Наверное, я тоже немец, кисло подумал я и, удобнее устроив ноги, прислонился спиной к камню. Луна проложила по воде Волги дрожащую «дорожку к счастью», откованную из листового золота.
Плечо коротко и тупо дергало. Танюшка хорошо наложила повязку… но лучше бы она сама осталась со мной. А она убежала к костру. Правда, звала с собой, и очень настойчиво. Мне не хотелось к людям, я огрызнулся. Она, кажется, обиделась. Может, стоило попросить прощения — она бы тогда наверняка осталась. Но для меня извиниться — все равно что раскусить лезвие: теоретически возможно, практически — не хочется пробовать.
Светлое от луны небо перечеркнули сразу несколько падающих звезд — метеоритов. Мне почему-то хотелось сразу плакать и смеяться.
Я чувствовал себя неуютно. Словно я в чужой одежде.
— Почему ты сидишь один, князь?
Я вскинул голову. Лунный свет превратил лицо подошедшего мальчишки в серебряную маску с черными пятнами. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но правильно.
— Я присяду тут? — мальчишка указал на камень возле меня. Я кивнул, немец сел, и я вспомнил его — когда мы знакомились, он представился то ли Йенс, то ли Лэнс… Но тогда и не намекнул, что говорит по-русски. — Так почему ты один, князь?
— Не называй меня так, — поморщился я. — Не князь я никакой.
— Князь — это слово, — сказал Йенс-Лэнс. — Можно сказать «конунг», «вождь», «князь» — или вообще ничего не говорить. Важно быть. Ты вышел драться, значит, ты князь.
— Да просто я один учился фехтовать, — отмахнулся я и охнул от боли.
— Когда меня ранили первый раз, я визжал, как поросенок. — Он засучил ветхую джинсовую штанину и показал грубый шрам над левым коленом.
— Слушай, — признался я, — я забыл, как тебя зовут…
— Йенс Круммер, — не обиделся он. Устроился поудобнее и поставил подбородок на кулак упертой в колено руки. Левой Йенс придерживал у паха рукоять недлинного широкого меча с простой крестовиной. — Я у Хунтера что-то вроде комиссара. Хочешь, — он повернулся ко мне, — я расскажу тебе кое-что интересное об этом месте? — Я кивнул. — Начнем вот с чего: вы уже догадались, что мы — это реплики?..
…Больше года назад девятнадцать мальчишек и двенадцать девчонок из баварского города Регенсбург во время похода оказались в окрестностях своего города — но в этом мире. Их, в отличие от нас, забрали всех разом.
Весь этот год они странствовали — от Атлантики до Урала, нигде подолгу не задерживаясь и часто вступая в стычки. В этом мире было много гадесов — тут их называли урса, как они сами себя, — настоящими ордами приходивших с юга. И не так уж мало отрядов, подобных людям Гюнтера — подобранных именно по национальному признаку. Некоторые странствовали. Некоторые оседали на местах, приглянувшихся им. С некоторыми можно было договориться мирно.
Объединяло всех одно — это были дети и подростки. Безумие, но тут не взрослели!!! И никто не мог объяснить, как и почему это происходит, — а ведь не все гибли в боях…
Но это была лишь одна из загадок странного и редконаселенного мира. Йенс обладал умом, который называют «аналитическим», однако и он мало что понял, хотя очень старался. И о многом рассказал мне — возле реки, недалеко от праздничного костра, в эту ночь…
…— Это не совсем Земля, — говорил Йенс, откинувшись к камню возле меня. — Тут есть странные места и странные существа. И вообще много странного. Держитесь подальше от Сумеречных Мест — это такие… ну… как будто серый туман, они где угодно могут быть, войдешь — и не вернешься.
— Здесь совсем нет поселений? — спросил я. — Я имею в виду — как в книжках, брошенных городов, все такое?
— Я понял, про что ты… Нет, тут никогда не было своей какой-то цивилизации. Никаких брошенных городов с их тайнами и опасностями… Хотя — подожди… — Йенс задумался и свел брови; его лицо стало похожим на иллюстрацию к приключенческой исторической книжке. — Семь месяцев назад мы добрались до Евфрата. И нашли в тех местах парнишку-болгарина. Он был при смерти и умер, но перед этим бредил. Я кое-что понял. Он говорил о Городе Света. И плакал, что смог бежать один. Но я так и не понял, о чем он.
Мы помолчали. Йенс обнажил меч до половины и рассматривал его.
— Вот еще загадка, — сказал он. — Откуда тут оружие? Почему именно такое? Огнестрельное иногда попадает сюда с Земли с хозяевами. А это, холодное?
— Загадки, загадки… — пробормотал я. — Послушай, Йенс. Как ты думаешь, есть ли у всего этого цель? Или это какие-то случайности?
— Не знаю, — признался Йесн. — Один голландец, мой друг, считает, что все это, — немец повел рукой, — огромная военная школа. Ребята и девчонки копируются какой-то цивилизацией, их помещают сюда, через какое-то время тех, кто остается жив, забирают куда-то на службу.
— Вообще-то похоже… но глупо, — заметил я. — Все пущено на самотек — мол, живите, как хотите… Ну ладно, ты не знаешь, но что ты думаешь?
— А ты скажешь мне, что думаешь ты? — Я кивнул, Йенс вздохнул: — Хорошо. Я не верю в инопланетян и все такое прочее. Мне кажется, мы просто попали в какой-то пространственный разлом, канал, называй, как хочешь.
— Знаешь, я думаю так же, — сказал я. — Но это ни фига не объясняет всего остального. Оружия, того, что здесь, ты говоришь, не взрослеют…
— Объяснить можно все, — возразил Йенс.
— Притянуть за уши можно все, — ответил возражением я. — Ты не знаешь, давно ли все это действует?
— Точно не знаю, — покачал головой Йенс. — Но мы находили могилы начала XVIII века.
— А тут что, по одному отряду из каждой страны? — продолжил расспросы я.
— Нет, — ответил немец. — Неразбериха с этим, как и со многим другим. Но не по одному — точно. И не спрашивай о попытках объединения. Слишком много людей, слишком огромны расстояния. Если отряд встречает другой во время схватки с урса — так почему-то называют здесь чернокожих тварей, — помогает, чтоб по-другому было, я не слышал даже. Но это все. Ну, есть еще друзья в разных отрядах, не без этого. Но встречи нечасты, случайны даже. Знаешь, тут многие возвращаются к обычаям предков. — Йенс потянул себя за одну из кос. — А кое с кем просто становится опасно иметь дело… В какой-то степени это Нэверленд, страна, где никогда не вырастают. Читал про Питера Пэна?
— Да, — кивнул я. — Скажи, Йенс, а тут… м-м… рождаются дети?
— Ты скучаешь по дому? — вместо ответа спросил он. Я снова кивнул. — А хочешь вернуться?
— Нет, — ответил я. И объяснил: — Мне хочется домой, Йенс. Очень хочется, до… до слез. Но я понимаю, что теперь я там лишний. Я люблю маму, но она меня не может любить. Я скучаю по ней, но она по мне не может скучать. Для меня она пропала, но я-то для нее не пропадал… Если я вдруг вернусь, что я скажу ей? Она разве что поразится невероятному сходству и скажет: «Мальчик, иди домой. Олег в школе, он скоро придет…» Мне — всем нам — придется жить здесь. И я хочу знать, как и для чего.
— Как и для чего… — повторил Йенс. — Как и для чего — это вопрос… Знаешь, по чему я больше всего скучаю? По своему видеомагнитофону. Я всего месяц им попользовался. Знаешь, что такое видео?
— Нет. — Я покачал головой.
— Эх ты, человек из-за железного занавеса, — необидно усмехнулся он. — Это магнитофон, но воспроизводит не только звук, но и… изображение.
— Ого, — вежливо сказал я. — А откуда ты знаешь русский?
— Я его начал учить в восемьдесят пятом, когда у вас началась перестройка, — объяснил Йенс. — Думал съездить в Россию.
— В каком-то смысле твоя мечта сбылась, — заметил я.
Йенс хмыкнул:
— Да уж…
— Слушай. — Я сел удобнее. — А сколько вообще тут можно… ну, протянуть?
— Говорят, в среднем — пять лет, — спокойно ответил Йенс. — Я видел одного финна, он попал сюда в начале века…
— В начале века?! — на этот раз я действительно был потрясен.
— Да. Но это не просто исключение. Это потрясающий случай. В среднем пять лет, — повторил он. — Хочешь еще один совет? Тренируйтесь. Учитесь стрелять. Учи своих фехтовать. Сам учись боксировать, бороться, и другие пусть учатся. Учитесь метать ножи. Учитесь. Учитесь. Учитесь. Тренируйтесь. И лучше не оставайтесь на одном месте… У тебя есть блокнот или бумага?
— Нет, — покачал я головой.
— Черт… — Он достал из кармана самодельной куртки потрепанный толстый блокнот с огрызком карандаша. — Смотри, я начерчу и напишу кое-что…
— Нет, — покачал я головой.
— Черт… — Он достал из кармана самодельной куртки потрепанный толстый блокнот с огрызком карандаша. — Смотри, я начерчу и напишу кое-что…
Луна светила ярко, да еще и отражалась от воды. Йенс стал быстрыми и точными движениями набрасывать карту — Европа, север Африки, Малая Азия… Местами он ставил крестики и, задумываясь, писал мелким почерком по-русски — объяснял, кого можно встретить в этих местах. Указал он и несколько постоянных поселений.
— Та зеленоглазая с аркебузой, — вдруг спросил Йенс, вырывая двойной лист из блокнота, — которая подбежала к тебе, а потом перевязывала — твоя девчонка?
— Да, — коротко ответил я. (Танюшка-то не слышит.)
— Береги ее, русский. Ты спросил — могут ли тут рождаться дети? Нет, не могут. Заниматься сексом — да, тут это делают, часто и неплохо, но дети — почему-то нет… Ну что ты смутился?
— Я? Глупости… Родиться тут, чтобы вырасти с мечом в руках и умереть? Знаешь, Йенс, я никогда не думал о своих детях. Но не уверен, что хочу для них такой жизни. Я хочу разобраться. И сделать так, чтобы… не знаю, как. — Я сбился и умолк.
— Я сказал тебе, что не верю в пришельцев и прочую чушь. — Йенс почесал нос. — Я не верю, это так. Но я не верю и в то, что здесь все происходит само по себе. За этим кто-то стоит. Это видно хотя бы по тому, как действуют урса. И еще по тому, как они интенсивно атакуют тех, кто забирается слишком далеко к югу. Мы это на себе испытали.
— Значит, есть что-то на юге? — быстро спросил я.
— Может быть, — согласился Йенс.
— Город Света, про который говорил болгарин?
— Не знаю, — признался немец. — Все, что угодно. Или все-таки ничего… Знаешь, в чем беда нашего образования? — вдруг спросил он. — Чем больше ты знаешь, тем труднее тебе принять решение. Туповатым всегда легче с этим… Вот это все, что я могу рассказать тебе.
Мы снова надолго замолчали. А костер горел, и смеялись вокруг него ребята и девчонки, и с десяток луженых мальчишеских глоток грянули:
А в ответ Игорек Северцев в ужасе завопил:
— Замолчите, несчастные! Как вы поете?!
«Пять лет, — подумал я. — В среднем пять лет». Мне стало холодно, словно от реки подул ледяной ветер.
— Олег. — Я почувствовал, как рука Йенса легла на мое колено. — Я раньше тоже думал об этом. Ты прав, мы живые люди, мы хотим жить, и как-то не утешает та мысль, что дома еще кто-то остался. В начале всего этого я просыпался в поту и плакал: «Меня не будет!» А сейчас этого нет. Просто печально — столько хочется увидеть и узнать, а времени может не хватить…
— Я не о себе подумал, — скомканно сказал я. — Знаешь, Йенс, правда не о себе… Понимаешь, эти ребята и девчонки — они не просто мои друзья. Они… как бы сказать? Попробуй понять. У меня много… было много знакомых, мне даже казалось, что они — мои друзья. А потом я понял, им было все равно, какой я. Они мной вполне довольствовались, не пытались заставить меня быть лучше, чем я есть. А с этими, — я мотнул головой назад, — я ссорился и ссорюсь. Потому что им не все равно, какой я и что со мною. И мне не все равно… Не все равно, что с ними будет…
— Я понял, — тихо ответил Йенс. — Тогда учи их фехтовать.
— И тополя уходят, —
ответил я, улыбаясь,
— Ты знаешь Гарсиа Лорку?! — обрадовался Йенс.
— Я вообще люблю стихи, — признался я.
Йенс поднялся и гибко потянулся:
— Пойду искупаюсь… Пошли?
— Я не умею плавать, — признался я.
Немец наставительно сказал:
— Учись… Эй, а хочешь, сейчас попробуем?
Я посмотрел на лежащую поперек Волги золотую дорожку.
— Пошли.
* * *Костер еще не прогорел — угли давали самый хороший жар, пень не переставал постреливать струйками пламени, похожий на раскоряченного черного осьминога. И наши, и немцы спали вокруг костра кольцом, ногами к пеплу, закутавшись кто во что и прижавшись друг к другу.
— Часовых не поставили, — сказал я. Йенс не успел ответить, мы увидели Андрюшку Соколова, он сидел у деревьев подальше и коротко махнул рукой. Наверное, и немец-часовой тоже где-то был…
А в следующий миг в предрассветном сумраке, пропитанном плавающим туманом, я различил, что спят не все.
Танюшка сидела у костра, скрестив ноги и спрятав руки под мышками. На плечи у нее была накинута Сережкина куртка, а он сам спал под одной с Вадимом. Когда мы подошли, она только посмотрела из-под спутанных волос — и снова уставилась в угли.
Йенс молча обогнул костер и улегся где-то среди своих, я сразу перестал его различать, да и забыл о нем, если честно. От реки тянуло холодком. Я сел рядом с Танюшкой и молча начал разуваться.
— Поешь, — тихо сказала она, протягивая две палочки шашлыка, уже покрытого белесым жиром, а на них — тонкий ломоть лепешки. — Это немцы дали, из чего-то-там дикого. Почти как хлеб… Я рецепт постаралась запомнить… Ешь, ешь. Хорошо поговорили?
— Я потом расскажу всем, Тань, — пообещал я и занялся шашлыком.
Не люблю, когда на меня смотрят во время еды. Но Танька смотрела. И мне не было неприятно.
— Я очень за тебя испугалась, — сказала она. — Я так испугалась. Ты даже не представляешь, как я за тебя испугалась.
— Надо привыкать, Тань. — Я бросил одну палочку на угли, и жир на ней вспыхнул сине-рыжими язычками. — Тут по-другому не бывает. Я это до конца только вот сейчас понял, когда с Йенсом поговорил.
— Всю ночь протрепались, — укоризненно сказала она. — У тебя же есть часы, видел же, который час! — и вдруг она фыркнула, а потом засмеялась.
Я понял, что она вспомнила нашу первую встречу — в парке, год назад, когда мы с ребятами спросили у незнакомой девчонки, который час, а в ответ из кустов вымахнул здоровенный черный дог. И как мы спрашивали, можно ли нам теперь идти дальше…
— Ты сама-то ела? — все еще улыбаясь, спросил я.
Танюшка закивала:
— Ела, ела… Ты тоже ешь и ложись спать.
— Тань, — я очистил вторую палочку и подобрал с ладони хлебные крошки, — ты меня ждала? — Она наклонила голову. — Спасибо, — еле слышно добавил я.
— Вместе укроемся, — проговорила она, снимая куртку. — Вот, Сережка позаботился.
Я не понял, услышала ли она мое «спасибо»…
…Мы улеглись спина к спине и подоткнули куртку с боков, вытянув ноги ближе к неостывшему костру.
— Спи, Танюшк, — неожиданно ласково сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. Она повозила плечами и как-то удовлетворенно вздохнула.
А я подумал, что спать не буду — я и не устал вроде, и совсем не хочу.
Только вот думал я все это уже во сне.
* * *— Куда пойдете?
Немцы уже уходили по тропинке — головами все еще в тумане, над чем я хотел пошутить, но сообразил, что Йенс не поймет. Поэтому спросил то, что спросил.
— Пойдем в Сибирь, — сказал Йенс, держа обе ладони на рукояти своего меча. — Зазимуем где-нибудь на Урале, наверное. А вы?