Все попытки разыскать пропажу не увенчались успехом.
Семена Ильича к тому времени уже кремировали.
Трудно передать отчаяние Никанора Павловича. Ведь этот эксперимент был завершением работы, на которую он потратил всю свою жизнь. Вы знаете, с каким трудом ему удалось добиться разрешения провести такой опыт на человеке. Смарыга прекрасно понимал, что, если бы не ореол, окружавший имя академика Пральникова, ему бы пришлось еще долго ждать подходящего случая.
Мы приняли решение сообща.
Опыт был поставлен, причем в качестве донора выбран сторож, работавший в лаборатории Смарыги. У него была та же пигментация волос, что и у академика Пральникова.
Таким образом, в сыне Земцовой воплощен не всемирно известный ученый Пральников, а Василий Кузьмич Лягин, умерший десять лет назад от пневмонии.
Думаю, что от этой замены эксперимент Смарыги не потерял огромного научно-познавательного значения, каким, по моему мнению, он несомненно обладает. По существу, решалась все та же задача: наследственность и среда, но в еще более строгих начальных условиях. Мы предоставили ни в чем не примечательному человеку возможность проявить дарования, может быть скрытые в каждом из нас.
Поэтому мы решили хранить все в тайне до выяснения результатов эксперимента.
К сожалению, Никанор Павлович уже никогда не узнает, чем он кончился. Что же касается меня, то я вполне удовлетворен.
Можете судить о моем поступке, как Вам угодно, но вины своей я тут не вижу.
Ваш покорный слуга В. Черемшинов.ВЛАДИМИР МИХАНОВСКИЙ СТРАНА ИНФОРИЯ
По моим расчетам, я давно уже должен был выйти к станции, но лес и не думал редеть. Я устал и в душе проклинал затею с грибами. Увлекшись рыжиками да маслятами, я умудрился отстать от своих. Недоставало еще заблудиться!
Я съел на ходу несколько сыроежек, и этим слегка заглушил голод.
Но вот наконец просветы между деревьями стали больше, и откуда-то потянуло еле уловимым запахом дыма. «Жгут листья. Наверное, на станции», — вздохнул я с облегчением.
Но это оказалась не станция, а какой-то незнакомый мне городок. Вдоль главной улицы выстроились аккуратные домики под разноцветными остроконечными крышами.
Нет, это была не станция! И не листья жег в палисаднике человек небольшого роста, а какие-то ленты, шипевшие и сворачивавшиеся в огне, словно змеи.
Я подошел поближе.
У костра стоял не мальчишка, как мне показалось вначале, а взрослый мужчина, но ростом он был едва мне по пояс.
— Что вы жжете? — спросил я, остановившись.
— Это? — у человечка был приятный голос, а движения точны и гармоничны. Он толкнул палкой в костер несколько лент, выпавших из огненного круга, и сказал. — Это инфория.
— Инфория? — мне показалось, я ослышался.
— Ну да, старая информация. Уже использованная, — счел нужным пояснить маленький человек, глянув на мое вытянувшееся лицо.
— Понятно, старая информация, никому не нужная, — бодро сказал я, подумав, как он странно одет.
— Вы, должно быть, нездешний?
— Нездешний. Не скажете ли, где тут у вас можно перекусить? А то пока доберусь до электрички…
— Ближайший пункт питания — за углом налево.
— Благодарю.
В ажурной ограде палисадника мне начали чудиться непонятные письмена. Не отрывая взгляда от иероглифов, образованных искусно изогнутыми металлическими прутьями ограды, я сделал шаг назад, к выпуклой пластиковой дорожке.
— Но я вам не советую туда, — сказал мне вдогонку человечек. — Там подают несвежую информацию.
— А где же подают… свежую? — растерянно спросил я.
— Вы, наверно, из столицы. Там, конечно… — человечек двинул палкой так, что сноп искр взлетел в вечереющее небо. — А здесь… — он махнул свободной рукой. — Попробуем все-таки.
На крыльцо игрушечного домика вышла прехорошенькая девушка — точно вдруг ожила кукла, которую я купил вчера дочери.
— Оль, — сказал маленький человек, — проводи гостя в центральный инфор.
— Хорошо. — Голос девушки звучал, как серебряный колокольчик. Она легко сбежала с крыльца.
Мы шли довольно долго. Я вовсю глядел на островерхие домики, сложенные из неизвестного мне материала.
— Что это? — спросил я, потрогав пальцем стенку двухэтажного строения — я мог бы, кажется, дотянуться рукой до его шпиля.
— Окаменевшая инфория. Ее прессуют в брикеты, — пояснила Оль.
«И она тоже. Куда я попал! Дом сумасшедших — это можно понять. Но целый город, населенный сумасшедшими?!»
— Должно быть, неплохой материал, — решил я поддержать разговор.
— Из него делают все, — сказала Оль.
— Прочный?
— Не всегда, — покачала головкой Оль. — Бывает, попадается недобросовестная информация.
— Что же тогда?
— Брикет рассыпается на мелкие кусочки. Однажды у нас целый дом рухнул из-за этого.
— Целый дом! Ай-яй-яй!
— Да, да! В брикетах, образующих фундамент, оказалась лживая инфория. Представляете?
Я сочувственно кивнул.
— После этого случая мы всегда проверяем инфорию. Иначе нельзя.
Оль то и дело здоровалась с такими же, как она, маленькими человечками. Встречные с любопытством поглядывали на меня.
Среди жителей городка я выглядел Голиафом, хотя в обычных условиях не мог похвастаться ростом.
— Вот мы и пришли, — сказала Оль. Она указала на прозрачную дверь и убежала.
Я вошел в инфор. Голова моя почти касалась потолка, и я инстинктивно пригнулся. Стараясь — правда, безуспешно — не привлекать ничьего внимания, я взял крохотный поднос и пристроился в хвост очереди, выстроившейся у стойки. Самообслуживание! Уж оно-то, по крайней мере, было мне знакомо по институтской столовой, и я немного приободрился. Сейчас перекушу и сразу двину на станцию. Воскресенье, электрички ходят поздно.
Однако еда, выставленная за витринами стойки, снова повергла меня в недоумение. Таких блюд я в жизни не встречал! Ядовито-красные кубики, синие шарики, зеленые треугольнички.
Когда подошла очередь, я с надеждой схватил белый обтекаемый предмет эллипсоидальной формы: яйцо! — но ощутил ладонью холодок металла. Тогда, махнув рукой, я наугад принялся уставлять свой поднос миниатюрными блюдами, стараясь не пропустить ни одного. В очереди зашептались:
— Смотрите, смотрите!
— Боже, какой он голодный!
Не подымая глаз, я пробирался по низкому залу. Отыскав наконец свободное местечко, я сел и попытался раскусить алый кубик. Попытка едва не стоила мне зубов. Мой сосед по столику, приоткрыв рот, воззрился на меня. Точно так же смотрела моя дочурка в зоопарке на венерианского ардарга, двоякодышащего гада.
— Извините, непривычная еда… — сказал я с жалкой улыбкой.
Человечек понимающе кивнул — точная копия того первого, встреченного мной, который жег за оградой извивающиеся ленты. Впрочем, по мне, все жители этого странного городка были братьями и сестрами.
— Смотрите, — проворковал мой сосед. Он осторожно взял тонкими пальчиками красный кубик и, привстав, поднес к моему виску.
Чудо! Я внезапно ощутил, как нечто постороннее властно входит в мое существо. Неведомые ритмы озаряли мой мозг, в ушах явственно отдавалось эхо дальней музыки, перед глазами замелькали огненные круги.
— Пожалуйста, придерживайте сами, — попросил человечек.
Постепенно в том, что мелькало перед глазами, я начал улавливать некий порядок. Я не мог бы, пожалуй, выразить это словами. Волны музыки, соединенные с волнами света, волны, невидимые и неслышные для окружающих, несли меня и баюкали, усталость таяла, как ледышка, брошенная в теплую воду, и даже голод начал утихать.
Музыка звучала громче — видения становились ярче. Это был чудесный сплав мощи и нежности, грусти и радости. Грохотали литавры, пели валторны, рыдала виолончель. Да нет, какие там литавры и виолончели! Это были неведомые музыкальные инструменты — мне, во всяком случае, до сих пор не приходилось слушать ничего подобного. А ведь наше любимое с дочкой занятие по вечерам — ловить и слушать по видеозору симфоническую музыку…
Едва я вспомнил дочурку, как музыка начала утихать. Огненные круги бледнели, удаляясь.
Я попробовал получше прижать кубик к виску, но музыка умолкла. Я опустил кристалл на столик.
— Ну, как инфория? — спросил мой сосед.
Мое молчание — я не пришел еще в себя — сосед расценил по-своему.
— Несвежая, наверно? — сочувственно сказал он. — Не столица, знаете ли… А вы попробуйте вот это, — сосед указал на яйцо, отлитое из легкого металла, похожего на алюминий.
— А что это?
— Информация о неустойчивых звездах! Мое любимое блюдо, — улыбнулся человечек.
— А что это?
— Информация о неустойчивых звездах! Мое любимое блюдо, — улыбнулся человечек.
Его любимое блюдо не было таким приятным, как первое. Впрочем, и остальные блюда тоже, но, странное дело, голода я больше не чувствовал. Когда я вышел на улицу, игрушечный городок уже зажег вечерние огни. Меня все время не покидало ощущение, что подобный сказочный городок я уже видел где-то. Но где? Читали мы о нем с дочкой? Видели когда-то на экране? Я напрягал память, — тщетно.
Осторожно шагая по узким улочкам, я — каюсь — заглядывал в окна. Мне хотелось понять, чем живут эти люди. В чем смысл их существования?
В иных окнах я увидел знакомую картину. Человечек сидел, придерживая у виска кубик или шар, и лицо его хранило сосредоточенное, какое-то отсутствующее выражение. Такое лицо бывает у моей дочери, когда я рассказываю ей сказку…
Я уже догадался, что небольшие предметы правильной геометрической формы — это блоки информации. Институт, в котором я работаю, не один год бьется над созданием портативных блоков, на которые можно было бы записывать различные сведения. Представляете, какая это важная и полезная вещь для космонавтов? Вместо сотни тяжеленных томов какой-нибудь энциклопедии им достаточно будет взять с собой в далекий полет, где на счету каждый грамм лишнего веса, вот такой маленький шарик или кубик. Да и на земле подобным блокам нашлось бы применение. Наш институт, казалось, уже у цели… Но вот этот кукольный народ нас опередил.
Нет, эти существа не люди, размышлял я, хотя внешне и похожи на них. Может ли человек жить одной только информацией? Как бы интересна и разнообразна она ни была!
Я обратил внимание на лозунги, выписанные пылающим неоном в ночном небе: «Дадим больше инфории», «Вся инфория — высшего качества» и прочее в том же духе.
Голова гудела от поглощенной в ужин информации. Мне необходимо было разобраться во всем. Расскажи такое друзьям — не поверят. Сотрудники в отделе, пожалуй, засмеют. Но ведь все это на самом деле! Вот я стою на оживленном перекрестке, мимо меня спешат прохожие. Подношу к уху часы — они тикают, как обычно. Сейчас половина девятого — осенью темнеет рано. Вот, могу даже ущипнуть себя за руку. Боль вполне реальна.
А может, космические пришельцы?! Нет, ерунда! У всех на виду, в пяти шагах от станции? И никто их не заметил, кроме меня? И потом, этот городок, кажется, не единственное их поселение. Они упоминали столицу. Значит, здесь, между лесом и линией электрички, располагается целая страна? Страна Инфория, которой нет на карте!
Навстречу мне не спеша шел человек — поверьте, я в душе не мог называть их иначе: слишком походили они на людей, но только будто в уменьшенном издании. Человек выглядел старым и умудренным жизнью. Он-то мне и нужен. Пусть наконец объяснит, где я.
Я нагнулся и взял старика за руку.
— Простите, мне нужно поговорить с вами, — сказал я.
Старик, кажется, не удивился.
— Отчего же, обменяемся инфорией, — ответил он.
— Инфория, инфория, — пробурчал я. — Только о ней и слышу. Неужели у вас нет других тем для разговора?
— А что на свете важней инфории? — возразил старик.
Каким-то образом мы очутились подле небольшой лужайки, освещенной полной луной. Жесткая трава доходила моему собеседнику чуть не до подбородка.
— Прекрасная инфория, — сказал он, поглаживая стебелек. Присмотревшись, я понял, что это не трава, а ленты, вроде тех, которые жег на костре первый встреченный мной человечек. Только эти были зеленые, а те — желтые, поблекшие.
Ленты тихо шуршали под свежим ветерком, будто шепча что-то.
Лунные блики скользили по лицу старика, когда он поворачивал голову.
— Это что за ленты? — спросил я.
— Обычные перфоленты.
— Значит, на них записана информация?
— Конечно.
— Но какая?
— Разная, — пожал плечами старик. Он сорвал травинку — виноват, ленточку, — и попробовал ее на вкус.
— Ну, как травка? — глупо спросил я.
— Уже созрела, — серьезно ответил старик. — Пора косить.
— А потом что с ней делать?
— Ясно что — коров кормить.
— Коров… информацией?… — растерялся я.
— А чем же еще? Только надо уловить момент, когда инфория созреет. Пропустишь срок — информация осыплется. Такие ленты никуда не годятся.
— И вы их выбрасываете?
— Сжигаем.
— Послушайте, — заговорил я. — Никак не могу взять в толк. Люди у вас живут информацией, животные — информацией. А как же насчет настоящей пищи?
— Инфория и есть единственная настоящая пища, — ответил старик. — Посудите сами: разве не все на свете сводится к информации?
Мы шли теперь по тихой, скудно освещенной улочке, обсаженной неизвестными мне растениями. Я был начеку: в каждом кусте мне чудилось вместилище информации, в каждом дереве — инфор-блок.
— Скажите же, наконец! — взорвался я. — О какой информации вы все время толкуете? Не бывает ведь информации просто так. Она обязательно должна быть о чем-то. Так о чем же?
— Не все ли равно? — сказал странный старичок. — Разве, получая энергию, машина интересуется ее источником? Нет. Машине безразлично, что именно сгорает в ее топке, что именно приводит ее в движение — уголь, дрова или, если угодно, управляемая термоядерная реакция. Машине калории подавай, все остальное ей безразлично.
— Ну, какое-то топливо может оказаться непригодным, — пробормотал я, вконец сбитый с толку удивительной логикой собеседника.
— Вот-вот, — обрадовался старичок, — вы ухватили суть. То же самое с инфорией. И она может оказаться непригодной для человека.
— Почему?
— Причин немало. Например, инфория может оказаться несвежей… Вообще нет продукта более деликатного и скоропортящегося. Иногда попадается инфория, бедная витаминами.
— Как это?
— Ну, если она повторяет вещи и без того всем известные. Но самое ужасное — это ложь. Вам никогда не приходилось отравляться лживой информацией?
— Приходилось… В легкой форме, — пробормотал я.
— Ваше счастье, что в легкой, — сказал старичок. — Опасно также подавиться инфорией…
— Подавиться?
— Это бывает, когда инфорию быстро поглощают.
— Оставим машину и вернемся к человеку, — сказал я. — Неужели живой организм может питаться одной только информацией, и ничем больше?
— Нет, вы не уловили сути, — грустно сказал старичок. — Вот уже час я вам толкую: все, что получает извне живой организм, в том числе и человек, в конечном счете сводится к информации. Всю жизнь человек только и делает, что получает и перерабатывает инфорию. Без инфории вообще не было бы ничего живого, если хотите знать. Без инфории распался бы, исчез человеческий род!..
— Ну уж… — усомнился я.
— Конечно! Наследственные клетки — разве это не клубок информации, заключающей в себе все свойства данной особи, чтобы передавать их от поколения к поколению, от предков — потомкам?
— Пожалуй…
— А память, человеческая память, — разве это не богатейшее хранилище информации?
Итак, старичок причисляет себя и весь свой народец к роду человеческому…
— Уничтожьте память — во что превратится тогда человечество? — продолжал старичок. — Исчезнут история, искусство, культура. У одного древнего писателя есть такая притча. К человеку явился черт. Он предложил бедняку все блага мира, только чтобы тот отдал ему, черту, свою память. Человек согласился. Черт не обманул его: человек получил все, что только сумел пожелать. Но, увы! Сам-то он, отдав память, потерял человеческий облик. Итак, — простер старичок руку, — память — это все. Но разве есть в ней что-либо, помимо информации?
— Кажется, я начинаю понимать, куда вы клоните, — сказал я. — Значит, обыкновенная пища, скажем, кусок хлеба…
— Это не что иное, как определенная порция информации, — подхватил старичок. — Информация для желудка, для нервных клеток, для кишечника, и в конечном счете — для всего организма. Но информация грубая, некачественная, можно сказать — первичная. Такую пищу можно освободить от примесей, превратив в чистую информацию, — блоками такой информации мы и питаемся.
— Знаю, пробовал, — сказал я.
— Здесь-то я и возвращаюсь к первоначальной мысли, — сказал старичок. — Машине все равно, каким топливом ее питают, — было бы оно доброкачественным. А человек — та же машина, пусть посложней. Поэтому и ему все равно, какой питаться информацией — была бы она доброкачественной. К чему тогда посредничество в виде грубой пищи? Человек должен получать инфорию в чистом, натуральном виде. Мы этого добились, — в голосе старичка звучало торжество. — Заодно мы победили массу болезней, связанных с желудком. Вообще пищеварительный тракт сам собой упразднился.
Время шло, и мир, в который я попал, уже не казался мне таким странным, как поначалу. Мир этот жил по своим законам, которым нельзя было отказать в логичности.