единой линии; основания его головной части видна маленькая звездочка. Это Тангор. Если соединить его прямой линией с Ригелем — Бета Ориона, то прямо над ней встанет Альфа Эридана — Ахернар.
Тангор — наша звезда, и очень похож на солнце. — Переживая Прошлое, Учитель вновь ненадолго замолчал, но вскоре, речь его полилась также однообразно и размеренно. — Шесть военных кораблей и две станции с окраины системы чудом остались неуничтоженными; горстка бывших врагов сплотилась воедино, в надежде на лучший исход.
Еще до начала войны гипотеза о жизни в системе Солнца будоражила умы многих ученых; спектральные картины говорили о правильности столь смелого предположения. И не случайно, что после катастрофы, слабые кванты Солнца стали единственным маяком в космической бездне.
Прошло шестнадцать лет полета с околосветовой скоростью, в течении которых мы меняли друг друга в камерах анабиоза. Достигнув планеты Земля, экспедиция еще три года не могла высадиться — микробы и вирусы мгновенно убили бы. И лишь выработав биозащиту, мы наконец оставили корабли.
Но перед нами оставалась угроза, отбиравшая всякий смысл борьбы за существование. Она называлась смертью от старости, ведь среди нас не было ни одной женщины.
Несколько ученых еще во время полета, теоретически разрабатывали проблему омоложения организма, а по прибытию на Землю все ученые — математики, биологи, физики, врачи, и даже бывшие военные включились в работу над этой безумной затеей. Огонь надежды охватил каждого, но годы шли — и колонисты уходили один за другим. И когда от экспедиции осталось несколько десятков стариков, наконец был открыт способ омоложения организма и консервации его генетической программы.
Большинство наиболее старых колонистов не выдержало трансформации и умерло в ее процессе; от трехсот посланников Тангора осталось только десять. Наши психические поля и механизмы регенерации стали необычайно сильными; благодаря мощной энергии пси-поля мы могли подчинить любое существо, имеющее зачатки нервной системы, а высокая восстановительная способность сделала время невластным над нами.
Но само бессмертие бессмысленно и соответствует смерти, если нет цели, ради которой надо жить вечно. И мы нашли цель.
Оставшиеся бессмертные стали искусственно ускорять эволюцию некоторых видов рептилий и земноводных. Но только через тысячелетия стало ясно — стенноны единственный вид ящеров, чей мозг способен стать носителем разума.
Естественные миллионнолетние процессы мы уплотнили в столетия, стараясь, насколько возможно, направить ваше развитие по нетехническому направлению, искренне считая, что эволюционируя по пути единства с природой, вы. придете к торжеству разума и гуманизма. Но приобретя сознание — вы, по своей сути остались ящерами.
Учитель оборвал рассказ и посмотрел Джаку в глаза, словно стараясь увидеть через них потаенные и мрачные закоулки его души. Этот короткий взгляд буквально обжег Крина и он невольно потупил голову, как если бы на нем лежала тяжесть неискупленной вины.
— Но Мудрейший, во всем виноваты стенны, — неуверенно сказал Джак, — они отвергли священные каноны, а Бог Щар разделил братские племена.
— Ты многого не знаешь, — с улыбкой остановил его Учитель, — то, что стенны потеряны для нас, мы поняли сразу. Они вырвались из под контроля и вернуть их в прежнее русло было также невозможно, как остановить извержение вулкана. Поэтому мы обратили все усилия на вас — стеннонов, уже имеющих зачатки культуры и науки. Это далось очень нелегко; мы удержали в повиновении государство Крина, но лишь ценой гибели семерых бессмертных.
— Мудрейший! — Джак крикнул и отчаянно замотал головой, — Нет, это неправда, это невозможно, стенноны не ящеры!
Но Учитель продолжал, словно не слыша его.
— Слово — предел, не годилось для определения коварства твоих предков: они строили хитроумные ловушки для нас, потому что знали, как сильно пси-поле бессмертных в прямом столкновении. И если бы не возможность гибели от рук стеннов — Драдо Даро Крин вряд ли бы подчинился нашей воле; с этой точки зрения, кровожадный Щар стал даже выгоден. Ведь именно опасность войны помогла сохранить цивилизацию от окончательного распада.
Джак слушал Учителя, почти прекратив дышать и казалось, сердце тоже остановилось от услышанного. — Нет, нет, нет! — Кричал его взорванный мозг, но постепенно, опустошенное безразличие окутало, заполнило Джака и он понял, — да, действительно, все было именно так.
— А где еще двое Учителей? — Спросил Крин, ибо он не знал, что можно еще спросить, после всего им услышанного.
— Они в северном полушарии, за тысячи километров от нас, — ответил Мудрейший, и в голосе его послышались нотки усталости, — возможно, мои братья направили эксперименты по верному руслу. — Он снова, с тревогой посмотрел на небосвод, — но это сейчас безразлично; война началась и малая Луна смещена с орбиты. С каждым своим обращением она приближается к Земле, до тех пор, пока не рухнет в мировой океан, превратившись в сотни гороподобных осколков.
Учитель замолчал ненадолго, вслушиваясь в себя в понимании некой важной мысли, затем, медленно, с расстановкой продолжил.
— Только теперь, когда все скоро кончится, я понял, что попытка внести на Землю искру сознания была преждевременной, и она также угаснет как угаснет, садовый цветок посаженный в сельве. Вмешательство в естественный эволюционный процесс не может пройти безнаказанно: преждевременный всплеск будет неминуемо выравнен, стерт окружающими условиями, ибо ничто не существует отдельно и само по себе.
Учитель снова умолк и его, начавшая возбуждаться речь, полилась ровно и спокойно. — Поэтому я верю, настанет необходимость в рождении Разума, он появится ни смотря ни на что. Возможно, пройдут миллионы лет, но это неважно, ибо эволюция жизни во Вселенной, к счастью, направлена в одну сторону — в сторону качественного усложнения психической материи.
Словно в полусне Джак слышал слова Учителя и разрывая нити их нереальных тягучих образов, спросил, будто вырываясь из бездны бреда.
— Но что же с нами будет?
И услышал страшный, невозможный ответ от того, кто спасал страну Кринов на протяжении многих столетий.
— Все динообразные вымрут. Вторая Луна не пощадит никого; километровые волны затопят материки, ураганные шквалы вырвут с корнями целые леса, радиация лавиной хлынет через прорванную атмосферу, облака черной пыли полностью скроют солнце, мертвящим холодом оденутся полюса планеты и ваш континент окажется под толстым слоем твердой воды; жизнь замрет, но не погибнет совсем. — Учитель вновь с тревогой посмотрел на небо, после чего задумчиво продолжил. — Выживут те, кто имеет максимум способностей к приспособлению и не требует большого количества пищи; вероятно, ими будут теплокровные живородящие существа, малочисленные и не заметные сейчас — они заселят опустошенную планету… и примут эстафету жизни, поэтому, я могу умереть спокойно.
— Мудрейший и Всесильный! Я знаю, вы можете, но не хотите нам помочь! — Джак упал к ногам Учителя, стремясь вымолить всевышнюю милость. Он знал, что Мудрейший сжалится над его страданиями и он молил, молил, молил своего единственного господина и друга на этой Земле.
— Мудрейший и Всесильный! Я знаю, вы можете, но не хотите нам помочь! — Джак упал к ногам Учителя, стремясь вымолить всевышнюю милость. Он знал, что Мудрейший сжалится над его страданиями и он молил, молил, молил своего единственного господина и друга на этой Земле.
Но Учитель оставался глух и безразличен, и к Джаку с окончательной ясностью пришла мертвящая душу мысль, — да, он мудрый и всесильный, действительно, сейчас слабее младенца.
— Но может быть еще что-то возможно, — со слабым отголоском надежды прошептал Джак. — Нет, мы уже тысячу лет только советники, — твердо ответил Учитель, — зло вырвалось из-под контроля, и лучше, если оно сейчас погибнет от собственной руки. Пусть наше неудачное детище перестанет существовать… Отправляйся домой, Крин, — уже без гнева обратился к нему Учитель, — а впрочем, можешь и остаться, ибо сейчас, ничего уже не изменить.
Не помня себя, словно в сновидении, Джак прошел через сад, стараясь не повредить ни один цветок Каким-то образом добрался до взлетной поляны, нашел на ней каменную чашу и очнулся уже высоко над Землей. Его полет прерывался провалами бреда, и лишь какими-то окраинами сознания он чувствовал тончайшую вибрацию, позволявшую держаться нужного направления.
— Ураганы пыли, волны высотой в гору, — слова Учителя взрывались в воспаленном мозгу, гудели, наползали друг на друга, сталкиваясь и деформируясь от соударений, — вымрут динообразные, твердая вода покроет страну стеннонов… но разве вода может быть твердой?… радиация… океаны мрака… искра гаснет… ураганы… психическая материя… цветок в джунглях… твердая вода…
Нескончаемый день сменился такой же нескончаемой ночью, которую освещали те же две луны, но Джак, возвращаясь из бредовых провалов, замечал, как меньшая из лун неумолимо увеличивалась в размерах, становясь больше главного земного спутника — в два раза, потом в четыре… в пять… Пока не спрятала его за собственной сферой.
И когда горизонт осветился пурпуром восходящего Солнца, Луна начала быстро разрастаться, становясь больше его, как если бы, обладая страшным притяжением, она втягивала в себя звезды и увеличивалась за счет них; и вот — только гигантский черно-багровый шар, от горизонта до горизонта заполнил все пространство, плюща невообразимой тяжестью алую от утреннего солнца атмосферу — кровавым потоком брызнувшей из все уменьшавшейся на востоке полосы свободного неба.
Ураганным шквалом Джака бросило вниз, и вдруг ему показалось, что черная громада зависла на сотую долю секунды, но тут же снова провалилась давя темно-кровавый горизонт, снова задержалась… и опять обрушилась вниз, чтобы остановиться на сотую, тысячную долю мгновения, и тут же… вниз, вниз, вниз — неотвратимо проламываясь сквозь лопающиеся слои воздуха, словно нейтронная звезда — поглощая и втягивая в себя: свет, Землю, и само Солнце.
— Спаси нас, Учитель! — Мольба, отчаяние, страх, немыслимая жажда жизни, последний всплеск надежды, все слилось в одно извержение ужаса.
И вечная мгла, погребла под собой всю Вселенную.
Виктор Потапов ГАДЕНЫШ
Главное — укрыться одеялом по самый подбородок и подоткнуть его плотно под плечи. Тогда никто не доберется до горла и не задушит. Для большей уверенности — ведь одеяло может сползти во время сна и шея обнажится — нужно сосчитать раз, а лучше четыре до 12. Только во время бессонницы или в смутные ночи, когда меняется погода, я окружаю себя восьмью или 12 дюжинами. 4 дюжины — это маленькая стена, 8 — бастион, 12 — Магический Круг. Проникнуть в него не в силах никакая нечисть. Важно не ошибиться, ОНИ всегда стараются сбить со счета, заставить пропустить цифру, чтобы иметь лазейку в КРУГ. Пропустишь цифру и нет дюжины, а нет дюжины — вместо магических четных сумм выходят нечетные, охранная сила которых слаба. Хуже всего, когда присчитаешь лишнюю дюжину к 12, тогда Магический Круг обратится в свою противоположность. И если есть сомнение, то лучше отказаться от насчитаного и начать строить КРУГ сначала.
В ДОМЕ я редко считаю, только в бессонные или смутные ночи. Во время них перегородка между нашим и потусторонним мирами так истончается, что чувствуешь, когда ТЕ кружат подле тебя или проплывают мимо.
СТРАШНО!
Никого нет, но кто-то смотрит в спину, из-за угла, сквозь двери, из темноты. Шевелит ледяным дуновеньем волосы. Чувствуешь: здесь! рядом! А кто?! Что?! И чем чувствуешь?.. Страхом! Только им.
Кто они, узнаю, когда умру. Свезут в тот дореволюционный кирпичный домик с крестообразными узорами на высоких дверях, который я видел однажды. Там морг. Видел еще ДО ТОГО. Когда хоронил бабушку.
Асфальтированная аллея вниз, под горку, в тихий уголок. Мокрые желтые листья под ногами. Все помню, словно это было вчера.
А может, я и не увижу кирпичного домика? Может, выйду из ДОМА когда-нибудь… Вряд ли!
На мне ведь два убийства (детей!) и сошедшая с ума женщина — их мать. Она тоже здесь в ДОМЕ, но она в счастливом неведении. Ее разум блуждает где-то в приятных местах, а я помню все. Абсолютно все!
Лия была первой женщиной, с которой я не мог расстаться уже полтора года. Нет, это была не любовь, а ненасытное безумие. Покойная бабушка говорила мне: это половой подбор, то, что в сказках называют второй половиной яблока. Самое, самое. Не оторвешься.
Лия, наверное, на самом деле была для меня этим половым подбором. Я дурел от нее, сильней чем от водки. Как пламенный латиноамериканец хотел ее в любое время дня и ночи. И это несмотря на то, что ей было уже за 30 и она имела 2 детей от разных мужей. Последнее, я имею в виду детей, на Лие почти не отразилось.
Как с ней было хорошо… И как стало страшно в конце. В тот памятный день я сидел за письменным столом и вымучивал абзац за абзацем очередной кусок своей научной поденщины. Стояло лето, за окном мальчишки играли в футбол. Павлик с Вадимом — Лиины сыновья — ушли купаться на Москва-реку. Лия жила на Ленинградском проспекте возле метро «Водный стадион».
Сидел я, мучился, писал рывками какие-то фразы, а настоящие мысли были далеко-о. То вздохну, то о чем-то задумаюсь, а о чем, бог его знает. Очнусь, оказывается гляжу на диван и перед глазами мелькает еще, тая, ее тело. Хлопнет дверь лифта, прислушиваюсь. Томлюсь…
Наконец она пришла. Услышав, как поворачивается ключ в замке, я кинулся к двери. Подхватил ее на руки и понес на диван. Она смеялась. Но недолго. Я успел лишь расстегнуть блузку, как в дверь затрезвонили, заколотили так, что сразу стало ясно — случилась беда.
Я отворил дверь: за ней стоял усатый парень в желтой майке и держал на руках Вадима — младшего Лииного сына. Вадим обвис на его руках, как мокрая тряпка, запрокинув мертвенно белое лицо.
Лия вскрикнула, зажала рукой рот, ее качнуло к стене.
Парень шагнул через порог и сказал тихо:
— Мальчик ваш утонул. Качали ему искусственное, ничего не помогает… Мужики хотели бежать — скорую вызывать, да брат говорит: тут рядом… Звоните.
И понес Вадима в комнату.
Это уже было странно: почему не вызвали скорую на место?
Парень положил Вадима на пол. Рядом Павлик скулит. Они очень разные были: Павлик — черноволосый, плечистый, а Вадим — светлый, щуплый.
Все перед глазами стоит, словно сейчас только случилось.
Павлик всхлипывает:
— Дяденька, дяденька, сделайте ему еще. Он оживет. А Вадим лежит мертвый, в серой майке почему-то, рот разинул.
Парень зыркнул на меня, на Лию — она кинулась к телефону, трясется вся, пальцем в дырки не попадает.
Парень ни слова не возразил, опустился на колени и начал делать Вадиму искусственное дыхание. Только что толку — видно — мертвее не бывает.
А Лия никак не может дозвониться — на грани истерики. Я ее оттолкнул, сам начал набирать — занято!
Павлик на колени встал возле брата, бормочет что-то сквозь слезы, не разобрать ничего. Слышу краем уха только:
— Миленький, миленький оживи…
Миленький взял да ожил. Глаза открыл, рот захлопнул, смотрит в потолок.
И настала тишина, как в немом кино.
Меня холодной волной с макушки до пят окатило. Мертвые не оживают! Да и глаза у него были не живые, хоть и глядели.
Так мне стало жутко, что имей я силы, убежал бы, сломя голову. Но меня словно гвоздями к месту прибило. Стою и повторяю про себя: «Быть не может, быть не может…» И так это необычно и страшно: как собака, чую мертвеца, а разум поверить отказывается.
Лия с Павликом бросились Вадима обнимать, а я не смог себя пересилить. Слава богу, они обо мне и не вспомнили. Зато он вспомнил: глянул на меня своими тусклыми стекляшками, словно кобра и отвернулся.
Лия увела Вадима в детскую, я проводил парня. И сел за стол. Взял ручку, чиркнул какую-то загогулину и застыл над листом. Сидел, разбирался в своих ощущениях. Ну вот, как собака чую! Но Господи, разве можно разумом поверить в такое. При нашей жизни, имея 5 лет института за плечами. Бред! Бред! Поверить в это, значит признать, что мне пора идти сдаваться в «кащенко».