Рубцом Манина называли из-за шрамов на теле, полученных на зоне. Он процедил:
– Иди к Зинке, придурок. Она и похмелит, и «бабки» даст!
– Как же, даст!
– Ты не понял меня, в натуре? Скажешь Зинке, я велел.
– А если и тебя на хер пошлет? Она же безголовая?!
– Я из вас с Глебом безголовых сделаю. В общем, так, базар кончаю, чего-то мобила эта дребаная мандит. Жду звонка вечером! Все!
Манин отключил телефон. Посмотрел на индикатор зарядки. Тот светился единственной полосой. Батарейка села, требовалась подзарядка. Вопрос, где ее взять? Надо было с собой прихватить, да не до этого было. Но на один звонок зарядки хватит. А большего и не требуется. Вытащив из кармана смятые купюры разного достоинства, Манин пересчитал деньги. После чего направился к рюмочной, в которой еще в 5 утра, с открытия, засадил сто граммов да выпросил чекушку на разлив. Надо ему пару чебуреков сожрать. День обещает стать длинным. К тому же тучи начали затягивать небо. Этого еще не хватало. Как бы не пришлось до вечера в каком-нибудь подвале день коротать.
Глава 11
Москва. Воскресенье, 2 октября.
В 9.20 Владимир с Татьяной уже подъехали к повороту на Дальнее кладбище. Здесь вовсю торговали венками, искусственными и живыми цветами, всякой траурной атрибутикой. Владимир купил венок. Татьяна – букет из четырех роз. Отойдя от торговцев, она спросила Полухарова:
– Володь! Когда мы вышли из подъезда, ты во дворе ничего подозрительного не заметил?
Майор взглянул на женщину:
– Нет! Ничего, что могло бы составлять угрозу для нас. А что?
– Мне кажется, кто-то очень внимательно следил за нами из беседки.
– Она же окружена кустами, и там сейчас даже «синяки» местные, алкаши не собираются. Сгнила, можно сказать, беседка, а ведь ставили недавно. Быстро летит время.
– И все же мне показалось, что из беседки за нами следили!
Полухаров взял женщину под руку:
– У тебя шалят нервы. Привыкла всего бояться, это объяснимо, но пройдет. И поверь, за годы службы я приобрел способность предчувствовать приближение опасности. И могу сказать тебе, что у дома нам ничего не грозило. Возможно, забрел какой-нибудь бездомный бедолага, во дворе укрылся от посторонних глаз или милиции. Заметил, как из подъезда вышла красивая женщина, ну и, естественно, проводил взглядом. Не бойся! Все нормально.
Татьяна вздохнула:
– Наверное, ты прав. Я очень долго жила в состоянии постоянного ожидания побоев, оскорблений. В состоянии непроходящего стресса. Поэтому боюсь собственной тени. А куда мы идем? Нам направо!
Полухаров объяснил:
– Зайдем сначала в одно место. Чтобы потом крюк не делать.
– И далеко это место?
– Метрах в трехстах, у самой ограды слева.
Они вышли к аллее, вдоль которой стройным рядом стояли небольшие обелиски из мраморных плит. На обелисках золотыми буквами были нанесены лишь фамилии, имена, отчества, даты рождения и смерти захороненных здесь мужчин. Молодых мужчин. Даты смерти у многих совпадали. Полухаров остановился возле одной из могил, склонил голову. Татьяна проговорила:
– Странная аллея. Кто здесь похоронен?
Майор ответил:
– Те, кто пожертвовал своей жизнью ради спасения других. К сожалению, большинство людей никогда не узнают о подвиге этих ребят.
– Почему?
– Потому что работа у них была такая. Их не знали при жизни, не узнают и после смерти.
– А ты кого-нибудь знал?
Полухаров кивнул на обелиск, напротив которого они стояли:
– Вот, капитан Сережа Севастьянов. Погиб 14 мая 2001 года. Мы тогда служили в одном подразделении.
– А как он погиб?
– Если помнишь, об этом и по телевидению показывали, и в газетах писали, 14 мая в аэропорту четверо террористов, пронеся на борт «Ту-154» оружие, захватили и самолет и заложников. Но до прибытия на борт экипажа.
Татьяна кивнула:
– Да, что-то припоминаю. Террористы тогда пожилого мужчину убили, а потом спецназ освободил заложников.
– Да. Фронтовика бандиты расстреляли из-за того, что гражданское начальство не сумело наладить переговоры. Заартачилось. Начало выдвигать встречные требования. Они бы еще людей побили, если бы не спецназ в составе всего одного офицера, капитана Севастьянова, который пошел в самолет членом экипажа. Ему быстро и с ходу удалось завалить трех террористов. Достал он и четвертого. Но тот, последний, умирая, успел бросить в салон гранату. Серега мог укрыться от взрыва и даже выскочить из самолета, но тогда произошла бы катастрофа. Подрыв гранаты сам по себе уничтожил бы много жизней. Он вызвал бы пожар в самолете, панику. Могли рвануть топливные баки, и тогда все пассажиры погибли бы. Севастьянов понимал это, поэтому накрыл гранату своим телом. Он умер мгновенно. Двух или трех человек слегка ранило, но все пассажиры, кроме убитого ранее фронтовика, остались живы. Их выводили из самолета под камеры телекомпаний. А останки Сергея мы вынесли позже, когда никого у самолета не было. Тайком. Так же тихо похоронили здесь!
Татьяна спросила:
– У него осталась семья?
– Сын! Жена за месяц до этого случая сбежала за границу с каким-то коммерсантом, бросив и мужа, и собственного ребенка. Он сейчас в специализированной школе-интернате учится. О нем заботятся, но растет сиротой!
– И это при живой матери?
– И это при живой, благополучно устроившей свою судьбу матери.
– А мальчик знает, как погиб его отец?
– Нет! Пока не знает! Но узнает. Всему свое время!
– Страшная у вас служба.
– Да нет! Обычная! Человек ко всему привыкает. Но ты, наверное, знаешь, что я практически уволился.
– И хорошо!
– Хорошо! Куда уж лучше. Но ладно, веди теперь к маме. Оттягивал, сколько мог этот момент, но идти надо. Хоть и очень тяжело.
Татьяна сжала ладонь офицера:
– Я понимаю. Но ты сильный!
– Ладно! Не надо слов. Куда нам?
Через полчаса женщина подвела Полухарова к свежему высокому холмику:
– Вот здесь, Володя, похоронена твоя мама!
Майор обратил внимание, что в отличие от других могил, заставленных венками, усыпанных цветами, холмик матери выглядел более чем скромно. Два венка и несколько гвоздик у таблички с номером.
– Да, похороны прошли более чем скромно.
Он положил на могилу свой венок, Татьяна цветы. Затем с дочерью отошла в сторону. Девочка вела себя тихо. Видимо, ее тяготила аура города мертвых. Она не мешала матери смотреть на Полухарова. А тот стоял строгий, неотрывно глядя на черный холм.
Затем резко наклонил голову, повернулся, подошел к Татьяне. Женщина увидела в глазах офицера столько боли, что ее пробила дрожь и на глазах невольно навернулись слезы.
Полухаров бросил ей:
– Не плачь. Ничего уже не изменить, а слезами горю не поможешь. Надо жить. Даже если и не хочется и не видишь в жизни никакого смысла. Оградку и памятник, наверное, рановато ставить?
Татьяна ответила:
– Да! Пока рановато. Крест еще можно.
– А где его взять?
– На входе, если заметил, мастерская стоит. Там и памятники делают, и ограды, и кресты.
– Ясно! Идем в эту мастерскую!
Они вышли на главную аллею. Татьяна думала, что Владимир будет молчать, но майор неожиданно разговорился.
– Знаешь, Тань, мама всегда учила меня только доброму. Вместо наказания – беседы, никакого ремня. Родители, сколько помню себя, ни разу меня пальцем не тронули. С нами жила бабушка, ты ее, может, помнишь, бабка Анфиса.
Татьяна утвердительно кивнула:
– Помню. Строгая такая бабуля была. Как в фильме «Тени исчезают в полдень»!
– Да, похожа. Так вот, она в халате всегда носила конфеты. Дешевые, карамель. И давала мне их. Баловала. И ничего тогда для меня не было вкуснее ее дешевых конфет, хотя в магазине можно было купить и шоколад, и леденцы. Но конфеты бабули были вкуснее всего. Однажды она собралась в церковь, переоделась, халат повесила у печи. Ушла. Я, пацан еще, тут же в карман халата. А тут мама. И стою я перед ней, зажав в руке три или четыре карамельки, и стыдно мне так, что словами не объяснить. Мама смотрит на меня и молчит. Я конфеты – обратно в халат, а что делать дальше, не знаю. Тогда мать говорит: «Пойдем во двор, поговорим». Я сейчас и не помню, о чем она говорила, но после того случая самым подлым для меня стало воровство, а ведь только так можно охарактеризовать тот детский поступок. Позже мама научила меня ненавидеть предательство, ложь. Она многому научила меня и во многом предопределила выбор профессии. Когда я сказал, что собираюсь поступать в военное училище, она одобрила решение. А ведь другие из кожи лезли, чтобы детишек своих от армии уберечь. Липовые справки выкупали, в больницу клали. Моя же мать, напротив, сказала: «Ты сделал правильный выбор!» Вот так!
Татьяна произнесла:
– Да, она была такая! Добрая и справедливая.
– А я вот даже не простился с ней.
– Но ты же не виноват в этом?
– Виноват! Знал же, что болеет. Мог настоять, чтобы не направляли в командировку. Не настоял, думал, обойдется. Не обошлось. Теперь на всю жизнь чувство вины останется.
– Виноват! Знал же, что болеет. Мог настоять, чтобы не направляли в командировку. Не настоял, думал, обойдется. Не обошлось. Теперь на всю жизнь чувство вины останется.
– Не надо корить себя. Ведь ты же не на отдых уезжал?
Майор усмехнулся:
– Да в том-то и дело, что можно сказать, на прогулку легкую, где могли вполне обойтись и без меня.
– Значит, не могли, раз начальство само не оставило. Ведь оно же знало о болезни твоей матери?
– Знало!
– Тогда без тебя в командировке не могли обойтись.
– Теперь придется обходиться!
– А не пожалеешь о принятом решении?
– Если и пожалею, об этом никто не узнает! Но вот и мастерская!.. Пойдете со мной? Или здесь обождете?
Подала голос Ирина:
– Мама, я не хочу тут быть!
Владимир сказал Татьяне:
– Идите к машине. Я скоро подойду, и поедем в город, в большой, красивый магазин.
Женщина согласилась:
– Хорошо! Иришке и в туалет надо сходить. Мы пока это дело организуем, так к машине и выйдем.
Майор направился к одноэтажному зданию, перед входом в которое стояли обелиски, памятники, фрагменты оград, глыбы.
Вышел из мастерской через двадцать минут. У машины его уже ждали Татьяна и Ира. И вновь женщина выглядела испуганной. Она все время оглядывалась, словно искала кого-то в толпе людей.
Майор спросил:
– Что на этот раз встревожило тебя, Таня?
Женщина ответила:
– Да все то же. Кто-то очень внимательно следит за нами. Я, наверное, выгляжу непробиваемой, наивной дурой?
– Да нет! Ничего. Пройдет!
Они сели в машину и поехали в город. Владимир следил за автомобилями, шедшим сзади, но слежки не обнаружил.
Остановились у супермаркета. Сделали массу покупок. За годы службы Полухаров собрал определенную сумму денег, которая позволяла ему какое-то время держаться на плаву достаточно обеспеченным человеком. Как ни была против Татьяна, Владимир заставил ее сменить часть гардероба. Своего и дочери. Купил так понравившегося девочке большого плюшевого мишку. После чего в продуктовом отделе они забили провизией две тележки. Покупки с трудом разместились в багажнике «Фольксвагена».
Во двор въехали в 14.30. Владимир сразу увидел прогуливавшегося по двору своего заместителя по отделению группы спецназа, старшего лейтенанта Клыкова.
Татьяна среагировала на боевого товарища Полухарова по-своему:
– Ой! Смотри. Незнакомый мужчина. Раньше я его во дворе не видела.
Владимир проговорил, паркуя машину:
– Успокойся. Это мой сослуживец. Бывший сослуживец. Вы поднимайтесь в квартиру с пакетами, которые полегче, а остальное я занесу, как поговорю с товарищем.
Татьяна с дочерью вышли из машины. Девочка ухватила своего мишку, женщина взяла два пакета. И они скрылись в подъезде.
Клыков подошел к Полухарову:
– Привет, командир!
– Здравствуй, Юра! Каким ветром занесло сюда?
– Да вот узнал, что ты вроде как рапорт об увольнении написал?! Это правда?
– Правда.
– Извини, не с того начал. Прими, Володь, мои самые искренние соболезнования.
– Принимаю! Спасибо. Хоть ты из всего отделения выразил сочувствие. Или передаешь его мне от всего коллектива скопом? У остальных одновременно аккумуляторы мобильников сели?
– Ребята просто не знают еще ничего.
– А ты от кого узнал?
– Купавин позвонил.
– Понятно. И попросил тебя встретиться со мной. Поговорить, прощупать настроение, узнать, не изменил ли я решение, которое, вероятно, принял сгоряча, так?
Старший лейтенант отрицательно покачал головой:
– Нет, Вова, не так! Генерал просто позвонил и сказал, какая у тебя беда. Он ни о чем не просил. Сожалел, что все вот так вышло. Но особо не распространялся. Разговор коротким был. Я и решил встретиться с тобой. Приехал, а тебя нет. Вот и прогуливался в ожидании твоего появления. Кстати, ты удивил меня.
Майор поинтересовался:
– Интересно, чем же?
– Женщиной и ребенком. Так как, насколько мне известно, родственников у тебя не осталось, то появление милой и красивой, надо признать, женщины с очаровательной девочкой означает то, что ты решил завязать с холостяцкой жизнью. Я не прав?
– Нет! Ты не прав! Женщина была в хороших отношениях с матерью. Жила в деревне, откуда и я родом. Семейная жизнь не сложилась. Деспот муж, погубивший ее сына, подвергал Татьяну, так ее зовут, изощренным издевательствам. Мать знала об этом. Поэтому перед смертью вытащила женщину с девочкой в Москву. На руках, можно сказать, у Татьяны и умерла мама. В тот вечер, когда мы заняли отсек в ангаре стоянки спецвагона. Генерал узнал о смерти, но ничего не сказал мне. Для него мое участие во второстепенной акции, где ты вполне мог заменить меня, оказалось превыше всего. Я не ожидал подобного от Купавина.
Клыков спросил:
– Поэтому, обидевшись на генерала, ты и бросил ему на стол рапорт об увольнении?
– Во-первых, Юра, я ничего не бросал на стол генералу, рапорт оставил в приемной, а, во-вторых, обида здесь ни при чем. Купавин поступил подло. Не порядочно, не по-человечески. Ведь мог же освободить меня от участия в акции безо всякого ущерба для ее успешного проведения, но не освободил. В конце концов, мог просто поговорить со мной. Ведь я офицер, понял бы. Но он промолчал. Как дальше мне служить под его началом? Да и надоело, если честно, все! Эти постоянные выходы, диверсии, террористы, ущелья, перевалы, «вертушки». Сыт по горло этими непрекращающимися локальными конфликтами и терактами. Спокойно пожить хочется. Понимаешь, Юра? Спокойно! Как все остальные. Чем мы хуже их? Почему один в кабаках да казино сотни тысяч за вечер проматывает, а мы за пятнадцать штук в месяц должны рисковать ради них? Защищать их покой? И вытаскивать, если эти «денежные тузы» в заложники попадают!
Старший лейтенант вздохнул:
– Не ищи оправдания эмоционально принятому решению, Володь. И мне пафосные, возмущенные речи не толкай. Оставь для других, кто не знает, что такое война. Или для митинга какого-нибудь. А мне пургу гнать не надо. Ты знаешь, чьи интересы мы защищаем. И кого в большинстве своем вырываем из лап террора. Таких, как твоя Татьяна и ее дочь Ирина. Много ли толстосумов тебе приходилось освобождать из плена? Да ни одного. Потому как те или заодно с террористами, или сразу же откупаются. Вот они, Вова, в нашей защите не нуждаются. А Татьяна нуждается. И подобные ей тоже. Конечно, тебя понять можно. Столько лет ходить по лезвию ножа, рисковать собой. Это без последствий не проходит. Считаю, ты просто сорвался. Отдохнешь, отойдешь, вернешься!
Майор прервал заместителя:
– Нет, Юр! Не вернусь. Хватит, навоевался по самое не могу. Тосковать по службе буду, знаю. Сильно тосковать. Вспоминать группу и боевые выходы тоже, возможно, жалеть об уходе тоже буду, но… не вернусь. Нужна будет помощь, поддержка – не откажу. Приду, сделаю, что в моих оставшихся силах, но не как майор спецназа Полухаров, а как Владимир Полухаров, сугубо штатский человек!
– Ты никогда не станешь сугубо штатским человеком. И в этом наша участь. Мы вместе многое прошли, Володя, не раз ты прикрывал меня, не раз я – тебя. Знаю, что на Полухарова всегда можно положиться. Так было, так есть и так будет. Я уважаю твое решение, хотя и не одобряю его. Принимаю таким, каким есть. Одно хочу сказать перед тем, как уйти – помни, командир, случись что на «гражданке», окажешься в сложном положении, только знак подай. И мы все из группы, я в первую очередь, придем к тебе на помощь. Прошу, произойдет что негативное, нужно будет прикрытие, не проявляй неуместную скромность, позвони. То, что трудно решить одному, легко решить вместе. Ты, если не изменишь решения с рапортом, всегда останешься с нами, в рядах группы. А сейчас… сейчас я пойду. Еще раз прими соболезнования, и до свидания, командир!
Полухаров пожал руку Клыкову:
– Спасибо, Юр, до связи!
– До связи, командир!
Старший лейтенант ушел за угол дома. Полухаров, выкурив сигарету, забрал оставшуюся, купленную в супермаркете поклажу, поднялся домой.
Разделся в прихожей, прошел в гостиную. И застыл на пороге.
Застыл от неожиданности увиденного.
Татьяна сама по себе была красива, мила, привлекательна и стройна, но сейчас, в новом вечернем платье, выгодно подчеркивающем ее стройность, в туфельках-шпильках, с забранными на затылке пышными волосами, она выглядела по меньшей мере победительницей престижного конкурса красоты, чьи фотографии занимали обложки дорогих женских журналов. Женщина же смутилась от взгляда Владимира:
– Что-то не так? Я, наверное, как дура в этом дорогущем платье! Но ты сам виноват, я не просила его покупать.
Владимир произнес:
– Ты прекрасна, Таня! Поверь, я видел много женщин, был знаком с ними, даже поддерживал разного рода отношения, но такой, как ты, не встречал. И дело не в платье. Хотя оно придает тебе дополнительный блеск и некоторый шарм. Дело в самой тебе. В твоей природной красоте. Не понимаю, как можно на такую красоту с кулаками и оскорблениями? А знаешь, почему так зверски относился к тебе муж? До меня только сейчас дошло. Его бесила твоя красота. Ведь на тебя наверняка обращали внимания мужчины. Вот это и выводило Валерия из себя. Он хотел, чтобы ты принадлежала только ему и никто не мог любоваться тобой. Что не удавалось и рождало ярость. Эту ярость усиливало сравнение с любовницей. Вот он и дурел, подогретый к тому же спиртным. Но ты, ты… просто неотразима. И почему я раньше не замечал тебя?