— Так кто может желать вам смерти? — спросил Пильгес. — И почему этот вопрос вызывает у вас улыбку?
— Я уже составляю список. Не думал, что он получится таким длинным!
— Если хотите, давайте по алфавиту, может, так вам будет проще, — предложил Пильгес, вооружившись записной книжкой.
— Сначала я заподозрил Фредди Олсона, коллегу-журналиста. У нас взаимная неприязнь. Правда, вчера я с ним помирился — на всякий случай, для профилактики.
— Злоба бывает неистребимой. Вам известно, почему он вас ненавидит?
— Профессиональная ревность. В последние месяцы я часто подвергал его материалы резкой критике.
— Если бы мы отправляли коллег к праотцам всякий раз, когда они наступают нам на ногу, на Уолл-стрит все бы друг друга перерезали. Хотя все возможно. Что дальше?
— Я получил три письма с угрозами убить меня.
— Какой вы странный, Стилмен! Говорите об этом как о рекламных буклетах!
— Так иногда бывает.
И Эндрю кратко поведал о выводах проведенного им в Китае журналистского расследования.
— У вас сохранились эти письма?
— Я сдал их в службу безопасности.
— Заберите, я хочу завтра же их прочесть.
— Письма анонимные.
— Полной анонимности в наше время не бывает. На них можно найти отпечатки пальцев.
— Конечно — мои собственные и сотрудников службы безопасности.
— Эксперты-криминалисты умеют отделять зерна от плевел. Конверты у вас остались?
— Наверное, а что?
— Полезная штука почтовый штемпель. Такие письма часто пишут в приступе ярости, а ярость заставляет терять осторожность. Отправитель может опустить свою угрозу в почтовый ящик рядом с собственным домом. Это займет время, но нужно будет разыскать родителей, усыновлявших детей из того приюта, и проверить их адреса.
— Я об этом не подумал…
— Насколько я знаю, вы не сыщик. Итак, коллега по редакции, три письма с угрозами… Вы говорили, что список длинный. Кто еще?
— В данный момент я занят не менее деликатным расследованием деятельности некоторых военных во времена аргентинской диктатуры.
— Вы кого-нибудь крепко прижали?
— В центре моей статьи — один майор военно-воздушных сил. Его подозревают в участии в «рейсах смерти». Судом он оправдан, но его история стала для меня путеводной нитью.
— Вы встречались с этим человеком?
— Да, но не смог его разговорить. Надеюсь, во время следующей поездки я добьюсь от него признаний.
— Если верить вашим странным словам, вы уже совершили эту поездку в вашем прошлом?
— Совершенно верно.
— Я думал, вмешиваться в ход событий вам не под силу.
— Я считал так еще вчера вечером, но уже то, что вы здесь, что мы с вами ведем этот разговор, которого раньше не было, как будто доказывает обратное.
Пильгес позвенел кубиками льда в своем стакане.
— Попробуем внести ясность, Стилмен. Вы доказали, что обладаете определенным даром предвидения, но полностью поверить на этом основании всему, что вы плетете, — это шаг, которого я пока еще не сделал. Давайте остановимся пока на версии, смущающей меня меньше всего.
— Это на какой же?
— Вы утверждаете, будто вас собираются убить, а поскольку вы наделены инстинктом, вызывающим по меньшей мере уважение, я согласен оказать вам кое-какую помощь. Будем считать, что вам действительно грозит опасность.
— Пожалуйста, если вам так проще. Вернусь к только что сказанному: не думаю, что этот бывший майор аргентинских ВВС притащился за мной сюда.
— Он мог отправить за вами своих людей. Почему вы сделали именно его основным персонажем вашей статьи?
— Он находится в центре дела, которое мне поручила разматывать главная редакторша. «История народов трогает читателей только тогда, когда связана с людьми из плоти и крови, с которыми можно себя отождествлять. Без этого даже самые подробные отчеты, даже самые кошмарные ужасы остаются лишь цепочками событий и дат». Я ее цитирую! У нее были основания считать, что поведать о жизненном пути этого человека — значит рассказать о том, как по воле своих правительств или из ложно понятого патриотизма обычные люди могут превращаться в форменных мерзавцев. В наше время это любопытный сюжет, вы не находите?
— Эта ваша главная редакторша — вне подозрений?
— Оливия? Абсолютно! У нее нет никаких оснований меня ненавидеть, мы с ней отлично ладим.
— До какой степени отлично?
— Вы на что-то намекаете?
— Вы ведь скоро женитесь? Насколько я знаю, ревность бывает не только профессиональной, и ревновать способны не только коллеги-мужчины.
— Это ложный след, между нами нет ни малейшей недосказанности.
— А вдруг она смотрит на это по-другому?
Эндрю обдумал вопрос детектива.
— Нет, честное слово, я не могу себе этого представить.
— Что ж, значит, мы не включаем в число подозреваемых вашу Оливию…
— Стерн. Оливия Стерн.
— Как пишется эта фамилия?
— Так и пишется: пять букв.
— Спасибо. — Детектив занес фамилию в свой блокнот. — А ваша будущая жена?
— В каком смысле?
— Мистер журналист, уверяю вас, за свою долгую карьеру я уяснил, что если исключить выходки неуравновешенных людей, то остаются убийства только двух типов: с целью наживы или под действием страсти. В связи с этим у меня к вам три вопроса: у вас есть долги? Вы были свидетелем преступления?
— Нет. Не был. А третий вопрос?
— Вы обманывали жену?
Детектив заказал еще виски, и Эндрю поведал ему об одном происшествии, имевшем, возможно, связь с его убийством…
Эндрю так поглотила работа, что он уже несколько месяцев не садился за руль своего старого «датсуна». Машина пылилась на третьем уровне подземной стоянки в двух шагах от отеля «Мариотт». У нее наверняка сел аккумулятор и, скорее всего, спустили шины.
Как-то раз в обеденный перерыв Эндрю вызвал эвакуатор, чтобы доставить машину в автомастерскую Саймона.
Всякий раз, когда Эндрю просил друга отладить свою игрушку, Саймон упрекал его за невнимание к ней. Он напоминал, сколько времени и сил пришлось потратить его механикам, чтобы вернуть автомобиль к жизни, как он сам старался его раздобыть, чтобы порадовать Эндрю, и делал вывод, что такая коллекционная вещь вообще не должна принадлежать такой свинье. Он держал ее у себя в мастерской вдвое дольше, чем требовалось, чтобы привести ее в порядок, — так учитель конфискует игрушку, наказывая ученика, — зато возвращал ее ослепительно сверкающей.
Эндрю покинул редакцию и перешел на другую сторону улицы. У входа на стоянку он поприветствовал охранника, но тот, погруженный в чтение газеты, не обратил на него внимания. Шагая по пандусу вниз, Эндрю услышал за спиной звук, повторявший ритм его шагов, — вероятно, эхо.
Нижний ярус освещался тусклым неоновым светильником. Эндрю направился по центральному проезду к месту номер 37 — самому узкому, между двух опор. Чтобы открыть дверцу и протиснуться внутрь автомобиля, требовалась сноровка, зато он приобрел это место со скидкой, потому что оно устроило бы далеко не каждого.
Дотронувшись до капота, он убедился, что его «датсун» собрал даже больше пыли, чем он предполагал. Постучав носком ботинка по шинам, он с радостью констатировал, что давление воздуха в шинах достаточно высокое, и можно будет эвакуировать машину без погрузки. Эвакуатор должен был вот-вот приехать, и Эндрю приготовил ключ. Обойдя опору, он подошел к дверце машины и нагнулся, чтобы вставить в замок ключ, как вдруг почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит. Времени на то, чтобы обернуться, не было: от удара бейсбольной битой по бедру он согнулся пополам. Инстинкт заставил его оглянуться, но последовал второй удар, на сей раз в живот, от которого он задохнулся и повалился на асфальт.
Скрючившись на полу, Эндрю пытался разглядеть обидчика, который, заставив его перевернуться на спину, приставил биту к его груди.
Если незнакомец польстился на автомобиль, то пусть попробует его забрать — все равно мотор не заведется.
Эндрю помахал ключами, но получил удар ногой по другой руке и потянулся за бумажником.
— Заберите деньги и оставьте меня! — взмолился он, вытаскивая бумажник из кармана пиджака.
Нападавший с ужасающей ловкостью подцепил бумажник своей битой, как хоккейной клюшкой, и далеко отбросил его.
— Негодяй! — крикнул он.
Эндрю решил, что либо это сумасшедший, либо его с кем-то спутали. В последнем случае на недоразумение следовало немедленно указать.
Превозмогая боль, он принял сидячее положение и привалился спиной к дверце.
Бейсбольная бита обрушилась на стекло, второй удар, чуть было не снесший Эндрю голову, оторвал боковое зеркало.
— Прекратите! — простонал Эндрю. — Объясните, что я вам сделал?
— Он еще спрашивает! Лучше ответь, что я тебе сделал?
— Он еще спрашивает! Лучше ответь, что я тебе сделал?
Эндрю окончательно убедился, что на него напал умалишенный, и замер.
— Настал момент заставить тебя заплатить по счету! — И незнакомец снова занес биту.
— Умоляю! — взвыл Эндрю. — Я не понимаю, о чем вы! Я вас не знаю. Уверяю вас, это ошибка!
— Зато я знаю, кто передо мной: мразь, думающая только о своей карьере, негодяй, наплевавший на ближних, последний подонок! — проорал незнакомец еще более страшным голосом.
Эндрю осторожно опустил руку в карман пиджак и нащупал мобильный телефон. Теперь попробовать вслепую набрать номер экстренной службы… Но нет, на третьем подземном ярусе связи быть не могло.
— Сейчас я раздроблю тебе руки, от пальцев до плеч, чтобы ты больше не мог делать гадости!
У Эндрю отчаянно заколотилось сердце: сейчас этот псих его прикончит! Нужно было что-то предпринять, но от прилива адреналина сердце так билось, что казалось, сейчас выскочит. Он дрожал всем телом и ни за что не удержался бы на ногах.
— Где же твоя гордость?
— Поставьте себя на мое место, — выдавил Эндрю.
— Забавно, что у тебя повернулся язык сказать это! Это мне хотелось бы, чтобы ты оказался на моем месте. Тогда до этого не дошло бы. — И незнакомец со вздохом провел концом биты по лбу Эндрю.
Тот увидел, как бита взлетела у него над головой и обрушилась на крышу «датсуна», оставив большую вмятину.
— Сколько ты заколачиваешь? Две тысячи долларов, пять, девять?
— Да о чем вы?!
— Он еще придуривается! Скажешь, что дело не в деньгах, что ты кропаешь ради славы? Да уж, работенка лучше не придумаешь! — Человек с битой сплюнул.
Послышался шум мотора, скрежет передачи, полумрак полоснули два луча света. Нападавший отвлекся, и Эндрю, от отчаяния собравшись с силами, набросился на обидчика и вцепился ему в шею. Человек без труда стряхнул его с себя, двинул ему с размаху в челюсть и припустил прочь, прошмыгнув мимо машины техпомощи. В свете фар Эндрю беспомощно уронил голову.
Водитель вышел из кабины.
— Что здесь происходит?
— Меня поколотили, — объяснил Эндрю, осторожно трогая свою челюсть.
— Выходит, я поспел вовремя!
— Лучше бы вы появились минут на десять раньше. Но все равно, спасибо. Если бы не вы, мне бы несдобровать.
— Хотелось бы мне, чтобы это относилось и к вашей машине… Как он ее раскурочил! Но лучше уж ее, чем вас.
— Так-то оно так, но я знаю кое-кого, кто с вами не согласится, — проворчал Эндрю, косясь на свой «датсун».
— В общем, вам повезло, что я здесь. Ключи у вас? — спросил механик.
— Где-то валяются, — ответил Эндрю, шаря вокруг себя.
— Вы уверены, что вам не надо в больницу?
— Спасибо, у меня ничего особо не пострадало, кроме самолюбия.
При свете фар машины-эвакуатора Эндрю отыскал ключи от машины, лежавшие рядом с колонной, и бумажник, отлетевший к колесу соседнего «кадиллака»-купе. Отдав ключи механику, он сказал, что с ним не поедет, и написал на квитанции адрес мастерской Саймона.
— Что мне там сказать?
— Что я в полном порядке и позвоню сегодня вечером.
— Залезайте в кабину, я, по крайней мере, увезу вас со стоянки, вдруг этот псих все еще здесь? Лучше вам обратиться в полицию.
— Все равно я не смогу его толком описать. Я запомнил только, что он на голову ниже меня. Да уж, мне нечем похвастаться…
Эндрю вылез из кабины эвакуатора на 40-й улице и побрел в редакцию. Боль в ноге притупилась, зато с челюстью был непорядок: ощущение было такое, будто ее залили цементом. Он действительно не догадывался, кто на него напал, но теперь сомневался, что это произошло по ошибке, и эти мысли его сильно тревожили.
* * *— Когда это случилось? — спросил Пильгес.
— В самом конце декабря, между Рождеством и Новым годом. Я остался один в Нью-Йорке.
— Говорите, он ловко управлялся с битой?
Отцы семейств часто играют с сыновьями в бейсбол по воскресеньям. Не удивлюсь, если бы автор одного из анонимных писем, полученных вами, решил оповестить вас о своем недовольстве не только при помощи авторучки. Может, попробуете его описать?
— На стоянке было очень темно, — вздохнул Эндрю, опустив глаза.
Пильгес положил руку ему на плечо.
— Я говорил вам, сколько лет прослужил в полиции, пока не вышел в отставку? Тридцать пять с хвостиком. Впечатляет?
— Даже трудно вообразить!
— Сколько, по-вашему, я допросил подозреваемых за тридцать пять лет?
— Мне так важно это знать?
— Если честно, то мне и самому их не сосчитать, но могу определенно вам сказать, что даже в отставке не разучился видеть, когда от меня что-то скрывают. Когда вам вешают на уши лапшу, всегда вылезает какая-нибудь несообразность.
— Вы о чем?
— О языке тела. Оно не умеет врать. Дрожь ресниц, покрасневшие щеки — вот как у вас сейчас, поджатые губы, бегающий взгляд… У вас хорошо начищена обувь?
Эндрю вскинул голову.
— Я подобрал на стоянке не свой бумажник, а бумажник своего обидчика. Он обронил его, когда сбежал.
— Почему вы это от меня скрыли?
— Мне стыдно, что меня отделал какой-то замухрышка, недомерок на целую голову ниже меня. Мало того, разобрав его бумажки, я выяснил, что он — преподаватель.
— Это что-то меняет?
— Преподаватель — и орудует дубиной? Нет, он не просто так на меня набросился, какая-то моя статья ему сильно навредила.
— У вас остались его документы?
— Валяются в ящике письменного стола.
— Тогда пойдем к вам в кабинет. Только улицу перейти — и мы у вас.
12
Пильгес зашел за Эндрю в 6.30 утра. Чтобы не упустить Фрэнка Капетту, профессора теологии в университете Нью-Йорка, правильнее было дождаться его у дома, пока он не ушел на работу.
Такси привезло их на перекресток 101-й улицы и Амстердам-авеню. Здешние жилые дома принадлежали муниципалитету. Двадцатиэтажный дом номер 826 возвышался над баскетбольной площадкой и маленьким, огороженным решеткой сквериком, где играли дети.
Пильгес и Эндрю присели на лавочку и стали наблюдать за подъездом.
Вскоре из него вышел невысокий человечек в плаще, он сжимал под мышкой портфель и горбился так, словно на плечи ему навалилась вся тяжесть мира. Эндрю моментально узнал Капетту, чьей фотографией на водительских правах он любовался раз сто, гадая, чем он так насолил этому субъекту, который по натуре явно не был склонен к агрессии.
Пильгес вопросительно взглянул на Эндрю, и тот кивком головы подтвердил: он самый.
Они встали и догнали профессора перед автобусной остановкой. Увидев преградившего ему путь Эндрю, тот побледнел.
— Не возражаете против чашечки кофе перед трудовым днем? — обратился к нему Пильгес тоном, исключавшим возражения.
— Я опоздаю на занятие, — сухо ответил Капетта. — К тому же я не имею ни малейшего желания пить кофе с этим типом. Дайте пройти, не то я позову на помощь, здесь до полицейского участка рукой подать.
— И что вы скажете полицейским? — поинтересовался Пильгес. — Несколько месяцев назад вы набросились на этого господина с бейсбольной битой и изуродовали его коллекционный автомобиль. Хотели сделать себе подарок на праздники?
— Он ко всему еще и трус! — прошипел Капетта, презрительно глядя на Эндрю. — Пришли мне мстить со своим амбалом-телохранителем?
— Благодарю за комплимент, — сказал Пильгес. — По крайней мере, вы не отрицаете фактов. Успокойтесь, я не его телохранитель, просто друг. Учитывая ваше поведение при прошлой встрече, у вас нет оснований упрекать его за то, что он пришел не один.
— Я здесь не для того, чтобы ответить вам той же монетой, мистер Капетта, — вмешался Эндрю.
— Как вы меня нашли?
Эндрю протянул профессору бумажник.
— Почему вы так долго ждали? — спросил тот, забирая свои документы.
— Так как насчет кофе? — напомнил Пильгес, переминаясь на тротуаре.
Они зашли в кафе «Рим» и сели за столик подальше от входа.
— Чего вы хотите? — начал Капетта.
— Двойной кофе, — сказал Пильгес.
— Понять, почему вы на меня напали, — подхватил Эндрю.
Пильгес достал блокнот и ручку и пододвинул то и другое Капетте.
— Пока я буду просыпаться при помощи кофе, напишите, будьте так добры, такой текст: «Кусок телятины на жаркое, четыре фунта картошки, пучок майорана, две красные луковицы, баночка жирной сметаны, пакетик сухой горчицы, два пакета тертого грюйера, баночка спаржи… Да, еще чизкейк».
— Зачем мне все это писать? — удивился Капетта.
— Потому что я вас вежливо об этом прошу, — объяснил Пильгес, вставая.
— А если мне не хочется?
— Мне тоже совсем не хочется рассказывать директору по персоналу университета, чем занимается один из его преподавателей в рождественские каникулы. Надеюсь, вы понимаете, о чем я? Тогда за дело! Вы чего-нибудь хотите? Чаю, например? Я скоро вернусь.