Темнота тут была кромешная. Мы с полицмейстером ждали за углом, пока наши орлы оцепили дом, в котором наш возможный вор снимал целый этаж, и только тогда направились к дверям.
Дом Шевлягина был большой, в три этажа, с боковым подъездом. Свет кое-где горел на всех трех этажах, потому можно было не сомневаться, что кто-то там все же есть.
Панфилов взялся за веревку звонка и сильно дернул несколько раз. Звона мы не услышали, это и понятно – шнур шел на второй этаж, который занимал Чайкин и те личности, с которыми он проживал.
На звонок отреагировала какая-то старуха, которая поначалу не желала открывать незнакомым, но убедившись, что мы действительно из полиции, заохала и поспешила вниз по лестнице.
Мы поднялись в квартиру вместе с приставами, и те принялись за обыск. В комнатах, по заявлению старухи, оказавшейся «тещей» искомого Чайкина Еленой Ивановной Шиллинг, никого, кроме нее и ее внуков, не было.
Беглый осмотр подтвердил ее слова: за столом в комнате, служившей кухней, обнаружился шестилетний испуганный мальчишка и больше никого. На вопрос, куда делся ее «зять» вместе с дочерью, старуха охотно ответила, что они только вчера вечером уехали из города, а куда, ей говорить не пожелали. А она что может – женщина старая, беспомощная… Вот и деток на нее, бедную, бросили, не побрезговали…
Полицмейстер Панфилов нетерпеливо дернул усом и потребовал рассказать о том, где был означенный Чайкин в ночь знаменитого преступления. Получил заверения, что дома и был, и остался очень недоволен. Тем временем заканчивающийся обыск тоже ничего не дал.
Дом был небогатый, мебель самая простая. Вместо платяных шкафов по-крестьянски использовались сундуки. Их тут же обшарили и ничего не нашли. Дощатый пол простучали, столы, стулья и комоды перевернули. Ничего.
Усы у Панфилова уже стояли дыбом, и он, ярясь, приказал обшарить все еще раз, чтобы уж наверняка. А мне, признаться, не давало покоя одно малозначительное и, в общем-то, не относящееся к делу обстоятельство. Так что я, пока все суетились, подступил к старухе Шиллинг:
– А скажите, вот вы тут говорили, что на вас внуков бросили. А я вижу только одного. А другие-то где?
– Ох, глазастый, – как-то неприятно заулыбалась гнилыми зубами старушенция. – У меня, слава богу, кроме Ванюшки только одна обуза – Женечка. Уж больно шустрая девчонка. Убегла, видать, на улицу, пока я отвлеклась…
– На улицу? – задумчиво переспросил я. – А годков ей сколько? Не боитесь, что она там одна?
– Да уж большая! Десятый год пошел.
Сам толком не понимая, зачем мне это нужно, я выскользнул из комнат и спустился к подъезду дома.
Здесь было уже не так темно, как недавно. Исполнительный фонарщик засветил керосиновую лампу на верхушке столба и как раз присел отдохнуть на свою сложенную пополам лестницу. Работу свою на сегодня он выполнил и потому неторопливо раскуривал дешевую короткую трубку.
– Поймали кого? – завидев меня, поинтересовался фонарщик.
– Похоже, что нет, – отмахнулся я и на всякий случай спросил: – А ты тут случайно не видел, может, из дома выскользнула девочка лет десяти?
– Было такое, – выдыхая клубы дыма, ответил фонарщик.
– А куда убежала?
– Да никуда она не убегала, – усмехнулся мой собеседник в бороду. – Вон там до сих пор сидит.
И он указал концом дымящейся трубки на соседнее с домом Шевлягина корявое дерево. Только сейчас я заметил в скудном освещении, что в его кроне что-то белеет. Я поспешил подойти поближе и обнаружил, что на ветвях и впрямь сидит ребенок.
– Тебя Женей звать?
– Точно, – тут же ответила она звонко и довольно вызывающе.
– Чего там делаешь? Спускайся, поговорить нужно.
– Слежу за вами отсюда, – ответила она нахально, но все же ловко, по-обезьяньи, начала спускаться. – Чего тебе от меня нужно, господин полицейский? – спросила она, оказавшись на земле.
И речь, и выражения маленькой остроносой физиономии у нее были совершенно не детские, и это меня неприятно поразило.
– И часто ты оттуда за людьми следишь?
– Когда делать нечего. А что? – пожала она острыми плечиками и без страха взглянула мне в глаза, будто вызов бросала.
– Слышала, наверное, о том, что из монастыря икону похитили? – Она кивнула, и я продолжил: – Так вот, в этот самый день ничего интересного ты тут не заметила? Или на следующий? Кто-нибудь к твоему отцу приходил?
– Это ты про дядю Федю? – Она снова совершенно по-взрослому усмехнулась, криво и саркастично. – Он мне не отец, а отчим. Мой папа давно умер.
– Ясно. Ну, так к нему кто-нибудь приходил?
– Не видела. Я же не все время тут играю. А он вообще по ночам шляться любит.
– Не нравится он тебе? – попытался я наладить с ней отношения.
– Лучше, чем ничего, – с деланым равнодушием пожала плечами эта странная девочка.
– Но он же с твоей мамой уехал! Ты теперь с бабушкой осталась!
– А разве они насовсем? – Тут я поразился мгновенной перемене, происшедшей с Женей. Голос ее стал тихим, едва уловимым, а губы искривились, как от мгновенного приступа боли, который она мучительно пытается скрыть. Только тут я заметил, какие у нее красивые темные глаза и что в них прячется страх.
– По крайней мере, так говорила твоя бабушка только что, – осторожно ответил я.
– А вы зачем дядю Федю ищете? В тюрьму хотите посадить? – по-прежнему тихо и осторожно спрашивал она.
– Сначала выясним, что именно он натворил, а потом, если виноват, то да, в тюрьму.
– А маму?
– Пока о ней мы ничего дурного не слышали. Кроме того, что она связалась с не самым подходящим человеком.
– А вы знаете, куда они уехали?
– Нет, совершенно ничего не знаем. Так что можем и не найти.
– Я тоже не знаю куда, но знаю на чем. Мама вчера говорила, что на пароходе еще ни разу не плавала.
Я остолбенел на мгновение. Сказанное Женей сейчас было полезней, чем все, что нам удалось выяснить сегодня. Она смотрела на меня серьезно и хмуро, даже как-то обреченно, будто чувствовала себя Иудой, только что на виду у всех поцеловавшим Христа. Я же от радости не придумал ничего лучшего, как пообещать ей ее 30 сребреников:
– Не волнуйся. Я обещаю, что привезу твою маму обратно!
Дальнейшие события развивались с невероятной скоростью. Обыск на квартире Чайкина был спешно прекращен, и все наше отделение поспешило заняться поиском того рейса и парохода, на котором покинула Казань молодая пара вчера вечером.
Кажется, Панфилов перебудил всех портовых начальников, требуя от них ответа посреди ночи. Но те переставали роптать, как только узнавали, что за дело ведет мой начальник. Его напор дал свои результаты – к утру мы уже все знали.
Чайкин и его спутница, Прасковья Кучерова, отплыли от пристани на пароходе «Ниагара» пароходного общества «Меркурий и К°» и следовали до Нижнего Новгорода. Вечером 5 июля они должны будут прибыть на место. У нас осталось чуть более суток.
Так что сейчас я еду в поезде, который доставит меня в Нижний Новгород раньше, чем туда прибудет пароход с нашей парочкой. Если, конечно, они не сошли с парохода в Чебоксарах или еще где.
Тут записи снова неожиданно прерывались. Видимо, Виктор Успенский все же утомился и свалился спать в поезде, который вез его из Казани в Нижний. Запись на следующей странице была датирована уже 7 июля.
Облава была организована со знанием дела. Еще до того как кто-либо успел покинуть палубу «Ниагары», от помощника капитана мы получили сведения о том, что никто из пассажиров второго класса, в котором зарегистрировался Чайкин, на берег в других городах не сходил. По крайней мере официально, по мосткам и с багажом.
Быстро вызванный ответственный служитель второго класса подтвердил, что видел означенную пару и на берег они не сходили. Была организована проверка документов прямо при сходе с трапа, а весь причал был оцеплен.
Как выглядит Чайкин, мы достоверно не знали. Его изображений при обыске найдено не было, а свидетельские показания мало что давали. Зато мы точно знали, как выглядит его спутница, мать Жени, Прасковья Кучерова.
Ее фотокарточку, найденную в доме Шевлягина, я захватил с собой и успел продемонстрировать нижним чинам нижегородской полиции до начала проверки документов.
Разумеется, мы предполагали, что подозреваемые могут покинуть пароход порознь. Тогда наша задача усложнилась бы. Но предусмотрительные служащие пристани посоветовали сначала выпустить пассажиров 1-го и 3-го классов. Тогда подозреваемому будет значительно сложнее затеряться среди оставшихся.
Ее фотокарточку, найденную в доме Шевлягина, я захватил с собой и успел продемонстрировать нижним чинам нижегородской полиции до начала проверки документов.
Разумеется, мы предполагали, что подозреваемые могут покинуть пароход порознь. Тогда наша задача усложнилась бы. Но предусмотрительные служащие пристани посоветовали сначала выпустить пассажиров 1-го и 3-го классов. Тогда подозреваемому будет значительно сложнее затеряться среди оставшихся.
Кроме того, служители 2-го класса были отряжены в помощь полицейским, чтобы опознать того субъекта, который путешествовал вместе с Кучеровой.
Убедившись в отменной организации облавы, я остался среди оцепления на пристани и наблюдал за происходящим издали.
Вечер был ранний, и по случаю летнего времени солнце все еще стояло высоко, что играло нам на руку. Пассажиры 2-го класса были недовольны тем, что покидают судно позже всех, даже позже 3-го класса. Полицейским у трапа приходилось выслушивать немало жалоб. Однако очередь бодро двигалась, и вот, наконец, в ней мелькнуло знакомое лицо.
Это, несомненно, была Кучерова – невысокая брюнетка с пышными формами. Она была одна и несла увесистый саквояж, сгибаясь под его тяжестью. Итак, Чайкин не решился идти напролом и избрал какой-то другой путь для бегства.
Людей на судне оставалось уже совсем немного. Смотритель с парохода шепнул на ухо полицейскому, проверявшему документы, что среди оставшихся он не видит постоянного спутника Кучеровой. Это поспешили передать мне.
Было ясно, что преступник (а можно уже не сомневаться, что скрывающийся человек виновен) где-то затаился и нужно менять тактику.
Его спутницу, разумеется, задержали для дальнейшего выяснения обстоятельств, но я за этим не слишком следил. Я прохаживался вдоль трапа, то и дело зыркая на последних пассажиров, и лихорадочно соображал.
Ясно, что прятаться в каютах он не будет. Они невелики по размерам и их будут обыскивать в первую очередь. На месте преступника я бы попытался затаиться в грузовом отсеке.
Как и любой пароход, «Ниагара» перевозила, кроме людей, еще и некоторое количество груза. В основном что-то не крупное и хрупкое, что страшно отправлять по нашим неудобным и небезопасным дорогам. На «Ниагаре» грузовые трюмы находились на корме. Туда-то и стоит наведаться, пока нижегородские полицейские стерегут палубу и трап.
Однако один я там бы заблудился. Потому со мной, кроме двух агентов, отправился матрос машинного отделения в качестве своего рода проводника. Он сам вызвался нам помочь, как только узнал, что полиция занята поимкой преступника, который может оказаться опасен. Кажется, его радует возможность отличиться и пережить что-то из ряда вон выходящее.
Мы спускались вниз осторожно, стараясь не шуметь. Наш «проводник», Сашка, бесстрашно шел впереди, легко ступая босыми и ко всему привычными ступнями по некрашеным доскам на ступеньках в этой не парадной части парохода. Следом шел я, чувствуя у себя за спиной молчаливую поддержку нижегородских коллег.
Перед спуском Сашка объяснил, что трюмы представляют собой цепь небольших помещений, отделенных переборками (чтобы при появлении течи вода не затопила всю палубу сразу). Под груз и багаж пассажиров были отведены 4 кормовых таких отсека. В них-то нам и предстояло искать.
Груз начинают извлекать отсюда только после того, как все пассажиры уже на берегу, так что у Чайкина было время здесь осмотреться и приискать себе удобное укрытие.
Внизу оказалось довольно темно и зловеще. Захваченные нами две керосиновые лампы не могли охватить большое пространство и делали видимыми скорее нас самих для любого недоброго взгляда из угла.
Отсеки явно загружались без особого порядка. Груза было немного, и для удобства его складывали небольшими островками, по владельцам. Так проще искать и сортировать.
Мелкие ящики и сундуки мы обходили стороной и обращали внимание только на достаточно крупные, в которых мог бы поместиться человек. Здесь было тихо и, кроме нашей возни, был слышен только плеск воды, от которой нас отделяли лишь днище и обшивка.
Нам пришлось вскрыть несколько особенно крупных ящиков, которые глухо простукивались, но не обнаружили ничего, кроме заявленного товара. В последнем отсеке обнаружились рояль и пианино, купленные у частных лиц нижегородским депо музыкальных инструментов. От безысходности я залез даже под крышку рояля. Но там не обнаружилось ничего, кроме струн и молоточков.
Снова я не смог предугадать действий преступника. Помещения были пусты, и сколько ни заглядывали мы в самые темные уголки, это ничего не меняло.
Нижегородский начальник отдал приказ о тщательном досмотре всего парохода, и два десятка полицейских взошли на борт «Ниагары», на которой еще находились служащие самого парохода и матросы. Начался хаос, которого я так надеялся избежать.
Выбравшись на все еще освещенную уходящим солнцем палубу, я снова попытался думать, глядя, как вокруг бесцельно шляются матросы и деловито снуют полицейские. Куда бы еще можно было тут податься? Машинное отделение должно быть изрядным лабиринтом. Оттуда не удастся выбраться в ящике, но там можно, если повезет, пересидеть облаву и выбраться, когда все уляжется. И как я сразу не подумал!
Я попытался быстро отыскать среди окружающих Сашку, помощь которого была бы не лишней, но его и след простыл. Решив, что при таком количестве сотрудников полиции на борту преступнику все равно не удастся улизнуть, я отправился в машинное отделение самостоятельно.
В отличие от грузовых отсеков здесь было нормальное газовое освещение и не так жутко, как там. У самых дверей, прямо на ступеньках, сидели двое прокопченных матросов и курили дешевые папиросы. Они пропустили меня без вопросов. Судя по всему, их мало интересовало, что именно понадобилось полиции на их «Ниагаре».
Я продвигался осторожно. Машинное отделение было небольшое, но из-за большого количества механических устройств, труб для пара, приводившего в движение пароходные колеса, и чего-то еще непонятного казалось настоящим лабиринтом.
Сбоку, примыкая к борту судна, находился еще один отсек, как позже выяснилось, для хранения угля. Осторожно продвигаясь вперед среди переплетения труб, я приближался к его открытой двери.
Я чуть не подскочил, когда из него быстро и решительно вышел какой-то матрос. Он, кажется, тоже удивился моему присутствию здесь. По крайней мере, он на мгновение замешкался и окинул меня быстрым и острым взглядом. Однако, не говоря ни слова, повернулся и пошел к выходу из отсека.
Прошло несколько секунд, прежде чем до моего сознания дошли некоторые очевидные несуразности: во-первых, что ему было делать здесь, когда пароход уже больше часа стоит на пристани? Во-вторых, одежда у него была запачканная, матросская, а лицо и руки почти чистые, без следов въевшейся угольной пыли. И в-третьих, если встреченные мной у дверей матросы и носили бороды, то они были запущенные, крестьянские, а у этого клиновидная бородка была аккуратно пострижена совсем недавно.
Все эти мысли пришли мне в голову практически одновременно с тем моментом, когда «матрос» достиг входной двери в машинный отсек. Остановить его я уже не успевал. Потому единственное, что я смог, это заорать:
– Держи его! – в надежде, что сонные матросы еще не ушли от двери и успеют среагировать вовремя.
Сам же я быстро заглянул за дверь, туда, откуда появился этот подозрительный матрос. Там на куче угля обнаружился полуголый мужичок, связанный с помощью одежды и с заткнутым тряпками ртом.
Я не стал тратить времени на его освобождение и кинулся следом за преступником. За дверями машинного отделения я натолкнулся на с трудом поднимающегося на ноги матроса. Его растоптанные сигареты валялись рядом.
– Куда? – крикнул я на бегу.
Мужичок суетливо замахал руками в сторону носа парохода. Значит, хитрец не полез на палубу, а продолжает убегать от меня по нижним палубам. На что он рассчитывает?
Думать было некогда, и я побежал в указанном направлении. Надо сказать, что разогнаться в узких переходах между отсеками совершенно невозможно. Так что преступник далеко убежать не успел. Я увидел его почти сразу же.
Он резво несся вперед, опережая меня всего на несколько метров. Резко оглянувшись и заметив меня, он юркнул в ближайшую дверь и захлопнул за собой дверь. Практически в это же мгновение оттуда раздался грохот и звон.
– Открывай, все равно не уйдешь! – заорал я.