Так он поклялся Рунным Посохом и так была безвозвратно предопределена судьба барона Мелиадуса, графа Брасса, Ийссельды и Темной Империи.
Пьеса была поставлена, и над первой ее сценой поднимался занавес.
Теперь актерам оставалось лишь разыграть предназначенные для них роли.
Книга вторая
Глава 1 Дориан Хокмун
Барон Мелиадус вернулся в Лондру, столицу мрачных башен Темной Империи, и почти год обдумывал подробности своего зловещего плана. В то время его занимали другие дела Гранбретани. Надо было подавлять восстания, чтобы неповадно было захваченным городам планировать и затевать бунты, проверять работу марионеток-губернаторов и ставить их у кормила власти.
Барон Мелиадус преданно выполнял все эти распоряжения, выказывая сообразительность, но его страсть к Ийссельде и ненависть к графу Брассу не затихали ни на минуту, и он постоянно помнил о них. Хоть его ничем и не наказали за то, что не удалось склонить графа Брасса к союзу с Гранбретанью, он все же чувствовал себя расстроенным. Кроме того, ему все время приходилось сталкиваться с такими проблемами, которые, как он знал, граф мог бы разрешить с легкостью, и всякий раз, когда ему приходилось подолгу разбираться в очередной такой проблеме самому, в мозгу барона Мелиадуса возникали сотни планов мести, но ни один из них не мог быть осуществлен, поскольку барон хотел все сразу: иметь Ийссельду, получить от графа Брасса помощь в делах Европы и уничтожить Камарг, как он поклялся. Это было тщеславие, не знающее границ.
В своей высокой башне из обсидиана, возвышающейся над красными, как кровь, водами реки Таймзы, где баржи везли грузы с побережья, барон Мелиадус мерил шагами комнату, увешанную старинными портьерами коричневого, черного и голубого цветов, заваленную редкостными драгоценностями и благородными металлами, красивейшими изделиями из железа, серебра и меди. В комнате была мебель темного полированного дерева, а толстые ковры цвета осенних листьев устилали пол.
Вокруг него, на всех стенах, на каждой полке, в каждом углу были часы. Все они шли секунда в секунду, и все отбивали четверть часа, полчаса и час. Многие с музыкальными сопровождениями. Часы были самых различных форм и размеров в металлическом, деревянном и вообще непонятно каком корпусе. Некоторые из них были исполнены в манере, до такой степени причудливой, что определить время по ним было практически невозможно. Это была коллекция из многих стран Европы и Ближайшего Востока, из всех провинций, завоеванных Гранбретанью. Барон Мелиадус владел многим, но эту свою коллекцию ценил дороже всего на свете. Не только его кабинет, но и каждая комната в башне были заполнены часами. На вершине башни стояли часы громадного размера с четырьмя циферблатами, сделанные из бронзы, оникса, золота, серебра и платины, и когда ударяли молоточки, находящиеся в руках четырех обнаженных девушек, выполненных в натуральную величину, то вся Лондра дрожала от этого звона. Часы соперничали в разнообразии с коллекцией часов шурина Мелиадуса, Повелителя Дворца Времени Тарагорма, которого Мелиадус ненавидел глубочайшей ненавистью как соперника, потому что Тарагорм был женат на сестре барона, к которой тот испытывал похотливую и капризную привязанность.
Барон перестал метаться по комнате и взял со стола лист пергамента. Это было последнее донесение из провинции Кельн, провинции, на примере которой два года назад барон преподал урок остальным. Сейчас казалось, что тогда барон перестарался, потому что сын старого герцога Кельнского, которого барон Мелиадус публично разрезал на куски на главной площади, поднял восстание, причем настолько мощное, что ему удалось практически разбить силы Гранбретани. Если бы к войскам не подоспели подкрепления в виде орнитоптеров с огненными копьями большого радиуса действия, то Кельн временно выпал бы из-под сферы влияния Гранбретани.
Но орнитоптеры быстро разметали силы молодого герцога, а он сам был взят в плен. Скоро его должны были доставить в Лондру, чтобы он видом своих мучений развлек дворян Гранбретани. И снова это был случай, когда граф Брасс мог помочь им, потому что прежде, чем пойти на открытое восстание, герцог Кельнский предложил Темной Империи свои услуги в качестве наемника, был принят, прекрасно сражался на службе Гранбретани при Нюренберге и Ульме, завоевал доверие Империи, добился командования армией, которая почти целиком состояла из солдат, когда-то служивших под началом его отца, а затем повернул эту армию к родному Кельну и напал на войска Гранбретани.
Барон Мелиадус нахмурился при мысли, что молодой герцог подал пример, которому и другие могли последовать. О нем уже говорили как о герое в германских провинциях. Мало кто осмеливался противодействовать Темной Империи, как сделал это герцог.
Если бы только граф Брасс согласился…
Внезапно лицо барона озарила улыбка, потому что в голову ему пришла мысль, вернее даже готовый план. Возможно, молодого герцога Кельнского можно будет использовать для других целей, а не для развлечения дворян.
Барон Мелиадус отложил пергамент в сторону и дернул за шнурок звонка. Вошла девушка-рабыня, ее голое тело было разрисовано с головы до пят, и упала на колени, чтобы выслушать приказания господина (слуги барона были женского пола: в свою башню, опасаясь предательства, барон не впускал ни одного мужчины).
— Пойди к начальнику тюрьмы катакомб, — приказал он. — Скажи ему, что барон Мелиадус желает допросить пленного Дориана Хокмуна, герцога Кельнского, как только он поступит в тюремные катакомбы.
— Слушаюсь, господин.
Девушка поднялась с колен и попятилась, оставив барона Мелиадуса, стоящего у окна и глядящего на реку. На его губах блуждала еле заметная улыбка.
* * *Дориан Хокмун, закованный в цепи из позолоченного железа (что подчеркивало его положение в глазах гранбретанцев), спотыкаясь, сошел с трапа баржи на причал, жмурясь от освещения и оглядывая огромные мрачные, угрожающие башни Лондры. Если он и раньше не нуждался в доказательствах безумия обитателей Темного Острова, то сейчас такие доказательства были перед его глазами. Нечто неестественное сквозило в каждой архитектурной линии, в выборе цвета, в резьбе. Но все-таки всюду ощущались могущество, стремление к определенной цели, незаурядный ум.
«Ничего удивительного. — подумал он, — что было столь тяжело разобраться в психологии людей Темной Империи — слишком много здесь было парадоксов».
Охранник — в белой кожаной одежде и белой металлической маске в виде черепа, то есть в форме Ордена, которому он служил, — мягко подтолкнул его вперед. Несмотря на то, что толчок был совсем легким, Хокмун споткнулся и едва удержался на ногах — он не ел уже больше недели. Мозг его был одновременно и затуманен и безразличен: он с трудом осознавал всю суть происходящего. Со времени его пленения в битке при Замке Кельн, никто с ним не говорил. Почти все время он пролежал в темном трюме корабля, изредка делая глоток грязной воды из желоба, по которому тек тонкий ручеек. Он был небрит, взгляд его глаз потускнел, длинные светлые волосы были спутаны, а разорванная одежда испачкана помоями. Цепи оставили следы на его коже, так что на шее и запястьях были видны кровавые полосы, но никакой боли он не ощущал. Честно говоря, он вообще ничего не ощущал, двигался подобно сомнамбуле, видел все веред собой словно во сне.
Он сделал несколько шагов по каменным плитам набережной, споткнулся и упал на колено. Охранники, идущие по обе стороны от него, подняли его и помогли добраться до черной стены, что возвышалась над набережной. В стене была небольшая, закрытая на тяжелые засовы дверь, возле которой стояли солдаты в рубинового цвета масках в виде свиньи. Орден Свиньи контролировал тюрьмы в Лондре. Солдаты перебросились несколькими словами на хрюкающем языке своего Ордена, и один из них, рассмеявшись, схватил Хокмуна за руку и, не произнося ни слова, подтолкнул вперед, а второй солдат в это время распахнул дверь, сняв с нее засовы.
Внутри было темно. Дверь за Хокмуном закрылась, и на несколько мгновений он остался один. Затем в тусклом свете он разглядел маску Свиньи, но более искусно выполненную, чем у солдат снаружи. Появилась еще одна такая маска, потом еще одна. Хокмуна подхватили под руки и провели сквозь дурно пахнущую темноту вниз, в тюремные катакомбы Темной Империи. Он знал, что жизнь его кончена, но не испытывал при этом никаких эмоций.
Внутри было темно. Дверь за Хокмуном закрылась, и на несколько мгновений он остался один. Затем в тусклом свете он разглядел маску Свиньи, но более искусно выполненную, чем у солдат снаружи. Появилась еще одна такая маска, потом еще одна. Хокмуна подхватили под руки и провели сквозь дурно пахнущую темноту вниз, в тюремные катакомбы Темной Империи. Он знал, что жизнь его кончена, но не испытывал при этом никаких эмоций.
Потом он услышал, как открылась еще одна дверь. Его втолкнули в крохотную камеру, дверь захлопнулась, и снаружи прогремел задвигаемый засов.
Воздух в камере был затхлый, от каменных стен и пола тянуло сыростью и плесенью. Хокмун устало оперся о стену, затем постепенно соскользнул на пол. Он не знал, потерял ли он сознание или просто заснул, но глаза его закрылись, и он перестал что-либо ощущать.
Неделю назад он был героем Кельна, борцом против агрессоров, человеком с несгибаемой волей, умным и искусным воином. Сейчас, словно это было само собой разумеющимся, люди Гранбретани превратили его в животное — животное без воли к жизни. Человек, не обладающий и столь сильной волей, ухватился бы за желание жить, питаемый собственной ненавистью, строил бы планы побега, но Хокмун, потеряв все, не хотел ничего.
Может быть, если ему удастся выйти из этого транса, то… Но и тогда он станет совсем другим человеком, не тем, кто бился за Замок Келья, не щадя живота своего.
Глава 2 Договор
Горящие факелы и сверкание масок осклабившейся Свиньи и рычащего Волка; красный и черный металл; издевающиеся насмешливые глаза; белые, бриллиантовые, и темно-синие, сапфировые. Тяжелое шуршание плащей и звуки торопливой беседы шепотом.
Хокмун слабо вздохнул и закрыл глаза, затем снова открыл их, когда услышал приближающиеся шаги. Волк наклонился над ним, поднеся факел совсем близко к лицу. Жар был неприятен, но Хокмун не сделал попытки отодвинуться.
Волк выпрямился и заговорил со Свиньей.
— Разговаривать с ним сейчас бесполезно. Накормите его и вымойте. Приведите его мысли хоть немного в порядок.
Свинья и Волк вышли, прикрыв за собой дверь. Хокмун снова закрыл глаза.
Когда он открыл их в следующий раз, его несли по коридорам при свете факелов. Его принесли в комнату, освещенную лампами. Там была кровать, богато устланная мехами и шелком, на резном столике стояли блюда с пищей, тут же поблизости находилась ванна из сверкающего ярко-оранжевого металла, полная горячей воды, и две девушки-рабыни рядом с ней.
Сначала с него сняли цепи, потом одежду, затем подняли и опустили в воду. Когда рабыни стали мыть его, кожу защипало, и в это же время вошел мужчина с бритвой, который подстриг ему волосы на голове и начал сбривать бороду. Все эти действия Хокмун воспринимал абсолютно пассивно, уставившись в потолок, выложенный мозаикой, невидящими глазами. Он позволил одеть себя в приятные льняные одежды, шелковую рубашку и вельветовые бриджи, и постепенно чувство смутного удовлетворения охватило его. Но когда его усадили за стол и затолкали в рот ему какой-то фрукт, желудок его начал спазматически сокращаться и его вырвало желчью. Тогда его напоили молоком со снотворным, уложили в постель и оставили одного. У дверей сел слуга, которому было приказано наблюдать за ним.
Прошло несколько дней, и постепенно Хокмун начал есть, начал осознавать роскошь, что его окружала. В комнате его были книги, женщины-рабыни тоже принадлежали ему, стоило лишь пожелать, но пока что он не выказывал интереса ни к тому, ни к другому.
Хокмуну, мозг которого столь быстро отключился, когда он попал в плен, понадобилось довольно много времени, чтобы прийти в себя, но когда это произошло наконец, то свою прежнюю жизнь он вспоминал лишь как сон. Однажды он все-таки открыл книгу, и буквы показались ему странными, хотя он вполне мог прочесть их. Просто он не видел в них никакого смысла, не понимал значения слов и предложений, которые они составляли, хотя книга эта была написана знаменитым ученым, философом, когда-то одним из самых любимых Хокмуном. Он пожал плечами и отбросил книгу. Одна из девушек-рабынь, увидев это, прижалась к нему всем телом и провела рукой по щеке, но он с безразличным видом отодвинул ее и, подойдя к постели, лег, закинув руки за голову.
Долго-долго он молчал, потом спросил:
— Почему я здесь?
Это были первые слова, произнесенные им за время пребывания в Гранбретани.
— О милорд герцог, этого я не знаю, но только, по-моему, вы почетный узник.
— Наверное, очередная игра, прежде чем лорды Гранбретани решат от меня избавится.
Хокмун произнес это без какого-либо намека на эмоции. Голос его спокоен, но глубок. Даже слова казались ему странными, когда он произносил их.
У девушки была прекрасная фигура и длинные белокурые волосы, судя по акценту, родом она была из Скандии.
— Я ничего не знаю, милорд, только мне приказано доставлять вам все удовольствия, которые вы пожелаете.
Хокмун слегка кивнул и оглядел комнату.
— Наверное, они подготавливают меня для особой пытки, — сказал он сам себе.
* * *Окон в комнате не было, но по струе воздуха Хокмун определил, что они, вероятнее всего, находятся под землей, возможно, совсем недалеко от тюремных катакомб. Течение времени он измерял по лампам, их, как ему казалось, наполняли один раз в день. Он прожил в этой комнате около двух недель, прежде чем снова увидел Волка, который заходил тогда в его камеру.
Без всякого стука отворилась дверь, и в комнате появилась высокая фигура, с головы до ног одетая во все черное, с длинной шпагой (с черной рукояткой, в черных кожаных ножнах). Черная маска Волка скрывала всю голову. Из-под маски донесся красивый, даже несколько музыкальный голос, который Хокмун слышал когда-то давно.
— Итак, наш пленник, кажется, восстановил свои силы и стал прежним: умным и смелым.
Две девушки-рабыни низко поклонились и вышли. Хокмун поднялся с кровати, на которой он лежал почти все время с тех пор, как его сюда принесли, быстрым движением.
— Прекрасно. Хорошо чувствуете себя, герцог Кельнский?
— Да.
Голос Хокмуна был совершенно спокоен. Он непроизвольно зевнул, решил, что, в конце концов, особого смысла стоять у него нет, и вновь улегся на постель, приняв прежнее положение.
— Насколько я понял, вы меня знаете, — произнес Волк с ноткой легкого нетерпения в голосе.
— Нет.
— И вы не догадались?
Хокмун промолчал.
Волк прошел через всю комнату и остановился у столика, на котором стояла большая хрустальная ваза с фруктами. Его рука в черной перчатке выбрала гранат, и маска Волка наклонилась как бы для того, чтобы получше рассмотреть его.
— Вы полностью оправились, милорд?
— Насколько я могу судить, да, — ответил Хокмун. — Я прекрасно себя чувствую. Все мои желания исполняются, насколько я понимаю, по вашему приказанию. А сейчас, я предполагаю, вы придумали для меня особенные пытки?
— Эта мысль, по-моему, вас не особенно тревожит.
Хокмун пожал плечами.
— Когда-нибудь ведь они кончатся.
— Они могут длиться вечность. Мы, гранбретанцы, достаточно изобретательны.
— Вечность тоже не так уж долго.
— Но дело в том, — сказал Волк, перебрасывая гранат из одной руки в другую, — что мы решили избавить вас от подобных неприятностей.
На лице Хокмуна ничего не отразилось, выражение его лица осталось прежним.
— Вы весьма скрытны, герцог, — продолжал Волк. — Это даже странно, так как жизнь ваша целиком зависит от каприза ваших врагов, которые столь безжалостно и отвратительно убили вашего отца.
Брови Хокмуна нахмурились, как будто он что-то припоминал.
— Я помню его, — не совсем уверенно отозвался он. — Мой отец. Старый герцог.
Волк бросил гранат на пол и поднял маску с лица. Показалось красивое лицо с крупными чертами, обрамленное бородкой.
— Это я, барон Мелиадус из Кройдена, убил его.
На его губах играла блуждающая улыбка.
— Барон Мелиадус? А… который убил его?
— Да вы совсем перестали быть мужчиной, милорд, — пробормотал барон Мелиадус. — Или вы надеетесь еще раз обмануть нас, чтобы вновь предать?
— Я устал, — поджал губы Хокмун.
Взгляд, что бросил на него Мелиадус, был удивленным и немного злым.
— Я убил вашего отца!
— Вы это уже говорили.
— Вот как!
Мелиадус, рассерженный, отвернулся и пошел по направлению к двери. Но не дойдя до нее несколько шагов, он внезапно остановился и повернулся к Хокмуну.
— Впрочем, я пришел сюда не за тем, чтобы обсуждать этот вопрос. Мне кажется, однако, странным, что вы не выказали мне своей ненависти и не пылаете чувством мести.
Хокмун качал ощущать скуку, и ему очень хотелось, чтобы барон Мелиадус поскорее ушел. Резкие высказывания барона и его истерические выкрики раздражали Хокмуна так, как может раздражать человека, отправившегося спать, жужжание комара.