Профессора-невропатологи установили категорически — у меня высшая форма психостении. Это верно. Восемь жутких месяцев дали это. Ясно одно, Розочка, нужна немедленная передвижка, покой и родное окружение. Что значит родное? Это значит — мать, Рая, Роза, Петя, Муся, Берсенев, Шура, Митя Островский и Митя Хоруженко. В общем, те люди, в неподдельной дружбе которых я убежден. Точка. Тяжелый, жуткий этап пройден.
Из него я выбрался, сохранив самое дорогое — это светлую голову, неразрушенное динамо, это же каленное сталью большевистское сердечко, но исчерпав до 99% физические силы.
Вот это письмо я пишу целый день. Я должен уехать в Сочи немедленно еще потому, что здесь я нахожусь по 16 часов один. И в том состоянии, в каком я нахожусь, [это] приведет к катастрофе. Раек тратит все свои силы в этом завороженном круге — она спит четыре часа максимум в сутки. Точка.
Горячо приветствую установку на Москву (ведь я здесь буду жить, конечно, если доживу). Работу здесь всегда получишь — кризис на вас. В отношении КП(б)У — об этом я еще буду говорить с тобой. А как совет тебе вообще, на это стремление отвечаю глубоко утвердительно. Истина для меня, что раз не большевик, значит — весь человек не боец передовых цепей наступающего пролетариата, а тыловой работник. Это не отношу только к фронтовикам 1917–1920. Ясно? Нет 100%-[ного] строителя новой жизни без партбилета железной большевистской партии Ленина, без этого жизнь тускла. Как можно жить вне партии в такой великий, невиданный период? Пусть поздно, пусть после боев, но бои еще будут. В чем же радость жизни вне ВКП(б)? Ни семья, ни любовь — ничто не дает сознания наполненной жизни. Семья — это несколько человек, любовь — это один человек, а партия — это 1 600 000. Жить только для семьи — это животный эгоизм, жить для одного человека — низость, жить только для себя — позор. Двигай, Роза, и хоть, может, будут бить, иногда и больно ударять будут, держи штурвал в ВКП(б). Заполнится твоя жизнь, будет цель, будет для чего жить. Но это трудно, запомни, для этого надо много работать. Точка.
Смотри насчет здоровья. Если сорвешь здоровье, сорвешь все, всю жизнь — смотри на меня: у меня есть все, о чем ты мечтаешь, но нет сил — и нет ничего. Дальше. Мы обязательно встретимся. Отпуск проведешь у нас, в своей второй семье. Если рискуешь стать нетрудоспособной, бросай все немедленно и ремонтируй незаменимое ничем богатство бойца — здоровье. Привет с 1 Мая. Привет всем.
Николай Островский.
Москва, 30 апреля 1930 г.
51 П. Н. Новикову
16 мая 1930 года, Сочи.
Милый Петя!
Не успел остыть паровоз, привезший меня в Сочи, как первое, что я узнал — это отголоски твоей провокации злосчастной Розы. В провокации ты стал настолько искусен, как настоящий артист. Скоро твои друзья перестанут верить тебе даже тогда, когда будешь говорить правду. Прочел бы ты письмо Розы! Сколько в нем вопросов, вызванных вашей коллективной провокацией. И я все это должен расхлебывать. Потом вести из Москвы. Оказывается, вы поколотили Раю перед отъездом. Ведь это возмутительная вещь! Но Муся и в Москве остался верен себе, как всегда опоздал. Когда Рая написала мне о поведении кондуктора, то мне вспомнился 25-й год. Слушай, Петя: обстоятельства в Москве сложились так, что я не мог остаться с тобой наедине и переговорить о многом. Например: я ничего не знаю о твоей подруге. Самые элементарные правила дружбы обязывают тебя познакомить кратко с твоим товарищем. Где это видано, чтобы о совершившемся факте я узнавал стороной. Поэтому я жду от тебя, что расскажешь о своей подруге, а также сядь, дружок, да подумай хорошенько о следующем, о ее приезде в Сочи полечиться к нам (я не знаю ее имени). Только небольшие сведения, которые дают мне друзья о ней. В Сочи обстановка сложилась не так сурово, как я ожидал. Моя старушка серьезно больна сердцем, не все же имеет силенки двигаться. Остальное все, как у всех. Единственная предстоящая новость — это то, что меня будут основательно чистить. В Сочи жить нельзя, чтобы не попадать в чистку.
Знаешь ли ты, что я уехал из Москвы с диагнозом психостении? Здесь все это рассеивается. Но все же осталось еще много, чтобы иметь свежую голову. В одном я не могу обвинить тебя — это то, что ты забываешь писать друзьям. К сожалению, у нас это качество отсутствует.
Если ты читал статью Киселева в «Известиях», то увидишь, что атака на ЦК, о которой я говорил Мусе, начинается. Это пока разведка.
К партсъезду выступления разношерстных группировок, во главе с правыми и «прищемленными», будут сильнее.
В следующих письмах я сообщу о всех новостях, которые у меня будут. Пока я прихожу в себя от тяжелого 8-месячного периода.
Крепко жму твои руки.
Николай.
Я просил бы тебя прочесть мое письмо подруге, причем предупреждаю тебя, что если ты в дальнейшем будешь отмалчиваться, то эфир наполнится позывными, — длина волны не менее 1500 метров.
Сочи, 16/5 — 30 г.
52 А. А. Жигиревой
1 июня 1930 года. Сочи.
Милая Шурочка!
Ты все молчишь. Что у тебя происходит? В Мацесте лечится Чернокозов. Получил от него письмо. Пошлю к нему маму, и она узнает, как он прожил год. Получил из Ялты от Панькова письмо, его адрес: Крым, Ливадия, корпус 128. Приехал из Берлина, пишет, заграница мало дала. От Ольги Войцеховской получаю письма, написал ей. Она собирается приехать в этом году в Сочи лечиться. Всех их я спрашивал о тебе, и никто ничего не знает. Значит, ты никому не пишешь, Шурочка. Если ты абсолютно не имеешь времени, то поручи это товарищу Ольге, пусть напишет хоть краткую информацию. Где же это видано, так долго молчать.
О себе не пишу. У меня ничего особенного нет. Все еще не пришел в себя после операции. Насчет моего лечения в Мацесте, видно, ничего не получится. Все новые, старое руководство вымели метлой, а новые товарищи меня не знают, и потому не думаю начинать (санаторной волынки).
Еще хуже, местные лентяи из Окпроверкома отказались по ленности меня проверить, чем поставили меня вне партии. (После партсъезда непроверенный механически выбывает из партии.) Правда, все это юридические вещи. Партии, конечно, мало пользы от меня. Конечно, отобрав партбилет, меня не оторвут от партии, дело не в этом, но как надоедает такое лен-тяйство и невольно заставляет волноваться, а я ведь привез из Москвы тяжелую форму психостении и всеми силами стараюсь от нее отделаться. Милая Шурочка! Я ожидаю все от тебя письма.
Крепко жму твои руки.
Н. Островский.
P. S. Привет товарищу Ольге и сыну.
1/VI — 30 г.
53 А. А. Жигиревой
20 июня 1930 года, Сочи.
Милая Шурочка!
Наконец-то получил от тебя письмо, а я уже дал директивы одному тов[арищу], едущему в Ленинград, разыскать тебя во что бы то ни стало и узнать, что с тобой творится. Отвечаю на твои вопросы. Был у меня несколько раз Чернокозов, работает он в Грозном, пред[седателем профсоюза] горняков области, адрес его: Грозный, проспект Революции, дом 53, кв. 17. Жинка его очень хворает, лежит в больнице от сердца.
Перспективы моего лечения в Мацесте очень туманны, вернее их нет. Лежу помаленьку, борюсь со своей психостенией и не могу ее выгнать из башки, и поэтому мое письмо будет не особенно складное. Партпроверку я не прошел из-за проверкомовских ребят, из-за [их] лени. Обратился в ЦКК, и [мне] сказали, что это дело можно сделать в Москве. По теории, больных ребят не гоняют из партии. Единственный мой друг Берсенев лежит в санатории, а с новыми ребятами ни с кем не связан. Мать едва двигается, сердце одолело. Очень жаль, что мы с тобой не увидимся в этом году.
Ну пока всего. Жму твои руки.
Н. Островский.
Паньков шлет тебе привет и спрашивал о тебе в письме, его адрес: Крым. Ливадия, корпус 128.
20/VI — 30 г.
54 П. Н. Новикову
23 июня 1930 года, Сочи.
Милый сыночек, Петр Николаевич!
Веди себя, мой милый, в Ленинграде хорошо, как подобает хорошим парням. Побольше занимайся наукой и поменьше — в оперетту. Адрес тети Жигиревой следующий: Васильевский Остров, 13-я линия, дом № 32, кв. 40. Милый Петечка! Я очень рад, что ты извинился перед Раей за «побои», и вы помирились. Сколько раз говорил я тебе, сыночек, что за чужими женами не ухаживай, а не [то] еще, чтобы их бить. Я думал, что ты уже вырос, но оказывается, что еще без отцовского присмотра ты не можешь обойтись. Я тебе никак не могу простить, что ты женился без моего разрешения. Эх и дети пошли в нынешнее время, одно горе, одна печаль. Пиши же обо всем интересном. Очень бы хотелось встретиться с тобой в сентябре. Сообщи, в Харькове ли Тамара? Я опять хочу ей написать. У меня все по-старому…
Крепко жму твои руки.
Твой отец Николай.
Крепко жму твои руки.
Твой отец Николай.
23 июня 1930 г.
55 А. А. Жигиревой
16 июля 1930 года, Сочи.
Милая Шурочка!
Только что прочли мне твое письмо от 12/VII. Сообщаю тебе, что Рая, верно, не ответила своевременно, потому что 2 недели она болела ангиной, и мы тоже не получали никакого ответа от нее, так что не удивляйся ее молчанию. Насчет твоей руки дело серьезное, было бы очень хорошо, если бы ты полечилась в этом году с ней, и откуда эта напасть на тебя взялась. Со своей психостенией я помаленьку разделываюсь, это такая отвратительная буза, что не могу тебе рассказать; того скверного состояния, какое я привез из Москвы, у меня уже нет. Но так как жизнь иногда приносит горя немного, то это все вместе взятое производит рецидивы, но все это должно когда-нибудь окончиться. В голове моей никаких заварушек нет, работает на 100%, только бывает временами подавленное состояние, с которым не могу никак справиться. Но ведь жизнь страшно беспокойная. Я ведь только и помню хороший период — прошлый год, когда у меня были друзья и ты, вот единственно спокойное время, а потом началась жизнь, от которой и здоровый может заболеть. В конце сентября думаю переехать в Москву. Раенька работает и растет, как партиец, быстро и правильно. Славная пацанка, живем мы с ней вдоску, по-хорошему. Хоть в этом мне в жизни повезло.
Значит, Петя и у тебя был? Жаль, что он так расхваливал меня перед тобой, ведь ты прекрасно знаешь, что я не стою этих похвал. Буду писать тебе обо всем, что будет нового, а ты тоже не забывай о своем приемыше.
Крепко, крепко жму твои руки.
Николай.
P. S. Шлют тебе искренний привет мама и сестра Катя, которая пишет это письмо.
Получаешь ли ты письма от Войцеховской? Слыхала ли ты, что курица стоила бы 10 руб.? Боюсь, что Сочи в этом отношении побили всесоюзный рекорд.
Привет Ленинграду и тов. Ольге.
16/VII —30 г.
56 П. Н. Новикову
16 июля 1930 года, Сочи.
Почему же ты, сыночек, молчишь, что это за новости!
Жигирева пишет, что ты был у нее и, к моему величайшему удивлению, сказал пару теплых слов обо мне. (А я думал, что ты ругаться будешь.) Поскольку не знаю ничего о тебе, расскажу о себе. Был и уехал братишка. Особых новостей у меня нет. Никто из чертенят мне не пишет, кроме Розочки. Я ведь тебя спрашивал, где Тамара в настоящее время? Почему не ответил? Ты знаешь, Рая была больна две недели тяжело — ангиной. Я уверен, что не забываешь ее своими дружескими письмецами. Все же я надеюсь встретиться с тобой, авось тебя занесет в наши края. Мое письмо носит позывной характер: нельзя же, сыночек, забывать старика, был такой аккуратный парнишка, а теперь уже столько времени молчишь, как воды в рот набрал. «Правду» получаю, и читают мне от утра до вечера.
Крепко жму твои руки.
Твой Николай.
P. S. Привет искренний шлем вам мама и я. Пишите чаще, а то Коля скучает без ваших писем. Митя пробыл всего две недели.
Катя.
16 июля 1930 г.
57 П. Н. Новикову
Лето 1930 года, Сочи.
Милый Петя!
Поверь, дружок, что нет людей, чтобы писали к тебе, — все в разгоне, видишь, сам взялся за оружие. 3 сентября приедет в Ленинград тов. Жигирева. Зайди к ней, она все расскажет обо мне, это лучше всякого письма. Роза меня спрашивает: «За что на меня сердится Петя?» Петя спрашивает тоже. Она приедет к нам 3 сентября на 10 дней. В Москву еду, наверное, не раньше 15–20 октября — не ранее. В Москву поеду, наверное, 15 октября. В Ялте, в Ливадии, Паньков. Роза у него была. Раечка была сильно больна, с 26 августа едет в дом отдыха. Тамаре я не писал по той же причине, вот когда Роза будет, тогда все долги отдам, друзьям своим.
Петушок милый! На тебя я никогда еще не сердился, и мое молчание вынужденное. Есть много, много новостей, но в письмах их не напишешь. У меня всегда есть — есть желание жить с тобой в одном месте в Москве. Если бы удалось, я был бы очень рад. Здесь жара 40–42®, трудно дышать. Пишет ли тебе Хоруженко? Розу я ожидаю, она мне наговорит 20 мешков арестантов, и будет весело — ведь у нее за год сколько материала! Плохо то, что между вами идет гражданская война. Петя, устал я.
Жму тебе руку.
Твой Коля.
Лето 1930 года.
58 А. А. Жигиревой
10 сентября 1930 года, Сочи.
Милый товарищ Шурочка!
Сообщаю тебе последние новости: 3-го приехала Роза и 14-го уезжает.
Привезла мне кучу новостей, шума, смеха и книг.
Я 12-го еду в санаторий. После прошедших дождей погода устанавливается. Снова тепло, даже жарко.
В санатории находятся 2 моих приятеля — Пузыревский и Феденев. Они мне помогут перебраться в Мацесту.
Катю сократили из-за ремонта. Она в поисках другой работы.
Головку уже разогнали. Кого куда.
У нас идет подготовка к эвакуации. Все стремления наши к Москве. Там ждет новая жизнь и струя свежего воздуха.
С приездом Розы я восстанавливаю письменную связь со всеми друзьями, которая замолкла за прошлый период.
Писем ни от кого не получаю.
Итак, выбраться отсюда мы сможем лишь 20-го — 25 октября. Не позже.
К тебе придет Петя Новиков, и ты ему расскажешь все, что знаешь обо мне.
И так как впереди отъезд в Москву, а с ним и перемена атмосферы, то и вся наша ячейка живет установкой на тот день, когда колеса вагонов отстучат подальше от Сочи и поезд просвистит последнее «прости»…
Итак, Шурочек, пока всего хорошего.
Когда у тебя будут новости, о которых мы говорили — ты мне о них напишешь.
Я буду впредь тебе писать обо всем как хорошем, так и плохом, несмотря на то, что ты не сумеешь часто мне отвечать.
Крепко жму твою руку.
Привет товарищу Ольге и «Ленинградцу».
Николай.
Сочи, 10/IX — 30 г.
59 П. Н. Новикову
11 сентября 1930 года, Сочи.
О всех прошлых восьми месяцах сумятицы не буду тебе писать. К черту! Это сплошной клубок из боли и крови, чуть не стоивший мне жизни. Удовлетворяет меня лишь то, что я все же пока ушел от смерти, или она удрала от меня.
После всего прошедшего это редкое исключение или недоразумение. Прибавился еще один громадный шрам, но не боевой, — лазаретный, и только…
У меня есть план, имеющий целью наполнить жизнь содержанием, необходимым для оправдания самой жизни.
Я о нем сейчас писать не буду, скажу пока кратко: это касается меня, литературы, издательства «Молодая гвардия».
План этот очень трудный и сложный. Если удастся реализовать, тогда поговорим. Вообще же непланированного у меня ничего нет. В своей дороге я не «петляю», не делаю зигзагов. Я знаю свои этапы, и пока мне нечего лихорадить. Я органически, злобно ненавижу людей, которые под беспощадными ударами жизни начинают выть и кидаться в истерику по углам.
То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек. Это неверно. Это чушь! Я совершенно здоровый парень. То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, — сплошное недоразумение, идиотская шутка, сатанинская! Если мне сейчас дать хоть одну ногу и один глаз, — я буду такой же скаженный, как и любой из вас, дерущихся на всех участках нашей стройки.
Николай.
11 сентября 1930 года.
60 А. А. Жигиревой
3 октября 1930 года. Старая Мацеста.
Милая Шурочка!
Твое письмо прочли… Расскажу о себе… Я лечусь. Целые дни на воздухе. Делают массаж. Кормят прекрасно. Погода прекрасная, я греюсь на солнышке.
Я глотаю воздух жадно и всегда горюю, когда меня увозят в палату.
Встретился со старыми приятелями, в их кругу провожу под липами дни. Читают газеты.
Загорел и поправился. Нельзя не поправиться…
Часто льется моя песенка, здесь я слыву за веселого парня. Ведь в сердечке бьется 26 лет, и никогда не затухнет динамо молодости и огня. Ведь если жить, то не скрипеть.
Шурочка! Много, много хотел бы рассказать тебе, родной и близкой, но трудно писать…
Кто-то бурно заиграл на рояле. Мешают писать.
Твой друг Коля.
Старая Мацеста, 3 октября 1930 г.
61 Р. Б. Ляхович
25 января 1931 года, Москва.
Полномочным представителям в Харькове.
Розе, Пете, Мусе!
Исходя из режима экономии и оседлав единственно свободный час, начинаю всесоюзную перекличку. Поскольку мы договаривались не ругаться за долгое молчание, я, так и быть, вас не ругаю. Все же надо получить подробную информацию о вашем житье-бытье. Желательно мне узнать, жив ли табачник, Муся! (Паршивый мальчишка!) Ведь о нем определенно не имеем никаких известий. За нашу житуху рассказывать здорово нечего, все идет по определенному плану… Ни от кого из своих друзей, кроме Розочки, известий не получаем. В Москве живет Берсенев, бывает у нас, но редко, так как заделался летчиком, летает Харьков — Ленинград — Нижний и т д. и т. п.